Тина

«Если брак для тебя – узаконенная тоска и отчаяние, что же не развелся? Несешь вдохновенно и невозмутимо совершеннейшую чушь. Сладко врешь, да горько глотать твою ложь. Сам-то ты кто? Ошибка природы, ее сбой?»

«На уровне души не врал», – возмутился Кир.

Хотелось крикнуть ему в лицо: «Не докучай мольбами – не пойму». А он все говорил и говорил, словно хотел оттянуть неприятный момент нашего расставания. А мне было не до него, свои проблемы душили и заморачивали. Мне так хотелось хоть немного покоя, радости, а тут он со своими стонами!

Знаешь, Жанночка, выслушивать жалобы мужчины вовсе не так уж увлекательно, особенно если он как старая заезженная пластинка – одно и то же бубнит и никак не может сойти с накатанной музыкальной дорожки. Устала я от его внезапных яростных исповедей. От одной только мысли о них меня до сих пор передергивает. Ну, думаю, побеседуем! Посмотрим, кто кого сегодня переговорит!

Люди бог знает, из какого хлама состоят. Всем есть что скрывать, каждому находится из-за чего покраснеть, а он вроде как нигде ни в чем не повинен, но все его не понимают и обижают. Собственно, ничего другого я от него и не ожидала. Кирке только повод дай, чтобы побыть несчастненьким. Скорбь и печаль – моменты некоего восхождения души к небу – ему недоступны. Конек Кирилла – сплошное уныние, и, следовательно, падение в пропасть. Нытью он навечно застолбил место в своей душе, его он и пришпоривает. Его главный «тезис»: «Если бы не пил, давно бы застрелился». (А зачем такому жить?) Кириллу вычленить бы одну свою самую главную проблему, подумать, как переломить ситуацию, поискать пути выхода из гибельного состояния, вспомнить, что всегда после ночи бывает утро. Но на поверку выходило, что просто сказать, да трудно сделать. Не светило ему взять быка за рога, стать приличным человеком.

«Совсем захаяла Кирилла. Хорошо хоть не в глаза. Мне бы самой провести с ним честный, спокойный, доверительный разговор», – подумала Жанна.

– Я привела Кириллу в пример всемирно известного шведского писателя, сценариста, режиссера Бергмана. Мол, его жизнь – сплошные взращенные фобии и закидоны. Другой бы на его месте – вроде тебя – давно бы спился, а его, как выражался сам автор «Земляничной поляны» и массы других всемирно известных произведений, спасало творчество, оно упорядочило ему мозги, и он сумел взять бразды жизни в свои руки.

«А ты? Тяжело проспиртованными мозгами шевелить? Ты же водкой сузил свои горизонты до предела. Даже великие идеи иногда разбивались о малые слабости. Вот и твои таланты перешли в область пустой болтовни. Тебе бы осуществить глубинное проникновение в свою неповторимую человеческую душу. В молодости не вышло, но есть же мудрость возраста. У тебя еще может быть будущее. Уйди от прошлого, не оглядывайся на него. Не упускай возможности сделать что-то полезное. Попробуй вспрыгнуть хотя бы в последний вагон, идущий в нужном направлении. Кто-то сказал, что мы сами являемся зрителями и потребителями самих себя». – Я так старалась, а Кирка и ухом не повел. Сказал только, изогнув губы, чем придал лицу презрительное выражение:

«Интеллектом давишь. Свое мнение навязываешь. Ход конем делаешь. Совмещаешь приятное с полезным советуешь. Удовольствие получаешь от своей эрудиции и меня заодно воспитываешь? Премного благодарен за совет. Ты меня с кем-то перепутала. Накладочка у тебя вышла. Не имел я удовольствия читать Бергмана. Ему, похоже, просто повезло. Ты ни о чем в своем рассказе не умолчала? Слишком тщательно подбираешь фразы. А я не привык скрывать свои чувства и эмоции, какими бы они ни были. Не получится мне, пропащему, примкнуть к счастливчикам. Не лежит моя душа к подобным сказкам. Не можешь ты войти в мое положение. Не созрела. Да и не создан я для перемен, и спорить с тобой не хочу. А знаешь почему? К сожалению, в спорах чаще всего побеждает не тот, кто прав, а талантливый демагог, который может ловко доказать, что белое – это черное и наоборот. Например, Гитлер был прекрасным демагогом».

Умел иногда Кир изощренно мстить своим обидчикам. Я, безусловно, взвилась:

«Ты на что это намекаешь? Давай, колись. Хватит паясничать, Не очень о себе воображай!»

А он – этот запредельный циник, пофигист и клоун – вскинул руку в пионерском салюте и говорит высокопарно:

«Рад тебе служить!»

И стал передо мной коленца выделывать, сам себя подхлестывая выкриками «Асса!» Аки черт извивался. Да… с ним особо не расслабишься. А наплясавшись, добавил примирительно и насмешливо, внимательно глядя мне в глаза:

«Не заводись, насчет Гитлера это я так, по дурости, к слову пришлось».

У меня после подобного «приветствия» с дурацким переплясом возникла мысль слинять, но Кир стал упрашивать меня понимать его не слишком буквально, и включить если не юмор, то хотя бы иронию. Потом отвел взгляд своих отекших глаз, прикрыл трудно поднимаемые веки и со вздохом сказал:

«Я не открещиваюсь от всего плохого, что сделал за свою жизнь. Много чего… привносил и не хотел вытягивать ситуацию. Напрасно ты хочешь убедить меня в том, что не все у меня потеряно, ищешь способы подхлестнуть мое самолюбие, пытаешься подбодрить меня, нажимая на «тайные» рычаги моего характера. Веришь, что приложу все силы, чтобы потрафить тебе? Ну как же, все твои потуги исполнены великого смысла, достойны восхищения! Но они из другого мира. И не старайся ко мне подобраться. Сдается мне, что ты так и не поняла меня ни на грош. Меня ты спросила, нужны ли мне твои старания, человеколюбивая ты моя? Твои предложения – чистое иезуитство. Устал я жить. И не заговаривай об искуплении. Все причитающееся мне я уже получил. Разреши мне руководствоваться своими собственными соображениями. Я останусь при своем, и будь что будет: безнадежность ли, смирение, неизбежность. Я чувствую… ее присутствие. Это у тебя мощный запас прочности и выносливости. Мне их не перепало».

«Опять ты об этом? «Прости меня, земля, что я тебя покинул». Очередной позыв к уже надоевшей откровенности? – возмутилась я. – Всех в некоторые моменты жизни угнетает неотвратимость смерти. Не зацикливайся на этой мысли. Рассматривай любую проблему разносторонне, широко и объемно, тогда станешь приходить к правильным выводам. А ты словно упираешься рогом в забор и ни туда, ни сюда. Может, там, наверху, все заранее известно и каждому отмерян срок, но чем заполнить интервал между рождением и смертью, зависит все-таки от собственного выбора. Не годами, а делами исчисляется срок жизни».

«Все же что-то хорошее, настоящее было и в моей жизни. Разные периоды жизни имели неодинаковое наполнение. Не одна же сумятица идей и эмоций? Не выпячивай мои недостатки, – бесстрастно и безучастно забормотал Кирилл, как бы оправдываясь. – …Я был совсем молодым, когда впервые вдруг до ужаса ярко почувствовал черное безнадежное одиночество старости… словно тогда уже был стариком. Понимаешь, уединение – это выбор человека, а одиночество – наказание ему. Крепко, очень крепко врезалась мне в память та страшная ночь. За всю свою жизнь я так и не смог выдворить ее ни из головы, ни из сердца».

«Опять ты взялся за свое? Ну, давай, выскажись до конца! Ты на верном пути», – оборвала я Кирилла.

Он судорожно сглотнул комок в горле и тут же пошел в наступление:

«Почувствовала повод к публичному скандалу и ухватилась за него? Так я тебе предоставлю простор для саморекламы. Это ты хотела? Отстань, оставь несчастного человека в покое, все равно у тебя ничего не выйдет, – истерично взвыл Кирилл. – Впрочем, не думаю, чтобы ты так легко отказалась от своего намерения вмешиваться. Без этого ты не чувствуешь себя счастливой».

«У тебя мания преследования? Я случайно на тебя наткнулась. По-моему это была твоя инициатива поговорить. Туго соображаешь? Версия распалась, так и не выстроившись? Я не берусь тебя судить. Не имею права. Я только анализирую и… сочувствую», – снизошла я до попытки успокоить Кира. А он меня нарочно заводить стал.

«Случай – язык Бога! Я придал тебе сил? Что, предвкушение перешло в возбуждение? Нападай, только смотри не промахнись и не поперхнись. Ты же привыкла всё брать криком, нахрапом», – презрительно процедил он сквозь «редкий частокол» зубов, и худое небритое лицо его нервно передернулось.

Не успела я отреагировать на его нападки, а он уже другую мелодию завел:

«Хотя ты сегодня в ударе, наш разговор на этот раз не доставляет мне эстетического наслаждения и счастья, которые я обычно получал от общения с тобой. Закругляйся. Давай завяжем?»

И напялил на себя прочно усвоенное безразличное выражение лица.

Старый алкаш и прохиндей! Представляешь, Жанна, я его со своей эстетикой и патетикой уже не устраиваю! Естественно, возмутилась.

«Что ты знаешь о счастье? Ты всегда мечтал о заведомо неисполнимом, а сам не умел приподняться даже над сегодняшним днем. Не юродствуй. Все хотят счастья на блюдечке с голубой каемочкой, да не все его достойны», – зло хмыкнула я.

– Ну, то, что все хотят на блюдечке да еще с каемочкой – с этой точкой зрения можно поспорить, – рассмеялась Жанна.

– Кирилл опять заныл. Но его стоны у меня уже не вызывали сочувствия. К тому же от всех его, так называемых, жалоб несло пошлостью и дерзостью. И все они – я уверена – произносились в расчете надавить на женскую жалость. Привык, что старые надежные трюки всегда срабатывают. Но не со мной!

И потом еще: через каждое слово – эти немые движения губ! Я, конечно, угадывала по его выразительной, беззвучной артикуляции матерщину, но поначалу прощала это фамильярное панибратство. Похоже, в это утро не озвученные ругательства, снимавшие напряжение, являлись основными элементами его речи. Привычка вращаться в плохой компании брала свое. А эта «публика» в выражениях никогда не стеснялась. Но не рисковал он при мне выражаться вслух. Видимо, еще помнил мою яростную реакцию на подобное неуважение ко мне, не забыл, как давным-давно я очертила вокруг себя некую этическую границу, переступать которую не разрешала ни одному человеку. Поэтому-то и не пришлось мне мысленно переводить Киркину речь с «русского» языка на светский, то бишь на всем понятный. Не думаю, что какие-то им самим для себя установленные правила заставляли его сдерживаться. Пьяниц совесть редко ограничивает.

С первых Киркиных фраз я почувствовала себя как-то неловко, некомфортно. Его бред был похож на раковую опухоль, где клетки-мысли потеряв голову, размножаются с невероятной быстротой. Было видно, что заоблачные грезы прочно обосновались на авансцене его мозга. Но я долго молчала, пока он вываливал на меня всю эту разнузданную бредятину, надеясь услышать что-либо новенькое, оптимистичное, а когда сделала неприятное открытие, что ему только надо было выговориться, чтобы не лопнуть от переполнения гадостью, то попыталась снова отвязаться от него. В этом деле главное – выбрать правильный тон.

Я, конечно, завелась, но поначалу говорила с ним даже с некоторым сочувствием:

«Кир, какая бескрылая у тебя жизнь! От водки ты стал слаб по части, какого бы то ни было интеллекта. Налицо все признаки вырождения. Не устал еще чувствовать на себе бесконечное число колючих осуждающих взглядов соседей? Дикие способы досаждать старым людям – шумные дебоши – ты мог бы оставить своим дружкам, раз они им так нравятся.

А в глазах наших общих друзей твое поведение выглядит еще более постыдным. Не мудрено, что они избегают тебя и по собственному почину пресекают общение с тобой. Ты же, как котенок весь день только ловишь себя за хвост. К тому же твой желчный, неуживчивый характер… Опротивело твое дешевое пижонство и дурацкий снобизм».

«Ты больной на голову или только придуриваешься? – жестко без всякой насмешки спросила я. – Не грузи меня своими проблемами. У меня в печенках твое умничанье и заурядное тщеславие, которыми ты множишь раздоры. Ты же сам от себя отрекся. Не пора ли повиноваться здравому рассудку, а не злопамятству и злопыхательству? Может, лучше достойно принимать все, что выпало на твою долю, к тому же по твоей собственной вине? – молотила я привычную копну нападок и обвинений, которую раньше всегда «дарила» своим мужьям. – Сколько ты еще сможешь продержаться, живя в таком режиме? Все зависит от твоей прихоти или Всевышнего приплетешь сюда?

Дружок твой Вовка плохо кончил, сгорел. Вы были неразлучны. Для него, тупицы, окончательно оглупленного алкоголем, все обернулось худшей стороной. Жена умоляла его не пить и не курить, а он орал, что бесит его тупая добропорядочность женщин. Жена сердилась: «Ты испытываешь радость от курения, а почему я и дети должны вдыхать эту гадость и губить свое здоровье? В семьях у курящих дети отстают в развитии. Который год мы живем в твоем чаду? Выходи на балкон курить!» Так ведь не слушал. Любую просьбу принимал в штыки. Потом плакал, мол, не думал-не гадал… Считал, его проспиртованного никакая зараза не возьмет, а тут рак… Не слегка коснулся или задел, с корнем вывернул.

И тебя, Кирилл, безотлагательно то же самое ждет, если… Прислушайся. На карту поставлена твоя жизнь.

Ну, не сумел ты вовремя ухватить быка за рога, потерпел неудачу во всех своих начинаниях, не исполнил, что давно задумал – так это уже в прошлом. Хочешь-не хочешь, но по этому шаблону тебя и сейчас все меряют, потому что не меняешься. В молодые годы человек зациклен на себе самом и ему трудно пропустить через свое сердце чужую судьбу, чужое горе, но с годами дальше видишь, больше слышишь, больнее чувствуешь. Чужие страдания тоже становятся небезразличными… Я о Тине. Она для тебя – награда судьбы, премия Бога! А ты беззастенчиво пользуешься ее добротой. Подзаряжаешься от нее? Не уделять внимание человеку, с которым ты столько лет общаешься бок о бок, в высшей степени непорядочно. Хотя о чем это я?.. Тина могла бы составить завидную партию какому-нибудь приличному парню, а связалась с тобой, непутевым».

А у Кира челюсть отвалилась от удивления. Не того, видно, от меня ожидал да еще с таким напором. Я наткнулась на его странный застывший взгляд. Он смотрел сквозь меня и явно пытался что-то важное понять и решить для себя именно сейчас, в данную минуту. И ответил мне угрюмо, но уже без прежней сонной тусклости в голосе:

«Ты настроена слишком критично. Сколько можно об одном и том же? Эта тема стала лейтмотивом всех твоих со мной бесед. Это разговоры ни о чем. Впрочем, в быту люди чаще всего говорят ни о чем и без всякой логики. Челюсти от скуки еще не сводит? А я надеялся, что ты меня понимаешь. Тина наводит на меня тоску своей праведностью и ты туда же. Не погружай меня в прошлое, не корми меня мерзкими, отталкивающими историями из моей жизни. Почем тебе знать, где притаилось и погибло мое счастье? Ты еще не колешься о частокол собственных шпилек? В твоих словах, конечно, есть доля правды, но несомненно и то, что она мне не нужна».

«А ведь, случалось, был шутником, даже заводилой и проказником. Особенно после рюмочки… Это не шизофрения. Кирилл сознательно преувеличивает болезненное состояние своего организма или намеренно гробит себя? И какие при этом вынашивает планы? – молча пытается поставить диагноз своему бывшему другу Жанна. – А друзья, зная об этом, отвернулись от него, бросили на произвол судьбы, и только ждут скорой развязки? Это уж как водится… кто бы спорил… Убедились, что мало чем могут ему помочь? Все кроме Инны и Тины?»

А Кир опять «поставил» старую, заезженную пластинку:

«Моя тонкая душа воевала против Союза, и теперь бунтует против наглых притязаний современного безобразного реального мира. Он, как я его себе представляю, еще более жесток и непредсказуем и тоже не пришелся мне по вкусу. Не будет преувеличением сказать, что неизбежным результатом перемены общественного строя явилось, как и до?лжно, обнищание масс. Самое смешное и самое грустное в этом то – и у меня нет в том ни тени сомнения, – что народ, поддерживая нововведения, в силу своей необразованности или безразличия, не представлял, к чему это его приведет, и слепо шел за кумирами. (Хотя кто его спрашивал?) Но в семнадцатом уже был прецедент. Эти «новые» классиков не читали? Не задумывались? Ха! Парадокс – вещь опасная и жестокая. И нечего мне доказывать, что мы утверждаем новую эстетику жизни. Это возврат к старой, изобретенной два века назад на Западе. Она была посрамлена и отброшена за ненадобностью нашими «гениальными» приверженцами коммунизма… ввергнувшими страну в хаос… И у наших современных политиков тоже иногда проявляется ярко выраженная склонность к подражанию… Считаешь меня дураком? Но, как говорят художники: я так вижу. Догадываюсь, хочешь сказать: «Платон мне друг, но истина дороже». Я не прав? Можешь меня «прихлопнуть». Или чувствуешь, что в некоторых вопросах мы мыслим одними категориями?»

Ну, я и ответила ему просто и незатейливо, не забывая расточать ироничные улыбки:

«На критику системы повело! По какому недоразумению тебя занесло в область политики? Я слишком хорошо, до противного хорошо тебя знаю. Неприятно тебя понимать, тошнит от общения с тобой. Подскажи мне новую тему. Не могу я в тебе ее найти без твоего указующего перста. Ничего заслуживающего моего внимания в тебе не вижу. Негде разгуляться. Хватит молоть примитивную чепуху. Существует непреложное правило – сначала наведи порядок в своих мозгах, а потом других учи. Прошу впредь с этим постулатом считаться».

Потом сама не понимаю, как это вышло – видно использовала весь запас терпения, – не выдержала, взорвалась, и независимо от своего желания начала кричать на Кирилла, отбросив принцип невмешательства. Понеслась не запрягая:

«Упавшую звезду из себя строишь. Ты не человек, а пустая оболочка. Великие мысли доступны только великим людям, а великие события могут предвидеть только те, кто поднялся до их уровня. Своим словоблудием ты просто выторговываешь сочувствие к себе и уже только поэтому заслуживаешь моего осуждения. Мне претит тошнотворная назойливость твоих вечных стонов. Твоя душа уже заполнена до краев черт знает чем и больше ничего не вмещает. Тут особо потрудиться надо, чтобы поначалу изгнать из себя лишнее, а потом уже наполняться заново. Даже безраздельно принадлежащая тебе Тина за десятилетия вашей совместной жизни не смогла поделиться с тобой ни добротой, ни практичностью, потому что ты не хотел их брать в свой арсенал.

Это твоя вина, что жизнь Тины измеряется приступами боли и постоянным отсчетом горестных минут, часов, дней… Ты подвергаешь ее светлое к тебе чувство ежедневным, жестоким испытаниям. Получается, страдание для нее – единственный способ осознания, что ты еще жив и остался самим собой, все той же дрянью. Другой после моих слов был бы готов провалиться сквозь землю, а ты стоишь, ухмыляешься и даже не оправдываешься».