Мир до и после дня рождения

– Мне тоже, – призналась Ирина. – Я… смогла справиться только благодаря мыслям о тебе. Это ужасно – представлять другого.

– Лучше, когда ты рядом с ним думаешь обо мне, а не наоборот.

– Мне больше нравится быть рядом с тобой и думать о тебе.

– Так когда твоя сочная попка появится на «Майл-Энд»?

Видимо, это весьма типично – потратить уйму времени на обсуждение того, как это должно быть, и лишь в самом конце наконец перейти к деталям того, как это сделать. Ирина было приятно чувствовать себя особенной.

В метро на нее оборачивались и мужчины и женщины. Дело было не только в короткой джинсовой юбке и откровенной желтой футболке, а в ней самой. Возможно, попутчики не нашли определение ее виду как таковому, но все же оценили.

Люди часто рожают детей, женятся или образуют пары, но редко выглядят так, как Ирина. Женственная притягательность стала редкостью. Вы никогда не увидите это на рекламных плакатах в вагоне, заметите лишь вызывающую грудь с рекламы отдыха на островах и сногсшибательную белозубую улыбку, обещанную зубной пастой. Эти картинки заставляют пассажиров мучиться от отсутствия и от желания иметь.

Это была не та поездка, на которую надеялась Ирина Макговерн. Однако, приняв решение не расстегивать молнию юбки, она была честна с самой собой. Она села в поезд с сомнительными целями.

Без предварительного объявления по громкой связи поезд остановился в тоннеле. Подобные остановки на пятнадцать минут были настолько привычными для пассажиров Северной ветки – самой ужасной из всех, – что пассажиры даже не удосужились поднять глаза и оторваться от «Дейли мейл». В связи с «чудачествами» метрополитена постоянные пользователи, вероятно, уже прошли стадии ужаса, отчаяния, нетерпения и развили в себе выдержанность дзен-буддистов. Можно ли определить смиренность пассажиров иным другим словом, кроме мудрости.

Ирине представилась возможность взять паузу. Сначала Рэмси, а потом и внезапная остановка твердили: «Ты должна остановиться».

Мыслями она ускользнула в прошлое, в то время, когда несколько лет назад у них с Лоренсом появилась традиция перед ужином сидеть на диване и жевать попкорн, молча просматривая новости по Четвертому каналу. После переезда на нынешнюю квартиру традиция еще не успела возобновиться.

– Очевидно, что гарантий нет никаких, – пробормотала она, выбирая самые раскрывшиеся ядра. – Я о нас. Как много пар живут прекрасно, а потом – бам, и все кончено. Если это случится и с нами? Вдруг я потеряю веру в проект в целом? Нельзя сказать с уверенностью, что мы справимся. Но если у нас не получится, значит, ни у кого не получается. Или у меня не получится, какая разница.

– Да, – согласился Лоренс, подхватывая нелопнувшее зернышко, хотя она предупреждала, что оно может повредить мост во рту. – Я знаю людей, которые через пару лет опять готовы к новым свершениям, но это не для меня. Расстались? Я бы отказался от повторной попытки.

Жестокое для обеих сторон суждение. Лоренс всегда был для Ирины феноменом. Он умный, красивый и немного странный; они отлично подходят друг другу.

В прошлом они преодолели немало препятствий и трудностей – бурные волны первого года общения, профессиональная неустроенность Лоренса, пока он наконец не нашел работу в «Блю скай», невостребованность некоторых новых иллюстраций Ирины и переезд в другую страну. Сейчас все должно быть проще, верно? После почти десяти лет многое должно двигаться по инерции. Шероховатости сглажены, серьезные источники напряжения удалены, их отношения должны скользить по глади, как японский поезд на воздушной подушке. Вместо этого их вагон застрял между станциями, оставляя возможность лишь смотреть в угольно-черные окна. За одну ночь их отношения преобразовались с уровня высокотехнологичной железной дороги до Северной ветки.

Почему никто не предупредил ее? Внутренние чувства, призванные хранить, подтолкнули ее к опасности. Садясь в салон «ягуара» с видом безрассудной невинности, она не удосужилась обернуться, и это было весьма неосмотрительно с ее стороны. Она руководствовалась эмоциями. Ограблена. Разгромлена. Словно взяла с субботу днем скалку и вышибла себе мозги.

Неожиданно вагон дрогнул, поезд запыхтел и двинулся вперед. Передышка, подаренная метрополитеном, окончена. У ее попутчиков свои дела, они не могут ждать, пока женщина сорока с небольшим лет возьмет себя в руки.

Если принять, что Лоренс был для нее феноменом, то продолжить движение к конечной станции означает «потерять веру в проект в целом». Получается, она несется по тоннелю не к романтическим отношениям, а к циничным.

«Как печально, – думала Ирина, шаг за шагом преодолевая расстояние от станции метро вверх по Гров-Роуд до дома Рэмси, – что нельзя позволить себе влюбиться, поскольку любые эмоции ощутимы на расстоянии». Но если пугающая пустота при появлении Лоренса вчера вечером осталась незамеченной, может ли она вести себя так и дальше? По меньшей мере, чтобы не дать себе влюбиться, ей не стоило нестись утром сломя голову в Хакни, что лишь больше разжигало страсть. И не терзаться мыслями о том, что она, как кошка, может всегда войти и выйти из дома по собственному желанию через маленькую прорезь в кухонной двери.

В общепринятом смысле любовь связывает людей испытанным способом или бывает ниспослана свыше, но с ней не произошло ничего подобного. Несмотря на популярное высказывание о том, что любовь зачастую возникает «вопреки», ее нельзя вызвать одним повелением. Как невозможно избавиться от этого чувства, если оно становится неудобным или неугодным, если грозит губительно повлиять на жизнь. Куда более самого поцелуя у бильярдного стола, под воздействием которого она была последние восемнадцать часов, Ирину поразило, что ее состояние осталось не замеченным вернувшимся домой Лоренсом. Ее досада сокрушительно росла с каждым часом. Нет, она не разочаровалась в Лоренсе; шоры не упали с ее глаз, он не стал для нее в одно мгновение тем обычным маленьким человеком, каким видели его окружающие. Скорее, с поворотом ключа в замке романтические струны в ее сердце лопнули. Верность и привязанность к Лоренсу зиждилась лишь на особенностях ее характера. Их отношения рассыпались на куски. Трансгрессия выходного дня заставила нарушить основные условия ее соглашения с самой собой и привела к разочарованию в себе. Она словно уменьшилась и стала более хрупкой. Ирина чувствовала себя ординарным человеком и впервые, пожалуй, поверила в миф о том, что она состарится и умрет, как и все остальные.

Однако она двигалась вперед, чары не ослабляли своего воздействия. Впереди, словно из сказки, появились волшебные виды парка Виктории со шпилями павильона кафе, сплетенными струями фонтана в центре озера и длинношеими птицами, машущими крыльями. Она шла через парк по Гроув-Роуд, ощущая, как уходит внезапно охватившая ее слабость. Ирина вновь была юной и живой, героиней романа, события которого только начинают развиваться.

Когда Ирина свернула на Виктория-парк-Роуд, в окружающем пейзаже что-то изменилось.

В 1919 году в Бостоне взорвался резервуар с мелассой шириной девяносто футов, и содержимое, равное двум с половиной миллионам галлонов, хлынуло на город со скоростью тридцать пять миль в час, погубив на своем пути двадцать одного человека.

Похожая волна сладости пронеслась сейчас через парк Виктория, цветы лотосовых деревьев блестели, словно покрытые глазурью, соблазняя потянуться и лизнуть. Темные воды озера походили на патоку, залитую в кувшин с широким горлышком. Воздух словно карамелизировался, вдыхать его было все равно что посасывать леденец. Вне всякого сомнения, сироп, покрывший все вокруг, лился из знакомого дома.

Поднимаясь по крутой викторианской лестнице, Ирина вздрогнула от страшного предчувствия. Скорее всего, тревожные мысли пусты, как были и вчера вечером в ожидании встречи с Лоренсом. Она похожа на психованную стерву, кричащую на наемных рабочих, попросивших стакан воды, на гарпию, вспыхнувшую, но через минуты остывшую. В воскресенье Рэмси казался ей очаровательным, но сегодня уже понедельник. Нельзя с уверенностью утверждать, что, переступив порог его дома, она не посмотрит на него с безразличием.

Нет, все же это не тот случай. Лицо Рэмси – оно было красиво.

Скользнув сухими пальцами по ее коже вдоль выреза футболки, он опустился ниже, к тому месту, неприкосновение к которому ее совсем недавно волновало. Ирина застонала, и он впустил ее внутрь.

Она едва успела попасть домой раньше Лоренса. На телефоне мигала лампочка. Проведя рукой по спутанным волосам, Ирина нажала кнопку прослушивания. «Пожалуйста, повесьте трубку и попробуйте снова. Пожалуйста, повесьте трубку и попробуйте снова», – приятный, но сухой женский голос с британским акцентом произносил слово «снова» так, что оно было похоже на «стон». Из-за особенности телефонной станции в центре такое сообщение, подобно тридцать второй ноте, появлялось всякий раз, когда Лоренс звонил, но не оставлял сообщения. Создавалось впечатление, что он внял советам женщины. Прослушивая: «Пожалуйста, повесьте трубку и попробуйте снова», Ирина подсчитала: их было пять. Лоренс звонил пять раз.

За спиной раздался скрежет замка, заставивший сердце подпрыгнуть к горлу.

– Ирина? – Прошел всего день, но он уже отбросил ее второе имя. – Привет! Где ты была весь день?

– Да, так… – она заставила себя взбодриться, – болталась по городу.

Неправильно. Люди, прожившие почти десять лет вместе, никогда не говорят «болталась по городу». Она могла сказать, что ходила в «Теско», потому что у них закончился греческий йогурт, или в хозяйственный магазин на площади Слон и замок, потому что перегорела лампочка в настольной лампе в ее студии, – так обычно отвечают человеку, с которым живут под одной крышей. Ирина знала все о законе семейной ответственности, и несоблюдение постулатов было равносильно поднятому на вытянутых руках плакату с надписью: «У МЕНЯ ЛЖИВОЕ СЕРДЦЕ». При этом она всегда завидовала таланту, так необходимому ее сестре в балете и Лоренсу в политике. Нет, не ловкости, а двуличию. Но никогда не хотела быть им наделенной.

– Мне казалось, сегодня ты собиралась усиленно работать.

– Вдохновения не было. Ты ведь знаешь, как бывает.

– Последнее время ты прячешь от меня свои рисунки, поэтому не знаю.

Она побрела за ним в кухню, где он принялся намазывать ореховое масло на крекер. Движения были дергаными. Пять неотвеченных звонков прочно засели в голове.

– В «Блю скай» все в порядке?

– Обсуждали с ИРА прекращение вооруженной борьбы. – Слова звучали отрывисто. – Ничего, чтобы тебе было интересно… По какому поводу ты так оделась?

Она скрестила руки на груди, внезапно смутившись от внешнего вида, показавшегося слишком молодежным.

– Просто было настроение. Надоело то тряпье, которое ношу все время.

– Американцы, – проворчал Лоренс, – сказали бы «старье».

– Я наполовину русская.

– Не передергивай. У тебя американский акцент, американский паспорт, твой отец из Огайо. Кроме того, русский человек сказал бы «хлам». Правда? – Когда он не старался угодить, его русский становился значительно лучше.

– Что тебя… – Она замолчала, не дав еще одному типично британскому выражению сорваться с языка. – Тебя что-то тревожит?

– Утром ты дергалась, мечтая скорее приступить к работе. Я звонил около десяти, телефон был занят, а в десять тридцать тебя уже не было. Насколько я понимаю, ты отсутствовала весь день. Ты занималась важными делами? Сомневаюсь.

– У меня не было настроения.

– Ты никогда так вызывающе не одевалась. И потом, настоящий профессионал своего дела сидит и работает даже тогда, когда у него нет настроения. Ты сама так всегда говорила.

– Ну, люди меняются.

– Разумеется. – Лоренс впился глазами в ее губы. – Ты пользовалась помадой?

Ирина никогда не красилась. Она облизала пересохшие губы.