Старая дева

Три счастливых дня… было у меня… было у меня с тобой…

А потом он вдруг спохватился, вспомнил про свои дела – и мое короткое женское счастье закончилось. А впереди предстояли годы и годы служения своему мужу и его великому Делу, постоянное самоотречение и подавление своего недовольства. Нет, я вовсе не пугалась своей роли. Я всю жизнь хотела быть верной спутницей и соратницей своего мужа. Я мечтала, чтобы у моего мужчины был высокий статус – какой-нибудь политик, генерал или посол – и он будет постоянно на виду, и я буду создавать ему нужный фон, и все будут говорить, что ему очень повезло с женой… И вот я каждый день убеждалась, что я эгоистка, что я не могу отречься от своих интересов ради блестящего будущего своего мужчины… И самое худшее, что он это видел.

6

Конечно, я не пошла работать в июне. До того ли было. Из общежития пришлось выселиться, и я переехала на квартиру к подружке по коммунальному быту, которая совсем недавно получила ее в наследство от двоюродной бабки и еще не успела обжить. Ну почему, почему у меня нет никакой двоюродной бабки в Омске, которая могла бы оставить мне квартиру в наследство! Или даже не надо наследства, хотя бы просто пустила к себе жить! Искать жилье самостоятельно я не умела, и мне нечем было его оплачивать. Конечно, я собиралась искать работу и зарабатывать деньги, но тоже не умела ни того, ни другого. Все, что я умела – это рассуждать, как это лучше делать. Юлька собиралась с сентября идти преподавать в школу, поэтому могла себе позволить расслабиться на время летних каникул. Что она и сделала, укатив к родственникам в Питер.

В свою квартиру она меня пустила довольно охотно: после пяти лет общежития у нее четко сложилось представление, что все – общее. Или она просто оказалась добрым, щедрым человеком.

Жилище хранило дух прежних хозяев – старая и запущенная «сталинка» с высоченными потолками, бывшая коммуналка, разделенная на две отдельные квартиры. Раньше здесь обитала древняя бабка с сумасшедшей дочерью. Дочь умерла в психиатрической больнице, бабка дожила свои годы дома. Квартира была полна старой мебели и пропитана особым старушечьим запахом, а рассохшиеся шкафы до сих пор хранили старые вещи, фотографии, одежду.

Этот дом не принимал меня, и я чувствовала себя очень неуютно. Подолгу ворочаясь вечерами на скрипучей кровати, я старалась не думать о бывших жильцах. Воображение разыгрывалось не на шутку, и мне казалось, что призрак чужой бабки или ее сумасшедшей дочери вполне может бродить по коридору и продолжать жить своей жизнью. По крайней мере, по ночам. И вряд ли ему понравится, что в его доме живет какая-то посторонняя девица. Я даже пыталась разговаривать с ним. Не зная, к кому обращаюсь, я на всякий случай вежливо сообщала, что меня зовут Полина, я подруга Юли, и Юля разрешила мне пожить здесь до сентября.

– Я хорошая девочка, – на всякий случай добавляла я, – я не буду шуметь в доме и ничего не испорчу. Вы уж простите, что пришлось занять хозяйскую кровать. Я поживу тут до конца лета. Вы позволите?

Скрипы и воображаемые шаги продолжались, но никто меня не трогал. Я стала перед сном негромко включать радио на кухне, чтобы оно заглушало остальные звуки в пугающей тишине квартиры, и привыкла засыпать под его монотонное бормотание. Днем жаловалась Максиму на свои страхи, он проверял замки на дверях, заглядывал в шкафы, пожимал плечами, и я начинала чувствовать себя неловко. Мои ночные фантазии казались совершенно нелепыми и мне самой – но днем.

С Максимом обсуждать это было бессмысленно. Он объяснял мою повышенную тревожность тем, что я никогда не жила одна, но надо же когда-то начинать. Тогда я звонила маме, говорила, что мне здесь неуютно, что все здесь чужое.

– Ты представляешь, я до сих пор не распаковала чемоданы. Так не хочется возвращаться в эту квартиру после работы. Даже не хочется пользоваться посудой, которая стоит в буфете. Варю одни пельмени.

– А ты сделай генеральную уборку, – предложила мама, – вымой окна, постирай шторы… Переставь мебель – чисто символически. Тогда у тебя появится ощущение причастности к этому жилью. Распакуй вещи, развесь одежду на плечики и по стульям, расставь по полкам фотографии и книжки. Твой взгляд будет останавливаться на привычных и любимых вещах, и ты перестанешь чувствовать себя чужой.

Я ей не поверила. Только спустя годы, поменяв с десяток квартир, я научилась устраивать себе дом везде, куда забрасывает меня судьба.

Впервые в моей омской жизни у меня появился домашний телефон, и теперь я имела счастье быть предупрежденной, что меня не посетят нынче вечером. Жила я довольно бестолково, деньги улетучивались с катастрофической быстротой. Максим все чаще предлагал оплатить что-нибудь, и я чувствовала себя содержанкой: я не привыкла жить на деньги мужчин, до сих пор их всегда давали родители. Но смена жилья и образа жизни больно ударила по карману. Где-то я не рассчитала расходов, где-то переплатила. Переламывая собственную гордость, я позволяла Максиму то купить мне проездной, то рассчитаться с водопроводчиком, который поменял прорвавшийся кран. В конце месяца пришел счет за междугородние переговоры с мамой. Как-то в минуту душевной тревоги я устроила по телефону истерику и потеряла счет времени. Максим не стал даже спрашивать, как я умудрилась говорить по междугородке полтора часа.

– Счастье, что твоя мама не живет в Хабаровске, – просто сказал он.

Он никогда не попрекал меня деньгами, но мне было тошно.

На улице стояла невыносимая жара. Целыми днями я валялась с книжкой на диване и ждала его. Ревела, если он не приходил. Ждала звонка. Ревела, если не дожидалась. Иногда сама звонила, когда совсем вешалась от скуки и одиночества. Хотелось сохранить хоть какие-то остатки гордости, но получалось плохо.

Все мои друзья разъехались на лето. Кое-кто, конечно, остался, но близких не было, а остальных не хотелось видеть. Побывала на двух свадьбах. Стало еще тоскливее. Замуж выходили даже те, у кого не было никаких шансов. Выходили менее красивые, менее молодые, менее образованные, менее покладистые. Выходили все. Я сидела в чужой квартире, дни напролет ждала возлюбленного, а он не оправдывал этих ожиданий. Порой у меня прорывались жалобы, но немедленно гасли под его строгим взглядом.

Он злился, что у меня нет никаких дел, что я пытаюсь наполнить им весь свой день, а он, извините, не резиновый. Я сразу же замолкала и пыталась придумать себе занятия. В конце концов, я не выдержала и устроилась на работу. Почти по специальности (в ближайшую библиотеку) на летний период: там почти все ушли в отпуска. Деньги, конечно, были никакие, но и работа – не бей лежачего, даже не полный день. Так что времени все равно оставалось много. Теперь в нерабочее время я слонялась по улицам и заставляла себя ходить по гостям. Я пыталась создать видимость, что поддерживаю отношения с друзьями и у меня есть какие-то другие интересы, кроме Максима. Все это была фикция чистейшей воды. Но он верил или хотел верить, и я продолжала делать вид, что чем-то занята.

Я не понимала, куда все делось, – друзья, дела, интересы, хобби. Все словно вымерло. Учеба закончилась, общежитие закрыли, подруги разъехались по родителям. Один этап жизни завершился, а другой еще не начался. Я жила в чужой квартире, в незнакомом районе города, и для меня это было все равно, что другой город. Снова и снова возвращалась я к общежитию, заходила внутрь, бродила по коридорам. В этих стенах прошло пять лет, столько всего было! А теперь ничего нет. Я слонялась там целый месяц, пока в здании не начался ремонт. Как-то наступила на свежевыкрашенный пол – меня выгнали и велели больше не появляться. Я оскорбилась. Я продолжала считать общежитие своим домом, но никто не хотел вникать в мои душевные переживания.

7

Женщина должна быть легкой, жизнерадостной и необременительной. Она должна украшать жизнь мужчины, расслаблять его после тяжелого рабочего дня. Расслаблять, а не напрягать. Иначе он пойдет расслабляться в другое место. И Максим шел к друзьям. Потому что у друзей не было проблем с жильем, работой, деньгами и смыслом жизни одновременно. А я все больше хандрила, каждый день плакала по самым разным поводам, не знала, куда себя приложить, и понимала, что с каждым днем все больше теряю его.

– У тебя депрессия, – сказал он.

– Я думала, что депрессии бывают только послеродовые.

– У женщин депрессии бывают во все периоды жизни и по самым разным поводам.

Я испугалась. Можно ли любить женщину, которая впала в депрессию? Я тут же предприняла некоторые усилия, чтобы встряхнуться, но у меня мало что получилось. Я засыпала на ходу, утешала себя едой и не желала слезать с дивана.

– А ты часом не беременна ли? – спросил он.

Сначала я хотела сразу ответить «нет». Потом мне сильно хотелось сказать «да» и даже сделать, чтобы это было так: пусть не едет ни в какую Москву, а остается со мной. Потом я сообразила, что он не простит обмана и бросит меня.

– Не знаю, – замявшись, пробормотала я и вздохнула с облегчением. Действительно, как можно знать наверняка?

– А когда будешь знать точно? – было видно, что он очень обеспокоился.

– Надо подождать пару недель.

– Может, тебя сводить к врачу?

– В этом нет никакой необходимости, все выяснится в свое время. Торопиться ни к чему, абортов я все равно делать не собираюсь.

Смело сказано. Интересно, как бы я выкручивалась в нынешней ситуации с младенцем на руках. Конечно, я уповала на порядочность Максима. Он ведь вообще был олицетворением порядочности. Он даже отказывался спать со мной первые месяцы после знакомства, пока я не заподозрила его в нетрадиционной ориентации. По сути дела, это был шантаж, принуждение к сожительству, но меня оскорбляло подобное равнодушие к моим женским чарам. Тоже мне стоик.

С этого дня Максим стал со мной предельно осторожен. Даже приходил теперь каждый день. Он звонил мне в два раза чаще, и на столе снова появились цветы. Мне ужасно захотелось забеременеть на самом деле, но он больше не прикасался ко мне. И не оставался на ночь. Это было очень обидно, потому что я никогда всерьез не думала женить его на себе через ребенка.

Когда подошел срок, и я призналась, что все-таки не беременна, он даже не посчитал нужным скрывать облегчение. Он сразу повеселел, стал что-то насвистывать, и я только тогда поняла, в каком напряжении он жил эти две недели. Он повел меня в кафе, мы провели чудесный вечер, но он под конец все испортил, вздумав извиняться за то, что подверг меня такому риску. Он, видите ли, сто раз пожалел, что вступил со мной в «интимные отношения»! Мол, слишком большой риск накануне столь длительной разлуки. Я не выдержала и разревелась. Он меня оскорбил. Я вас, мадам, поцеловал сгоряча, не удержался, ах, извините, я негодяй, подобное никогда больше не повторится, можете быть спокойны.

О том, чтобы взять меня в Москву, не шло и речи. Я просто решила для себя, что буду ждать его возвращения, как самая преданная из женщин, даже если из-за этого мне еще два года придется ходить незамужней. Но в глубине души я, конечно, надеялась, что, может быть, он соскучится и заберет все-таки меня с собой в следующие каникулы. Или сам сбежит из этой Москвы.

Москву я уже ненавидела. Она забирала у меня любимого человека. А поскольку в моей жизни не было ничего важнее его, то она, по сути, забирала у меня саму жизнь.

Незадолго до отъезда он затеял дурацкий разговор о перспективе наших отношений.

– Слушай, а стоит ли связывать друг друга какими-либо обещаниями на столь долгое время?

Я рассердилась.

– Тысячи девушек провожают своих парней в армию на такой же срок и дожидаются их.

– Беда в том, что ты делаешь на меня слишком большую ставку, а я, может быть, не стою того. Ты же знаешь, я человек занятой, суетливый, не могу сидеть на месте. Будущее пока очень неопределенное, скорее всего, так все и останется – сплошные дела да разъезды. Я все время буду уезжать, а ты – ждать меня, обижаться, зачем тебе это? Да и цели у нас в жизни разные, ты ведь не одобряешь ни работу мою, ни друзей… Зря ты связываешь себя обещаниями, за два года найдешь себе кого-то более тихого, семейного, более внимательного…

Я разревелась. Мне казалось, он пытается от меня отвязаться. Я перестала быть притягательной для него, он хотел снова быть свободным для Москвы, для новой жизни. Для новой женщины, может быть.

– Я не смогу без тебя, – сказала я.

Конечно, по всем правилам я никогда не должна была произносить подобную фразу. Но к черту правила! Я не могла без него жить, а он уезжал! На целых два года! За две тысячи километров!

8

Многочисленная родня Максима, тоже не представлявшая своей жизни без него, партиями приезжала навестить его на прощание. Мне казалось, этому каравану родственников никогда не будет конца. Каждый из них требовал его времени, и это время неизбежно черпалось из моей казны.

– Ты же понимаешь, – говорил он, – многие ведь совсем не знают города, должен же их кто-то сопровождать. И чем им заняться днем, когда мама на работе? К тому же они приехали именно ко мне, конечно, я не могу их оставить.

И потому он неизменно оставлял меня.