Голос, кто ты?

– Ну как, а сюжет, история интересная.

А она, так равнодушно:

– А-а…, какой сюжет…, всё уже придумано и описано. Всё одно и то же. Слова гоняют по страницам – писаки макулатуры. Все хотят быть великими, в историю попасть. А сами не понимают, что каким бы ты великим и талантливым не был, без рекомендации нас – отравленных, произведение твоё годится только для использования в туалете, по назначению. А нас – отравленных с самого детства пичкали и пичкали книгами, забивали в нас готовые тексты, правильные рецензии, именно такие, какие и нужны, закачивали в нас чужие мысли и выводы. А когда, вдруг, кто-то из нас хотел высказать своё мнение по тому или иному произведению, то…

– Что, то?..

– А его не было, своего мнения. А не было потому, что нас не учили иметь своё мнение. Оно не нужно было. Всё уже до нас было прочитано, проанализировано и сделаны верные выводы. И когда вы спрашиваете меня: Как произведение? Ответ прост: Ни как…. И, не потому, что не понравилось, а потому что меня этому не учили. А вдруг я скажу своё мнение, а мой круг это мнение не поддержит, и что тогда? Я, прожив долгую жизнь и имея определённую репутацию обосрусь на вашем произведении, взяв на себя смелость, высказать мнение, расходящееся с мнением большинства. У нашего брата, как минимум, по два образования: филологи и литературоведы. И единственное что мы можем, лясы точить, ошибки исправлять. Кто что путное написал. Всё читаемое в Мире написано людьми далёкими от литературы, неиспорченными профильными специальностями. Не напрягайтесь, не вспомните. А почему? Да всё потому, что страх обосраться. Своего «чебурашку» придумать не можем, да и не хотим, мол, не серьёзно, коллеги не поймут. Это же вам не фундаментальные работы писать по произведениям великого писателя и не ковыряться в биографии поэта, в тысячный раз, перебирая его любовные похождения. И что вы хотите от такого экспертного сообщества? Да и кто они – посмотрите внимательнее на них. Ни кто…. Единственная их заслуга: пишут без ошибок, хотя и это в наше время немало важное умение, судя по вашему тексту.

– Вот видишь…, права и я, и она – филолог. Ты – ПИСАКА….

Акасин отвернул от книги глаза, желваки его заходили. Видно было, как обида нарисовалась на его физиономии: «Да…, пошла ты…».

Глава7

Заметил он и другое: прочитывая страницу за страницей, как книга постепенно «молодела». Обретая вид новой книги; и, что самое интересное: те листы, которых не хватало – восстанавливались. «Странно…. Только что вырвал листы и видел её состояние, ? удивился он, ? а она всё такая же, будто страницы отрастают сами и книга восстанавливает сама себя. Бред, так не бывает.

Прочитывая страницу за страницей, он постепенно врастал в кресло, и как у растения, на его теле вырастали: сначала маленькие корешки, потом они становились всё толще и длиннее. Их становилось всё больше и больше. Читал; и как только переворачивал лист, так сразу же появлялся новый корешок и, так происходило всегда: лист ? корешок, лист ? корешок.

Он всё больше и больше прорастал и в итоге превратился в древний замшелый пень, вросший в кресло. А корни и корешки вплелись в кресло так, что мужчину напоминало только торчащая из пня голова и две руки, похожие на плети, и только кисти рук напоминали о том, что они – человеческие. Он изменялся до неузнаваемости и всё больше и больше превращался в ветхого дряхлого старика. Седые засаленные грязные и слипшиеся клочья волос свисали с его головы, достигая плеч. Волосы лезли в глаза, в рот, и когда он откидывал их назад, то оголялся изрытый глубокими канавами лоб, а шелушившаяся кожа, торчала в разные стороны, покрывала лицо ссохшейся коростой, похожей на древесную кору. Провалившиеся щёки и впавшие вовнутрь беззубого рта губы дополняли общий чудовищный портрет безобразного человекообразного пня. Борода и усы грязными слипшимися рваными лохмотьями свисали до груди. Уставшие от безнадёжности и горя глаза узкими щелками всматривались, пока ещё в живую действительность, постепенно угасая.

А из кухни продолжало вкусно пахнуть: доносился запах тушёного мяса. В кастрюле тушилось рагу с овощами. Жижа булькала, вперемешку с шерстью, кожа постепенно слазила с тушки, а мясо разваривалось и видны были белёсые косточки рёбер. Глаза вывалились, а кошачий череп, гладким полушарием выглядывал поверх жижи и, как поплавок болтался в кипящей жиже. Всё кипело, ароматно распространяя по дому запахи животного белка и специй.

Мысль, одна единственная мысль крутилась у Акасина в голове: « Я должен её сжечь. Но как-как это сделать?» ? Дрова в камине практически прогорели, и огонь постепенно угасал, издавая лёгкие потрескивания остатков дров.

Слышно было как за окном злой студёный постоянно изменчивый в своих порывах хлёсткий ветер, как бешеный пёс, метался по двору, «хлестав», по стеклу окон, своим «хвостом», скребя «когтями» по оконному карнизу, закручиваясь в снежном вихре; вынюхивая своей костлявой околевшей мордой слабое, больное, чахлое, но ещё живое. Заглядывая смертельным взглядом во все щели и подворотни: выискивал окоченевшую и обессиленную тварь и, найдя: своей лютой хваткой вгрызался в неё, окутывал, оплетая теплящиеся пока ещё тело ледяной паутиной; а напоследок обдувал, «обогревая» ледяным дыханием, и укладывал спать: убаюкивая, под чарующий переливчатый хрустальный шелест леденящихся снежинок; и тварь засыпала, проваливаясь в радужную теплоту и счастливую вечность. А бесноватый ветреный «санитар», заметая «хвостом» беднягу, наметал над «заснувшей» снежный холмик и, как ни в чём не бывало, пускался дальше исполнять пируэты в своём танце смерти, перекатываясь по сугробам, гоняя снежную позёмку рисуя хитросплетения на снегу; продолжая рыскать среди дворовых строений, в поисках очередной жертвы. А огородная калитка, осмелившаяся вырваться «из заперти», надрывалась в исполнении адской арии: беря, то высокие, то низкие ноты, раскачиваясь на ветру, солируя в общем представлении природного хаоса; а соседские собаки подвывали ей, скуля безысходную партию бэк-вокала. Звёздные софиты, своим точечным мерцанием, подзадоривали унылое завывание местных и пока ещё живых псов, под сопровождение звуков «оркестра мироздания», а лунный свет освещал всё волшебство действа; и представление продолжалось до тех пор, пока «бродяга ветер» не объявлял антракт. Тогда, словно по взмаху волшебной палочки «Творца Дирижёра», вся вакханалия замолкала и наступала гробовая тишина. И только жалкая, тщедушная шавка продолжала довывать концовку своей «партии», жалобно скуля, в желании поскорее сдохнуть. Жизнь успокаивалась, умиротворенно отходя ко сну укрываясь «ночным одеялом»; под звуки Великой Божественной симфонии, в исполнении Создателя, с бесконечным вечным видом на Млечный Путь; под одинокую, мертвецки холодную, подсветку «лунного фонаря».

Глава8

– Я умру? – спросил Акасин у книги.

– Да…, ты сгоришь. Я уже тебе говорила.

– И у меня не осталось варианта выжить?

– Ну почему…. Говори разгадку и живи-поживай….

– Но у меня её нет. Всю голову «сломал». Я не знаю…., ? удручённо произнёс Акасин.

– А дочь знает….

– Чья дочь?

– Дочь мужчины – героя твоей книги. Она знает разгадку.

– А-а…, как ты….

– Как я узнала, ? перебила его книга, не дав окончить фразу.

– Да….

– Очень просто. Я вписала тебе в книгу пару фраз, где дочь разговаривает с отцом и загадывает ему загадку.

Акасин ни чего не понимал. В его голове творилась неразбериха: из мыслей, домыслов и догадок. Он отказывался верить всему тому, что слышал, видел, чувствовал.

– Ты вписала!? Но как-как ты это сделала?..

– Глупый вопрос…. Наверно, это самый глупый вопрос какой я только слышала, ? смеясь, издевалась книга над мужчиной.

– Дай мне возможность прочитать, слышишь меня! ? крикнул он.

– Как? – спокойно переспросила она его. ? Попробуй сам дотянуться до ноутбука. Вон он, на столе находится, ты же знаешь, где лежит твой ноутбук.

Ноутбук находился на письменном столе, у противоположной стены, от камина. И чтобы до него дойти, необходимо было Акасину встать с кресла, развернуться и пройти по комнате. Но этого он не мог сделать. Тогда он, из последних сил, рванул себя из кресла, но у него ни чего не получилось. Он снова пытался встать, но, к сожалению, врос он крепко и не только в кресло, но и в пол. Попробовав ещё пару раз и всё тщетно, успокоился, услышав непонятный шум на кухне.

Шум всё приближался и приближался и звуки становились всё громче и отчётливо наконец стало слышно, а потом и видно, как из-за угла коридора показалась странная процессия. Во главе шла на задних лапах среднего размера крыса, с половником, а на голове у неё был надет поварской колпак. За ней в упряжи такие же крысы, но уже на четырёх ногах, тащили жаровню. Используя мёртвые тушки мышей за место валиков, жаровня, с пылу жару, пыхтя, как паровоз, извлекала вкуснейший аромат запеченного блюда, медленно передвигалась по полу. Доехав, таким образом, до камина и поравнявшись с креслом, вдруг из жаровни выглянул череп кошки и остатками сухожилий на щеках и там где должны быть губы: улыбнулся или оскалился в улыбке Акасину. Со страшнейшим громким и чудовищно мерзким визгом кошачий скелет, с остатками мышц, мяса и сварившейся сгустков крови; выпрыгнуло из жаровни и довольно лихо залезло Акасину на ноги или вернее на то, что стало с ногами. «Падла» устроилась и, усевшись, как обычно она делала, начала мурлыкать, плавно выпуская и впуская когти, мять костяшками лап его одеревеневшее тело.

Акасин не реагировал. Ему уже было всё равно. Он понимал, что это конец. Уже видно зарево, уже просыпается зорька. «Сжечь. Сжечь, ? единственная мысль крутилась у него в голове. ? Но как это сделать, если книга, как приклеенная продолжала лежать у него на коленях, а он врос в кресло и пол».

И тогда он дотянулся до бутылки спиртного, глотнул из горла пару глотков и, размахнувшись, бросил её в очаг. Бутылка ударилась об перекладину камина, разбилась и часть алкоголя попала на практически погасший огонь, а часть разлилась на деревянный пол, перед камином. Огонь вспыхнул с новой силой в камине, перебегая на пол и на Пень, и на всё, что может гореть в комнате.

Дом охватывает пламя…Он горит и всё что в нём.

И не понятно, как и почему, но единственное, что приходит Акасину в голову, так это то, как в детстве, с пацанами, после школы, они шли по улице.

– Расскажи, облегчи душу, – попросила книга.

– Впереди перекрёсток, – продолжил он. Пацаны пошли дальше, а мне нужно было перейти проезжую часть и пойти домой. Так вот: я подошёл к перекрёстку: горел красный и, передо мной стояла женщина. Загорелся нам зелёный, а она стоит. Сначала я, не обратил внимание, что загорелся зелёный, так как был занят портфелем, застёжка вечно расстегивалась, а когда обратил, то уже опять загорелся красный. И вот, когда загорелся красный и поехали снова машины, я обратился к женщине:

– Тётя, почему не идёте, зелёный же был?

Шум от машин и общий шум улицы наверно заглушил всю мою фразу и, женщина расслышала или поняла, что: зелёный и можно переходить и, резко шагнула на проезжую часть, тыча впереди тростью. Всё произошло так быстро и мгновенно, что грузовик сбил женщину и переехал её, таща за собою всё-то время, пока скользил по зимней наледи. А я только тогда понял, что она слепая. Не далеко стоял дяденька и он посмотрел на меня: может догадался, что произошло. А я испугался и убежал. И потом ещё очень долго не подходил к тому перекрёстку.

Все эти годы я, как вижу слепого человека, то мысленно прошу у него прощения, перекрещиваю его и каюсь за ту детскую глупость.

Это последнее о чём Акасин смог рассказать книге. Она выдохнула, как-то по-матерински нежно: «Гори спокойно…, ни о чём не жалей. И не рви потом, в той – другой своей жизни книги. И ни в коем случае не жги их…, и глупостей старайся не совершать, если конечно получится».

***

На месте дома остался только кирпичный камин. На пожарище, осматривая место, пожарный, споткнулся и ногой сковырнул некий предмет. Присел, разгрёб рукой головёшки и обнаружил что-то похожее на книгу. Взял её в руку, сдул пепел, обтёр рукавицей. Это была книга. Но что удивило пожарника, так это то, что книга была совершенно невредима, и выглядела, как только что отпечатана в типографии. Пожарник удивился такому факту, хотя по идее, после такого пожара она должна была сгореть. Приподнялся, ещё раз её хорошо обтёр, открыл и, пролистав её белоснежные листы, закрыл КНИГУ и, засунув её за пазуху, продолжил осмотр пепелища….

Книга бывает живой,

Если Книгу любить.

Книга может быть мёртвой,

И просто может убить.