Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания

ПУШКИН. Сулил, что придет один меценат, да что-то не видно. Всего хуже, что сам он отказался от управления Болдином. Не видит способов поднять из руин.

СОБОЛЕВСКИЙ (отхлебнув из бокала). Давно говорю тебе, один выход. Подай в отставку, скачи в деревню, займись делами. Иначе пустишь семейство по миру.

ПУШКИН. Рад бы в рай, да грехи велики.

СОБОЛЕВСКИЙ. Да что ж тебя держит? Рауты наши?

ПУШКИН. Они. Веселюсь до упаду и в стойку.

СОБОЛЕВСКИЙ. Я и то не нарадуюсь, что меня, кроме Ольги Одоевской да Софьи Всеволожской, ни одна хрычовка не принимает. Черт бы задрал всех наших дам. Коли не терпят, так со свету сживут, а коли полюбят, так сам удавишься. То сплин, то мигрень, то муж хворает, то регулы в самый неподходящий момент. Нет, обойдусь. Любовь не по мне. Да и не для меня, должно быть. Поди, повенчай слона с канарейкой. (Пьет.) Уезжай, я дело тебе говорю. Дидерот сказал: тот выиграл в жизни, кто спрятался. Француз неглуп. (Мягко.) Право. Детки твои херувимчики, жена хорошая…

ПУШКИН. Не дай-то Бог хорошей жены, хорошу жену часто в пир зовут…

СОБОЛЕВСКИЙ. Вот и подале – от сих пиров да супирантов. Дурен каламбур, а подумать стоит.

ПУШКИН. Да прав ты кругом, о чем тут думать? Провожал Наташу с детьми в Заводы и чуть слезу не пустил, ей-богу. Еще и плаксив стал, как старая девка. (Махнув рукой.) Сам опутал себя обязательствами, сам себя повязал по рукам. Не зря над листом сижу, как скопец. Рифма мельтешни не любит. Да, милордушка, слаб человек. За грош продаст свою независимость.

СОБОЛЕВСКИЙ. Полно, полно… беды еще нет. (Пьет.) Ох, независимость… Кто ее видел? Тоже, чай, одно только слово.

ПУШКИН (негромко). Слово-то, может быть, и неважно, да уж больно сама вещь хороша.

5

23 июня 1834 года

Летний сад. Гуляющие. На уединенной скамье Пушкин и Вяземский. Час заката.

ПУШКИН. Чем квартира моя мне мила – Летний сад под носом.

ВЯЗЕМСКИЙ. А чем дурна?

ПУШКИН. Хозяин глуп. Непроходимо.

ВЯЗЕМСКИЙ. Эка невидаль. Тебе что за горе?

ПУШКИН. И труслив, как мышь. Чуть стемнеет – дом на запор. Точно он в осаде. Воюю с дворником, да ведь скучно. Хоть победишь, а гордиться нечем. Надо съезжать.

ВЯЗЕМСКИЙ. Возьми мою, она удобна.

ПУШКИН. Стало быть – едешь?

ВЯЗЕМСКИЙ. Что поделать? Пашенька стала вовсе плоха. Одна надежда на Европу.

ПУШКИН. Надолго ли?

ВЯЗЕМСКИЙ. На год. (Помедлив.) С детьми я несчастлив. Одни не заживаются, другие хворают. (Пауза.) Так оставлять ее за тобой?

ПУШКИН. Сделай милость, оставь. Хозяин не плут?

ВЯЗЕМСКИЙ. Да не похож.

ПУШКИН. Я ведь кот ученый. Прежний-то мой, подлец Жадимировский, требует денег за то, что я съехал раньше срока. Стал я сутягой, строчу в Съезжий дом оправданья, а вижу – тяжбы не миновать.

ВЯЗЕМСКИЙ. Велики ли деньги?

ПУШКИН. Ему прибыток маленький, а мне убыток большой.

ВЯЗЕМСКИЙ. Что ж, «геральдического льва демократическим копытом лягает ныне и осел».

ПУШКИН. А славно писал покойник Пушкин! Что делать? В наше время на одного Щепкина приходится сорок семинаристов и тысяча торгашей.

ВЯЗЕМСКИЙ. За Щепкина можно платить и бо?льшую цену. Европа давно это поняла и уравняла все сословия.

ПУШКИН. Но вряд ли Бенжамен Констан, тобой столь чтимый, целуется с лавочником. Игра в равенство небезопасна, мой милый. Одно дело – равенство пред законом, и уж совсем другое – то равенство, что дает глупцу учить мудреца. Демократия хороша, когда она облегчает путь Ломоносову, но не тогда, когда возвышает невежду. Наши поповичи бранят меня за аристократизм, но почему ж я весь век причислен к оппозиции, а демократ Булгарин – под защитой властей?

ВЯЗЕМСКИЙ. Один Ломоносов на всю историю. Не мало ли, Александр?

ПУШКИН. Кто ж спорит? Я говорю только о том, что европейский образец отнюдь не кружит мне головы. Бог весть куда наш народ придет и что на своем пути родит.

ВЯЗЕМСКИЙ. Еще Пугача. Ничего другого.

ПУШКИН. На Пугача мне роптать грех. Многих он побил, а меня кормит. Худо лишь, что из?за него торчу в городе. А коли не шутя, натура редкая, романтизма в нем бездна. Грамоте не знал, а понимал толк в притче. При звуке песни преображался. Прошлое его темно и загадочно. И что за тоска сделала из мужика бродягу? И чего искал он в своем скитальчестве? Неужто одного кровавого разгула?

ВЯЗЕМСКИЙ. Во всяком случае, он освятил его царским именем и следовал царскому примеру. Кто ж на Руси без крови правил? Ты постигал казака, который назвался императором. Теперь ты обратился к императору, который то и дело поступал как казак. Будь осмотрителен. Твои занятия могут тебя завести далеко. Недаром твой «Всадник» не вышел в свет.

ПУШКИН. Поэзия не диссертация, поэт может и забыться. Другое дело – историк. Он тот же судья, а потому обязан быть холоден. Государственная необходимость существует, стало быть, ребячество – ее отвергать. Она такая ж реальность, как власть государя. Хоть и жмет, а куда ж от нее. Ты ругал меня за дух моего «Кавказского пленника», но даже покойный Пестель сознавал неизбежность Кавказской войны. Точно так же мы не смели отдать Варшавы.

ВЯЗЕМСКИЙ. А в этом мы никогда не сойдемся. Лучше оставим бесплодный спор. Опять побранимся, а мне не хочется. Самые звучные твои стихи ни в чем не изменят мнения Европы.

ПУШКИН. Ну и бог с ней. Что они могут понять в стране, которую мы не постигнем сами? Что стоят их похвалы и хулы? Я знаю им настоящую цену. Подумай, не нынешний парижский крикун, нет, сам Вольтер, оракул, столп мысли, умилялся нашей Екатерине, которая сослала Радищева и запорола Княжнина. И мне по струнке стоять перед их журналами? Нет, нам господа европейцы не судьи. Они давно почтительны к силе, не меньше непросвещенных татар.

Пауза.

Вот только Мицкевич нейдет с ума.

ВЯЗЕМСКИЙ. Странно. Зачем он тебе?

ПУШКИН. Не знаю. Верно, люблю.

ВЯЗЕМСКИЙ. Либо Мицкевич, либо Паскевич. Того и другого любить нельзя.

ПУШКИН. Да нелегко. Но Паскевич для меня – стяг, а Мицкевич – друг. Один – страна, другой – человек. Что ж делать?

ВЯЗЕМСКИЙ. Не знаю. Спроси Бенкендорфа.

ПУШКИН (с усмешкой). Не взыщите, ваше превосходительство. Так чувствую и не могу иначе.

ВЯЗЕМСКИЙ. А не можешь, так не взыщи и сам. Напиши хоть том патриотических од, для наших богов своим не станешь. Им признания реальности мало. Им не лояльность нужна, а любовь.