Комикс про то, чего не было… Часть вторая

– А еще он будет с Марией заботливым. И щедрым, —

уверял кого-то Иосиф, избегая называть имя того, о ком говорил в третьем лице. Ав при этом прекрасно понимал, что говорит все это он сам и говорит, конечно же, о себе.

– Ужасно щедрым он будет. Прямо как царь какой! А что – цари разве щедрые?… Ну неважно, какие там цари, может они и скупые. А вот он зато будет щедрым. Цветы там всякие, бусы коралловые ей станет дарить… И обязательно будет следить за тем, чтобы в доме всегда были халва и пирожки с абрикосами. И, конечно, он будет с ней очень нежным. Не как Михаэль… Но при этом совсем не будет задаваться… Подумаешь, у нее теперь свои кони… Да он себе в сто раз лучших купит! Сразу шесть… А чего шесть? – Восемь коней купит!… И чтобы все как один черные были! А почему черные? Может, лучше белых купить? Нет, черные ко всему подходят! Точно, черных. Или?… В общем, какие будут на базаре…

Ав вдруг вспомнил, зачем он здесь. А хочет ли он искупаться?

Походил вокруг бассейна, но так и не решился залезть в воду, потому как его слегка мутило и голова была нехорошая. Да и вообще он вдруг почувствовал, что здорово устал.

Что он сказал Константину? – Ах да, что хочет побыть один и побродить немного по дому, привыкая… Непонятно, к чему он залепил это глупое “привыкая”.

Ав отправился изучать дом и, естественно, заблудился. Долго искал выход. Такое с ним случалось постоянно. Он вообще плохо ориентировался. Но не испугался. И про бассейн не забыл. Про то, где надо сделать наблюдательный пункт. А еще он помнил, что его ждут к ужину. Вот когда помогла врожденная сообразительность: он понял, что правильнее всего – просто пойти на запах съестного. Тем более, что он уже и без всякого купания чувствовал голод и поэтому обоняние обострилось.

– А, собственно, что он ел сегодня кроме хурмы? Будь она неладна…, —

пробурчал в его голове Иосиф.

Ну конечно, проголодался он еще у Каифы. Когда принесли мясо, на которое Михаэль накинулся так, будто его три дня не кормили. А у Ава, глядя, как Михаэль пожирает мясо, слюнки потекли. Но Мария тогда затеяла эту дурацкую игру и пришлось смываться.

– Молодец все-таки Константин – сообразил. Господи, какая же она глупая! Вот ведь дурища. Как маленькая в самом деле. Ну почему мать не объяснит ей, что так нельзя себя вести? Что пора бы уже повзрослеть. Ребенка она хочет! Сама как ребенок…

Нестерпимо вкусно пахло жареным фазаном, и Ав давно бы уже оказался на кухне, где наверняка встретил людей, знающих в этом доме все ходы и выходы. Он, собственно, уже к кухне и подошел, да застрял буквально в двух шагах от нее. В коридоре. Встал как вкопанный. Как дурак последний! И простоял так минут десять с выпученными глазами, глядя в никуда. А все потому, что его вдруг осенило! Он понял, наконец, чем оборудует свой бассейн: – он установит там два больших зеркала. Да, именно! Можно, конечно, и три, но это уже лишнее. И так все будет видно. Одно зеркало он повесит на стене, у самой воды, а другое – прикрепит на потолке, возле одного из тех непонятных балкончиков. Эх, если бы Михаэль медную пластину, которую они вместе отдраили до зеркального блеска, прибил не рядом с кроватью, как просила Мария, а поближе к окну, он ни за что не свалился бы тогда с оливы!…

– Да, и вот что: зеркало, которое будет на стене, нужно закрепить намертво. Обязательно сам все проверю. А то мало ли… Чтоб оно висело крепко и Мария не могла его развернуть. А то она вечно все переставляет… Ох ты Господи!… Вот беда! Все пропало… Зеркало ведь будет запотевать!… Как я раньше не подумал об этом, идиот?! Как же теперь быть? Какой все-таки неудобный этот бассейн! Так, спокойно… Надо начертить на пергаменте его точный план и ночью все хорошенько обмозговать. Главное: правильно рассчитать угол. Господи, как тяжело быть богатым!…

Ну и о чем ты плачешь, лиса рыжая?

Спасенный поваром Ав, войдя в салон в одно мгновение забыл и про Марию, и про архитектурные коварства “этого невозможного” бассейна. И вовсе не потому, что фазан уже дымился на столе, вино кроваво мерцало в хрустале и вообще здесь было много таких вкусностей, которые Ав видел раньше только на картинках в греческих книжках. А потому, что кузен был в салоне не один. Ему прислуживали две девушки, – рабыни, – как сразу определил Ав, хотя рабынь он раньше не видел. В Магдале ведь ни у кого не было рабов. Сами как рабы. Все нищие и несчастные. Ну, по сравнению с Константином, а теперь уже и с Авом – точно нищие. В общем, непонятно, почему Ав решил, что это были рабыни. А кто еще?…

Одной из девчонок, той, что посмуглее, родом, вероятно, из Африки, было никак не больше четырнадцати, то есть она была ровесницей Ава. Другая – высокая и худенькая, с печальными глазами – была намного старше. Уже совсем взрослая женщина. На вид Ав дал ей шестнадцать и не удивился бы, если бы Константин вдруг сказал, что ей все семнадцать. В общем, уже совсем старая. Поэтому та, черненькая, ему больше понравилась. Да и по росту она ему больше подходила.

Обе девушки были не просто красивы, а красивы до головокружения! Однако, не их красота отбила у Ава память и способность трезво рассуждать, причем сразу, как только он сюда вошел. А их диковинный наряд. Вернее отсутствие такового. То есть нет, девчонки формально были во что-то одеты. А как иначе? Но сказать, что их плетеные хитоны что-то скрывали, было решительно невозможно. И при этом ни та, ни другая не испытывала от этого портновского ляпа каких-либо неудобств. Напротив, обе они были веселы, раскованы и, вообще, чувствовали себя не как рабыни.

– Интересно, а как должны чувствовать себя рабыни?, —

озадачил себя вопросом Ав и совершенно потерялся, ведь раньше он об этом не задумывался, а тут… —

– Ну, несчастными, наверное, должны себя чувствовать, ведь их силой заставляют…

Нет, служанки несчастными не выглядели. Было непохоже, чтобы кто-нибудь заставлял их делать то, чего они не хотели бы сами. Ну, там, ходить перед Константином почти голыми и садиться к нему на колени, делая вид, что они как будто и не страдают вовсе, а что им это даже приятно! Тут еще и Ав будет теперь бесплатно на них смотреть…

– А с чего ты взял, что они рабыни?, —

поинтересовался Иосиф.

– Ну а кто? – В общем, неважно!, – ответил Ав воображаемому раввину. – Не о том разговор!

– А о чем, собственно?…, – не унимался Иосиф.

Константин, как Ав заметил, успел уже не только переодеться, но даже и искупаться в том самом бассейне, потому что его волосы были мокрыми. Мокрыми они были и у рабынь. Ну конечно, пока мальчишка изучал дом, ему ведь слышался девичий визг и плеск воды! Фантазия заработала…

Кузен восседал за столом в непомерных размеров кожаном кресле, поедая фрукты, названия которых Ав не знал. Напротив стояло еще одно, точно такое же кресло, пустое, и больше в салоне сесть было решительно не на что. Разве что на пол. То есть этот огромный стол был накрыт на-двоих! И Константин кивком головы пригласил Ава присоединиться к трапезе. Мальчишка с опаской погрузился в кресло и совершенно в нем утонул. Впрочем, скоро освоился. Сидеть в нем было даже приятно. Только вот есть не получилось. И виной тому стали уши, которые сделались малиновыми. Да и вообще он весь пошел пятнами. Шея покрасилась и стала, как у леопарда.

Ав изо всех сил старался думать о чем-нибудь постороннем. И не смотреть… Но как? Во-первых, что это за прислуживание такое? Кто так прислуживает?! Нет, он вовсе не придирается. Но разве Темнокожая за Константином сейчас ухаживает? – Скорее уж он за ней. Это ведь он ее кормит! Своими руками. И, если поначалу она просто ерзала на подлокотнике, всячески показывая, что сидеть на нем и есть, постоянно нагибаясь, ей неудобно, так скоро взяла и просто сползла к нему на колени! Ловко так. Нет, ну надо же!…

А когда Константин отослал худенькую поухаживать за гостем и эта гадина, улыбаясь так, словно знала какой-то стыдный секрет своей жертвы, обошла стол и, виляя бедрами, приблизилась к Аву, полагая, наверное, что он слепой и через сеть, в которую она, с позволения сказать, была одета, он ничего не видит!… В общем, сердце его громко забилось и кровь стала приливать… Везде она стала приливать, не только к голове. Аж жарко стало… Так ведь эта мерзавка, как будто так и надо, как будто в этом доме так заведено, залезла на подлокотник его кресла! В этой своей рыболовной снасти!!… А потом и вовсе нагнулась к нему, махнув прохладными влажными волосами по его воспаленной щеке… Да еще руку положила ему на плечо!… Теплую такую… И мягкую… А с чего он взял, что эта ее рука должна быть холодной и костлявой? – Да, худенькая, не как у Марии, но ничего, нормальная рука. Даже приятная.

Она еще что-то сказала, только он уже не расслышал – что. А девчонка всего лишь представилась. И поинтересовалась, как зовут его. Ничего особенного. Чего же так волноваться? Примечательно, что, не получив ответа, она не обиделась, а только улыбнулась. (Мария сразу бы шлепнула его по лбу, чтоб “этот дурак глупый” проснулся и начал вести себя вежливо.) Длинноногая должно быть объяснила себе его насупленное молчание и нежелание есть их “незамысловатое” угощение (Она так и сказала, извиняясь, – незамысловатое. Да ему сроду такой вкусноты никто не предлагал!) естественным высокомерием, ведь все здесь уже знали, чей он брат. Господи, да он с радостью все то, что перед ним лежало, давно бы уже слопал, если бы так позорно не дрожал. Если бы она отошла от него хотя бы на шаг. И что? Она его пожалела? – В каком-то смысле – да. Только не в том, в каком ему хотелось. – Потеряв последний стыд, она съехала с подлокотника к нему на колени. Как та, черненькая, к Константину. Да что они тут, совсем спятили, что ли?!…

И ведь правда, такая мягкая оказалась. Везде. И теплая. Прямо горячая! И вся упругая, живая, легкая. Почти невесомая. Только дышать почему-то стало нечем! А потом она еще запела. Неплохо, кстати. Негромко так пела, чистенько. Старалась. Не забывая касаться его всем, чем только можно… И дышать ему в висок. У них в Магдале так никто петь не умеет! И мелодия была красивой, явно нездешняя. Греческая, наверное… А может римская?… Та, другая, что жила теперь у Константина на коленях и все время неприлично смеялась, когда не целовалась с ним, добыла откуда-то дудочку и стала длинноногой подыгрывать. Лучше бы она этого не делала! Кто ее просил?! Ну раз нет слуха, зачем портить прекрасную музыку!…

А интересно, с чего Ав взял, что музыка и ее исполнение были прекрасными? – Непонятно. Впрочем, может и были. Вот только прекрасными стали уже и тоненькая ключица певуньи, левая, на погибель Ава вылезшая из-под угрожающего свалиться с плеча прозрачного хитона; голубая бьющаяся жилка на ее нежной шее… Ее точеный подбородок, по которому уже несколько раз проехались его ресницы. И прямой нос. Все вдруг сделалось прекрасным. И левый холмик, которым она дышала и которым уже дважды якобы нечаянно ткнулась сначала ему в щеку, а потом в нос. У Марии и у той, бесстыжей, что совращала Константина, он был больше. У Марии – так намного. Но у этой он был просто прекрасен! Хоть и меньше. А почему прекрасен? – Да потому что Длинноногая, а не Темнокожая и не Мария сидела сейчас у него на коленях. Нет, и у Марии все тоже было красивым. Но ведь правда – ее же здесь не было.

Больше всего Ав мучился от того, что видел он пока что только то, что было слева. Притом что все, что росло на певунье справа, возможно, было еще прекраснее, но так уж она села. От запаха ее волос бедняга начал дуреть. Чтобы не потерять сознание он попробовал представить, а как там справа… Представил. Стало еще хуже. И совершенно некуда было девать руки!… Посмотрел, как выкручивается со своими руками Константин. Увидел!!… – Кажется, теперь не только уши – даже нос покраснел. Еще раз бросил взгляд через стол. Нет, действительно, в первый раз не ошибся. Минуту соображал, как быть. И вдруг решился. Так, сначала нужно разобраться с левой рукой. Не торопясь… Крепко сжал зубы и попробовал повторить все в точности… вслед за Константином. Если ему можно, то почему, собственно?…

Небеса не упали, и по лицу Ава никто не ударил. Только рот пересох и захотелось кашлять. Если бы Длинноногая сейчас не пела, он бы точно покашлял. А главное, этот проклятый хитон – одно ведь название: что он есть, что его нет!… Головокружение опасно усилилось. Теперь правая рука… Не успел. Только собрался ее пристроить, а певунья в паузу вдруг лизнула его в переносицу… Так, между прочим… Хорошо, что он сидел и падать было некуда. У Марии губы не такие тонкие… Но странно – у этой мягче… И колени у нее не дрожат. Может потому, что здесь тепло и она не мерзнет? А может потому, что она сейчас сидит? Нет, наверное, потому, что поет. И ей сейчас не до глупостей! Она думает о музыке. Ав нечаянно выключил что-то в своей голове, потом перестал слышать музыку и вдруг увидел, о чем на самом деле думает сейчас Длинноногая. – Господи, что там сны Марии!…

Ав был уже практически в обмороке, когда где-то далеко отсюда, не в этом доме, лопнула длинная толстая струна и раздался беззвучный, нарисованный в воздухе стеклянный звон. По салону поплыл вкусный, но не вполне съедобный запах, обладавший кроме всего прочего еще и цветом. Он был невидим, как и полагается запаху, но определенно рыжим! И еще: он напоминал собой лису. Нет, не принадлежал ей, а просто неуловимо был чем-то на нее похож. Ав знал, чем пахнет лиса, – псиной. И ничего хорошего в этом запахе он не находил. Этот же аромат был просто восхитителен! Он обжигал и помогал вспоминать то, чего никогда с ним не происходило, призывая радоваться всему подряд, словно он пьяный или слабоумный. И давать быстрые обещания. Непонятно кому… Одновременно этот запах погружал Ава в странный сон, чем-то напоминающий тот морок, который по ночам впускала в себя зеленоглазая ведьма, позволявшая потом своему мучителю делать с собой все, что ему захочется. Только бы кто-то у нее потом родился…

Странность этого обволакивающего сна заключалась еще и в том, что ему совершенно невозможно было противостоять. Понятно, что и не хотелось. С чего бы вдруг? Но даже если бы такая мысль в голову и пришла, сопротивляться сну просто не получилось бы. Он не спрашивал, чего ты хочешь, или чего боишься. И не дрался с тобой. Не ломился в твои стеклянные двери, а просто входил в тебя… Проникал сквозь твои нервы беспрепятственно, как в прозрачное. Как вода в сухую губку. Он пробирался через тебя, делая с твоим прошлым что-то удивительное, волшебное, непостижимое…

Уже и Леонтина встревожено заглянула сыну в глаза, однако, не обнаружив причин для беспокойства, лишь зябко повела плечами и привычным движением взъерошила его волосы. После чего громко шмыгнула носом и, стянув с его тарелки ломтик дыни, растаяла, не смешиваясь с этим чудесным запахом. Константин проводил тетку напряженным, несколько испуганным взглядом и вытаращил глаза на Ава, словно спрашивая, все ли с ним в порядке. На всякий случай Константин прикрыл ладонью глаза своей темнокожей наложницы, воспринявшей этот жест как начало какой-то новой, еще более откровенной игры и заулыбавшейся кузену уже всем лицом. А обольстительница Ава в этот момент как раз заканчивала свою песню. Она ничего не увидела…

На какой-то момент тишина подарила Аву отрезвление, и его обожгла мысль, что все, что он в последнее время делает – даже не плохо. Что это – преступление. Гадкое и жестокое. То, как он думает о Марии. Что позволяет себе, когда без спросу влезает в ее сны. Да, конечно, они оба вступили в такой возраст, когда в человеке просыпается необузданное. Еще ведь и Иосиф предупреждал, что после некоторых его заданий, кровь в жилах будет закипать с такой силой, что мозг может взорваться. Мария вон, похоже, с ума уже сходит и ничего с собой поделать не может. Но не она же насилует его по ночам, а он приходит к ней, пользуясь тем, что ее руки и воля связаны его преступным желанием! Правда, она не так отчаянно с ним борется, как могла бы. Царапается только и больно кусается. Но как-то уж подозрительно быстро она сдается. Как будто ей это совсем не противно!…

Краткая минута трезвости закончилось тем, что певунья за свое искусство посчитала себя в праве получить награду, о чем вот так прямо Аву и сказала. Не только глазами. Еще и руками. А вот уже и губы пошли в ход… Ну и… забылась Мария. Вместе с мимолетными угрызениями совести. В конце концов у Принцессы есть жених, так что – всего им хорошего!…

И все-таки, как запах может походить на лисицу? Да еще рыжую… – Ну, когда у тебя на коленях оказывается полуголая девица… Впервые в жизни! Настоящая, живая, которую можно трогать руками и она не рассыпается осколками сна. Более того, которая совсем не против того, чтобы ты как можно скорее удостоверился в ее реальности. И в реальности ее намерений. Не где-то в своих тайных запретных фантазиях. Не залезая на дерево и не портя себе глаза. Как будто ночью с того дурацкого дерева можно что-нибудь разглядеть! В темной спальне Марии. Через маленькое зеркало на дальней стене. Отражение того, что прячется в тени, в медной пластинке, которую почти не видно. Да совсем не видно! С тем же успехом можно видеть все, что тебе захочется, ни на какое дерево не влезая!… А при чем здесь вообще дерево и эти глупые зеркала на потолке?!…

Вот она – живая! Теплая. Настоящая! Длинноногая… Правда, с маленькой грудью, но зато ни на какое дерево не нужно лезть. Все близко. Даже ближе, чем во сне. Вообще никуда идти не надо. Да и не получится: на тебе уже и так сидят. Куда ты пойдешь? Зачем? Если она уже поет… Как она сказала – ее зовут?… А то, что ей шестнадцать лет… Не слишком ли она для него стара? Стоп!… А ведь он у нее скорее всего не первый… Ну а это здесь при чем? Может это как раз и неплохо? Дядя Иосиф говорит, что учиться нужно всему и всегда. Вот он и готов… учиться… Он же не подгадывал и ни о чем таком специально не просил…

В общем, все ясно: аромат, сладкой отравой распространившийся по салону, был рыжей лисой. Вот так. Точка! Никаких сомнений. И при этом он не принадлежал никому из здесь присутствующих! Ав в этом нисколько не сомневался. Что ж он, запахи отличить не может? Вот, например, невинная развратница, что пела ему, пахла прудом, ландышем и корицей. И еще, от ее щеки исходил запах желания. Громкий и непонятного цвета. Не то – синий, не то бирюзовый… От ее любовницы, – той, с дудкой, – даже через большой стол спокойно можно было учуять аромат дорогих, но чрезмерно пряных египетских духов, цвета ночи. А также миндаля. Константин… Так, доигрался, – правая рука стала неметь! Это значит, что мигрень пошла по второму кругу. Певунья мокро лизнула Ава в глаз… Стало горячо и тревожно от дурных предчувствий. Лучше бы она ему шею растерла… Вот не время сейчас целоваться! Кровь быстрой волной отлила от лица, и в ушах отвратительно засвистело. Лоб сделался холодным и покрылся большими каплями пота.

Елена вошла в салон неслышно, но ее появлению как раз и предшествовало то самое дуновение, которое Ав услышал. Не почувствовал кожей или чем там еще чувствуют такие вещи, а именно услышал, – ушами. Странно, что он совсем не слышал ее шагов, хотя она не кралась, а шелест воздуха, заранее принесшего тот удивительный аромат, который и назвать-то человеческим нельзя, он каким-то образом ощутил. Теперь ему стало понятно, кто был той рыжей лисой.

– Да сиди уж, —

целуя Константина в висок, милостиво пощадила она прислужницу, которая, завидев Елену, от испуга уронила свою дудку, и сама при этом с колен хозяина чуть не свалилась на пол.

– А это у нас кто?, —

бросила вошедшая мимолетный, обидно равнодушный взгляд через стол, присела на подлокотник кресла и запустила руку в кудри Темнокожей, которой пришлось изогнуться змеей, чтобы эту ее руку поцеловать.

– Знакомься, родная. Это – мой кузен. Я тебе рассказывал…

– Так он же вроде как умер… Или я что-то напутала?, —

одними бровями изобразила удивление Елена, которую жемчужная сережка, подаренная Константином их темнокожей наложнице, интересовала сейчас куда больше, нежели чудесное воскрешение его родственника. В отместку Ав принялся вычислять ее возраст. Не особенно церемонясь. Впрочем, мысленно раздевать ее, как в последнее время поступал по отношении к любой особе женского пола, встретившейся ему на улице, он не стал. Наверное потому, что до настоящей минуты был абсолютно уверен в том, что Константин холост. И теперь, к своему стыду, он вспомнил, что ни разу не спросил у него, как тот вообще живет и нет ли у него, к примеру, жены.