Комикс про то, чего не было… Часть третья

Ав понял, что сейчас случится… Потому что холодок уже бежал по спине. Знакомый холодок.

– Господи, как всегда не готов… А потому, что каждый раз по-другому! А может и пусть?… Сил уже не осталось. Лишь бы не долго… Сейчас начнется… Ну что тянешь, сволочь?! Господи, где ты там?! Давай уже! Правда же – сил нет! —

и впервые закрыл глаза. —

………

Ничего не происходило. И Аву было уже неважно, что там с его головой…

– А почему так тихо?… Господи, уже тошнит… Когда?

………

– А вот и не страшно… Правда ведь? И почему Марии никогда нет рядом, когда она нужна?! Плакать, наверное, будет, бедная… Неправда – никогда я не был сильным. Не ври…, —

сказал он кому-то напоследок, и его уставшие глаза сделались огромными. И совершенно черными…

Где-то очень-очень далеко беззвучно треснуло толстое стекло, и все прекратилось. Вообще все. Больно не было. Просто Мария слишком громко хлопнула дверью. Или это Гавриил? Уже не разберешь…

– Чем это пахнет? Яблоками что ли?

– Какими еще яблоками?! – Фиалками, идиот! Как можно спутать?

Кто это сказал?…

Чего там придумывать? – Все же понятно…

Обморока, слава Богу, не случилось. Кошмарный сон прекратился сам собой. Ав осторожно отдышался и осмотрелся. Ну так, на всякий случай. Да, вроде бы все в порядке. Можно не волноваться. Он дома. Вернее возле него. Рядом с домом Гавриила. Теперь ведь они все жили здесь. Уже скоро семнадцать лет. Одной семьей. А что – дружно жили. Хорошо, что хоть Гавриилу хватило тогда благоразумия не промотать все деньги, которые добыл для него начальник тайной стражи. А то мыкались бы сейчас бездомные. Жалко, конечно, что из Магдалы пришлось уехать. Ну хоть год пожили как цари. И Мария развлеклась на славу. Теперь уж не вспоминает, а поначалу столько было слез. Мраморный бассейн ведь отгрохали! И башню водонапорную для города достроили. Канализация, статуи, шикарные угощения паломникам, стекавшимся отовсюду за чудом. А все та тысяча талантов, которую Ав позволил Давиду взять из склепа великого цезаря, когда вместе с ним ездил смотреть, как Рим встречает Константина. Господи, как давно это было!…

Нет, правда, как все-таки хорошо на свежем воздухе! И солнце уже не такое горячее. Похоже, к вечеру дело идет. А небо… Такое синее! Бездонное… И где-то на невозможной высоте птицы летают. Маленькие живые точки. Ав так и не научился их различать. Ну, сову от сойки он, положим, всегда мог отличить. Сову он ни с какой птицей не спутает. Или журавля. А что это точно – сойка, а не какая-нибудь иволга или еще какая-нибудь мелочь, ручаться уже не станет…

Бывает ли что-нибудь вкуснее запаха жареной рыбы? Вдобавок еще если слышишь родные голоса. Юи, кажется, в саду смеется… Не угадал: это Юлия. Только она умеет так смеяться. До слез. За этот смех Юи ее и полюбила. Ну, не только за смех, конечно… А вот это – уже Мария. Точно, рыбу жарит. Что, опять Луис куда-то пропал?

– Так он же еще с вечера сговаривался с Гавриилом на весь день уйти на рыбалку. И что она меня все время муравьями попрекает?

Мысли Ава плавали в пустоте, как те два маленьких облачка, за которые зацепился его взгляд. —

– Я уж сто лет про муравьев не вспоминаю.

Было хорошо и ничто не болело. Сначала подумал было, что мигрень начинается. Но нет, обошлось.

– А с двумя головами это, конечно, сегодня сильно вышло. Ужас ведь, как испугался. Думал – все, конец пришел. Как та девчонка сказала, – шоколад? Чудно, а ведь запомнил. И даты жизни Элазара… Нет, даты забыл. А вот что ему голову отрезали, это я Михаэлю обязательно скажу, когда приедет. Обещал вроде к воскресенью…

Ав блаженно зажмурился. Как приятно было вот так – свободно развалиться на лавочке под старым платаном и ждать, когда Мария позовет всех ужинать. Дышать полной грудью и знать, что ничего плохого не случится.

В принципе, ничего страшного не было в том, что Ав закрыл глаза. Просто думать после этого он начал по-другому. Впрочем, тому, что стало с ним происходить, трудно подыскать подходящее слово. Ну а как еще сказать? – Все-таки думать, наверное. Так будет правильно.

Кому и что он в такие минуты начинал доказывать? Точнее даже не он. Ав ведь только говорил за него… Не то, чтобы глупая привычка, но, правда, какая-то странная… И Мария ругается, когда он сам с собой начинает спорить. Дураком сумасшедшим обзывает. А в самом деле, зачем все время пережевывать то, что он все равно никому потом не рассказывает? Хорошо, если не забывает. Честное слово – как будто к лекции готовится. В какой-нибудь Афинской школе…

– Конечно, обидно, что Мария не может с тобой путешествовать! Еще бы не было обидно! Но тут уж ничего не поделаешь… Тут вот какой вопрос: – она не может, или не хочет? А может просто боится? – Нет, похоже, и правда не понимает… Хотя, что тут понимать? Что вспомнить любой из нас может не только свой, но и чужой сон? – Так это даже нетрудно. Тут и уметь нечего. А потом, что значит – свой или чужой, когда дерево и муравей, и ветер это все – я? Даже ты, сумасшедший идиот – тоже я. И пока ты этого не почувствуешь, не смей лезть в то, что действительно сложно! Даже и не заикайся про Бога, самого этого слова не произноси, если слепой уродился! Иди лучше овец паси. Овцы обожают про Мессию послушать. И про деда с бородой…

Ав на минутку умолк. Только глаза бегали под веками. А как все-таки точно он копировал его голос. Михаэль однажды услышал, прямо обомлел. Даже испугался от неожиданности.

– Да нет же, не подглядеть, тупица! Ты меня совсем, что ли, не слышишь?! Разве я про то с тобой говорю, как без спросу забраться в чужой сон? – Нет же, – именно вспомнить. Разве это одно и то же? Какой ты тупой сегодня! Большой вырос, а ума совсем не нажил! Подглядеть ты можешь только сегодняшний сон, а вспомнить – уже и тот, который кто-то другой, ну… скажем, этот твой Луис увидел много лет назад и который он тогда же позабыл. Который вообще ничего для него не значил, когда он его смотрел. И не мог что-либо значить!

Ав даже покашлял. Как его старый учитель.

– Как? – А вот так! Ну в самом деле, вот ты в двухлетнем возрасте спишь и видишь во сне сорокалетнего дядьку, вбивающего в пустые головы прыщавых юнцов, у которых на уме одна любовь, какую-нибудь мудреную платоновскую идею. И что тебе с того сна? Ну вот что ты, двухлетний дурак, можешь в нем разобрать?! – Да ничего ты там не поймешь! Для начала, ты даже не узнаешь в этом сорокалетнем умнике себя.

С кем говорил сейчас Ав? Кому и что он доказывал? А ведь иногда ему начинало казаться, что с ним действительно разговаривает Иосиф. Случалось, Ав с ним не соглашался. Тогда и впрямь похожий повадками и темпераментом на Иосифа воображаемый собеседник кидался его переубеждать. Это еще ничего, но ведь он начинал ругаться. Причем громко и не всегда хорошими словами. Это когда Ав не мог понять что-нибудь сходу. Ну точно – в стиле Иосифа.

– А ты лучше помолчи и послушай умного человека! Господи, да что с тобой разговаривать, с идиотом?!… В общем, ты не можешь помнить тот сон. Он не для того тебе, двухлетнему, показывался.

– Мне или Луису?, —

осторожно уточнил Ав. —

– Ты чем слушаешь, дубина?

– Да я просто спросил…

– Кретин! Луису, разумеется. Кому же еще… Так вот, этот сон твоему Луису показывался не для того, чтобы он его запомнил или что-нибудь в нем понял. Тем более, что речь в том сне шла не о нем, а о тебе.

– Как это может быть?

– А вот так! Не бывает у младенцев чужих снов. Они все одно и то же видят.

– Бога?

– Какого еще Бога?! Не перебивай меня! Просто однажды, когда тебе, дураку, стукнет сорок, и богатенькие идиоты заведут моду отсылать к тебе в Афины своих оболтусов, чтобы ты учил их там всяким глупостям, во время лекции тебе напечет голову или я не знаю, что там еще с тобой случится…

– Я с тряпкой на голове хожу. Мне не напечет.

– Еще раз меня перебьешь, по шее дам. Короче, напечет солнышко твою дырявую башку и ты вдруг почувствуешь, что всех этих дебилов уже здесь видел. Когда-то очень давно.

– В том…

– Вот именно – в том самом сне. В младенческом! Тебе станет ясно, что всех до единого ты их прекрасно знаешь.

– Кого?

– Ну, этих… – Твоих сегодняшних студентов! И даже вспомнишь, что сейчас вон тот сопляк с мутными глазами, который всю ночь куролесил в кабаке с портовыми девками и которому твоя наука нужна как телеге пятое колесо, через минуту заснет и свалится со скамьи. И все станут громко смеяться. А ты, если не будешь олухом и не проворонишь удачу, постараешься залезть поглубже в тот самый сон, в котором якобы случайно сейчас оказался, и досмотреть, что там дальше происходило… Да какая тебе разница, идиот ты – безмозглый, чей? Твой это был сон или чужой?! Что ты ко мне пристал? Сколько раз можно повторять, что ничего чужого не бывает?! Если только ты не баран и не бревно! Потому что в этом случае вокруг тебя все действительно будет чужим. И тогда самая тебе дорога – в синедрион. В пастыри. Господи, ну одни идиоты кругом! С кем приходится разговаривать…

Ав два года учился тому, как входить в свои, а позже и в чужие младенческие сны и смотреть на то, чего еще нет. То есть в будущее. И много чего в этих снах увидел. Больше всего он полюбил читать книжки, которые еще не были написаны, но этому, понятно, он учился уже не два года. И при этом еще сокрушался, что уродился бездарным!

Заметим, про бездарность это не Иосиф ему внушил. Ав действительно о себе так думал, завидуя легкости, с какой Марии и Михаэлю даются всякие науки. Вот они были по-настоящему талантливы и взмывали на уроках так стремительно и высоко, что дух захватывало! А он… – Собственно, почему и пришлось придумывать для себя особые правила, соблюдение которых со временем сделалось привычкой. Первое: ступенька, на которую ты вчера забрался, является полом, ровной утрамбованной землей, с которой ты сегодня продолжишь восхождение. И второе: никакого «потом» не бывает. Если ты сказал себе – «это я додумаю или доделаю завтра, потому что у меня сегодня болит голова и вообще я устал», – значит ты сволочь и урод последний. Пойди лучше и сдохни, чем назови себя в этот момент человеком. Ибо ты никто, хуже червяка! Ты дрянь, которая смотрит грязные сны про Марию, врун и, вообще, Богу тебя любить не за что! С какой стати тебя хлебом сегодня кормить?!…

Так вот, поначалу Ав читал все подряд. Был период, когда он увлекся историей. Продолжалось, впрочем, это недолго. – Пока он не понял, что, во-первых, правду в этих книжках не писали никогда. Даже когда знали ее. А во-вторых, что никого такие книжки, даже самые умные из них и красиво написанные, ничему не научили.