Сочинения

– Мне остается только застрелиться!.. Сжальтесь надо мной… Накажите меня, как вам угодно, только не лишайте куска хлеба.

– Да накажи я только вас, – так, для примера, – как на меня со всех сторон нападут здешние власти и привлекут к ответственности.

– Клянусь Богом, что я не пожалуюсь! Не отказывайте мне от места…

Пожалейте!

Граф усмехнулся.

– Говорят, что вы разъезжаете четверкою в карете? – заметил он. – А жена ваша выписывает туалеты из Парижа, и все это делается на те деньги, которые вы у меня крадете. Ну, хорошо, я вас накажу… С этого дня вы будете исправлять должность цепной собаки, это приучит вас к покорности.

Солтык позвонил.

– Отведи этого господина в собачью конуру и посади его на цепь, – сказал он вошедшему камердинеру. – Вечером освободишь его. Есть ли у вас часы? – прибавил он, обращаясь к управляющему.

– Есть, ваше сиятельство.

– Через каждые десять минут вы должны громко лаять… Понятно?

– Понятно.

Солтык кивнул головою, и сконфуженный, до глубины души оскорбленный управляющей вышел из кабинета со слезами на глазах.

Доложили о приезде Бедросова, и граф немедленно принял его.

– Ну, что? – спросил он, пожимая руку полицейского чиновника.

– Дело улажено, граф, но это обойдется вам очень дорого.

Солтык вздохнул свободнее. Это была скверная история, вполне обнаруживавшая нероновский темперамент избалованного барина, но и тут Бедросов его выпутал. В одном из имений графа сельский священник не согласился похоронить самоубийцу на общем кладбище. Разгневанный помещик поклялся, что он за это закопает в землю самого служителя церкви и сдержал свое слово. Он приказал своим слугам связать его по рукам и ногам, положить в гроб, опустить в могилу и слегка прикрыть землей. Минуту спустя священник был освобожден, но эта варварская шутка имела самые пагубные последствия: несчастный так сильно испугался, что у него обнаружилась горячка и он вскоре умер. Бедросову удалось замять это дело, и он был щедро вознагражден графом.

Проводив частного пристава, граф выслушал просьбы своих крестьян и приказал позвать скрипача Бродецкого, который получал от него ежегодную субсидию. Легкомысленный юноша наделал долгов, благодетель узнал об этом стороной и, без церемонии, отхлестал молодого артиста по щекам.

Вслед затем в кабинет вошел бывший воспитатель графа, иезуит патер Глинский, единственный человек, имевший влияние на необузданного деспота, быть может, потому, что обращался с ним чрезвычайно осторожно и никогда слишком явно не обнаруживал своей нравственной власти над ним.

– Здравствуй, святой отец! – приветствовал его Солтык. – Ну, что новенького?

– Анюта Огинская вернулась из пансиона, – это самая свежая новость в Киеве.

Граф равнодушно пожал плечами.

– Не возражайте преждевременно, любезный граф, – продолжал патер, – вы еще не знаете, что за прелестное создание эта Анюта Огинская! Она расцвела, как майская роза; это такое совершенство во всех отношениях, что… Взгляните на нее сами и тогда уж излагайте о ней свое мнение.

– Быть может… В детстве она подавала надежды сделаться хорошенькой.

– Теперь она красавица в полном смысле слова, – прибавил иезуит. – Девушка умная, добрая… так что, будь я на вашем месте, то непременно бы женился на ней.

– Вам хочется женить меня?

– Я очень хорошо знаю, что вы не слушаетесь моих советов и делаете все по-своему; тем не менее я имею право желать, чтобы вы наконец изменили этот дикий образ жизни.

– Почему же?

– Почему? – переспросил патер Глинский. – А потому, что я искренне люблю вас и предчувствую, что ваши необузданные выходки будут иметь печальные последствия.

– Уж не вздумали ли вы запугать меня? – надменно произнес аристократ. – Я не стремлюсь дожить до преклонных лет и не хочу банально, как все, закончить свою жизнь… Мне завидна смерть Сарданапала… Погибнуть в огненном море!.. Вот это я называю наслаждением!.. Жизнь давно уже утратила для меня всю свою прелесть. Да и долго ли продолжается эта нелепая жизненная комедия? Стоит ли тянуть ее до седых волос? Нет, слуга покорный! Я от души презираю радости престарелого дедушки, любующегося своими внучатами… и тому подобное дурацкое, мещанское блаженство… Мне бы следовало родиться на ступенях трона, повелевать миллионами верноподданных… О! Тогда бы я удивил весь мир своими подвигами!.. А я стеснен, так сказать, вставлен в узкую рамку… вот почему мне опротивела жизнь… Иногда мне кажется, что я лев, замкнутый в душную клетку, которому на самом деле следовало бы мчаться по необозримым пустыням…

Наступила довольно продолжительная пауза.

– И в настоящем вашем положении вы можете сделать много добра вашим ближним, – начал хитрый иезуит, – кроме того, на вас возложены обязанности… С вашей смертью прекратится древний, знаменитый род ваших доблестных предков.

Солтык глубоко задумался.

– Женщина не может наполнить и украсить моей жизни… для меня она не более как сорванный и затем отброшенный цветок, – возразил он. – Я взгляну на Анюту Огинскую, почему же нет? Ведь я при этом ничем не рискую.

– Это совершенно справедливо, – с принужденной улыбкой заметил патер Глинский и прибавил: – Не хотите ли сыграть партию в шахматы, граф?

– Извольте!

X. Волк

Не прошло и двух дней, как Казимир Ядевский снова отправился к Огинским и застал Анюту в саду, где она играла в горелки со своими подругами. Увидев молодого офицера, барышни начали приглаживать свои растрепавшиеся волосы и оправлять туалет, только одна Анюта не позаботилась об этом и с раскрасневшимися щечками побежала навстречу своему гостю.

– Как вы хорошо сделали, что пришли к нам! – воскликнула она, глядя на него блестящими от радости глазами. – Теперь мы вдоволь набегаемся!

Молодая хозяйка представила Казимира своим приятельницам: Генриетте Монкони, стройной девушке с темно-русыми волосами и прелестными голубыми глазами, Катеньке Калашниковой, похожей на испуганную газель, и Ливии Доргвилла, блондинке с обворожительными профилем.

– Давайте играть в городки, – предложила последняя, медленно, как бы нехотя произнося слова.

– Нет, лучше в волка, это гораздо веселее! – перебила ее Анюта.

– Кто же будет волком? – спросила Генриетта.

– Разумеется, господин Ядевский.

– Кого же будете изображать вы, mesdames? – спросил офицер, снимая шпагу.

– Собак, которые будут травить волка.

– А когда мы вас поймаем, – вмешалась Анюта, – вы должны будете в продолжение целого вечера исполнять все наши приказания. Вам дается десять минут на то, чтобы спрятаться, а затем начнется травля. Вы можете употреблять всевозможные хитрости, но не смеете выбегать за садовую ограду.

Барышни побежали по дорожке к дому, а Казимир нашел себе убежище под кучей рогож, лежавших у дверей оранжереи. Несмотря на то, что это была только игра, сердце юноши замерло, когда звонкие девичьи голоса снова раздались в саду и разноцветные шубки их начали мелькать там и сям между зеленью кустарников.

Вдали, у бассейна, показалась стройная фигура в темно-лиловой бархатной шубке; это, должно быть, Генриетта. Вот Катенька с кошачьей ловкостью пробирается между отцветшими кустами роз; а там мелькнуло что-то белое, как снег, – это обложенная горностаем синяя кофточка Ливии. Но где же Анюта? Она только раз показалась в конце большой аллеи и потом исчезла.

Катенька подошла очень близко к оранжерее, но не заметила волка, и тот с облегчением вздохнул, когда ее светленькая юбочка скрылась за кустами георгинов. Генриетта постояла несколько минут в раздумье у бассейна и углубилась в чащу парка. Этих двух Казимир не боялся; опасность представляла Ливия, и он уже начал обдумывать план побега в случае нападения. Ровными, медленными шагами Ливия приблизилась к оранжерее, приподняла рогожу и проговорила совершенно равнодушным тоном:

Вот где вы спрятались.