Сочинения

– Теперь я вас уже вовсе не понимаю, будто вы говорите на незнакомом мне иностранном языке.

– Известно ли вам, что граф Солтык помолвлен?

– Да, я это слышала.

– Что вся Польша жаждет этого союза двух могущественных фамилий?

– И это мне известно.

– Скажите, почему же вы так стараетесь разрушить наши планы?

– Я?! – Эмма надменно вскинула голову и засмеялась. – И не думаю!

– Зачем же вы завлекаете графа?

– Не могу же я запретить ему ухаживать за мной! Я бы стала предметом всеобщих насмешек. Впрочем, он ничем не нарушает законов приличия.

– Вы уклоняетесь от положительного ответа… а между тем всеми силами поощряете графа…

– Нисколько.

– Не пора ли прекратить эту игру словами, сударыня, оставим остроумие в стороне… Разрыв графа с семейством Огинских был бы несчастьем для всех, кто желает ему добра, а для него самого – в особенности… Вы препятствуете этому браку… в этом я уже убедился… и потому прошу вас, сударыня, прекратить ваши преследования.

– До сих пор граф не говорил со мной о любви, но если бы он это и сделал, то, поверьте, я не стала бы его слушать.

– Все это только слова! – возразил иезуит. – Я человек опытный и прекрасно понимаю, что вы имеете виды на моего бедного графа!

– Избавьте меня от ваших предположений, – строгим шепотом заметила Эмма. – Я не люблю вашего графа – достаточно ли этого для вашего успокоения?

– Виноват, сударыня, мы не понимаем друг друга. Я говорю, что вы желаете овладеть его сердцем.

– Нимало, а рукой – и того меньше, – не без гордости возразила Эмма.

– Да, не рукой… Мечта ваша совершенно иного свойства… Будем же говорить откровенно…

– Возможно ли это для человека, носящего рясу! – ядовито пошутила Эмма.

– Скажу вам откровенно, я еще не разгадал ваших намерений, но сердце мое подсказывает, что вы погубите графа.

– Если бы я действительно имела какие-нибудь виды на графа Солтыка, то вряд ли бы вы разгадали их, патер Глинский.

– Следовательно, вы признаетесь, что у вас есть определенная цель.

– Прошу вас, не приписывайте мне ваших собственных умозаключений… Я не сказала вам ничего.

– Опять громкие фразы!.. Вы злой гений моего графа, и я считаю своей священной обязанностью разлучить его с вами, во что бы то ни стало, потому что я желаю ему добра, а вы…

– Разве вы знаете, чего именно желаю ему я? – перебила его сектантка. – Мы оба хотим спасти графа, но идем к этой цели различными путями. Вы объявляете мне войну, и я смело принимаю ваш вызов… Я не боюсь ничего, потому что твердо уповаю на милосердие Божие!

Проницательный иезуит буквально остолбенел от изумления; перед ним была неразрешимая загадка. Неизвестно чем бы окончилось это объяснение, если бы в гостиную не вошла Генриетта Монкони. Пока она с восторгом обнимала и целовала Эмму, патер Глинский встал с дивана и начал откланиваться.

– Вы уже уходите? – спросила вежливая хозяйка.

– Я полагаю, что отношения наши достаточно выяснились.

– Итак, война, не правда ли?

– Это зависит от вас, – и иезуит, бросив на Генриетту выразительный взгляд, полный искреннего сострадания, поклонился и вышел из комнаты.

– Зачем он сюда приходил? – спросила Генриетта.

– Он вообразил, что я отбиваю графа Солтыка у Анюты Огинской.

– Вы?! – и Генриетта громко захохотала. – Виноваты ли вы в том, что все мужчины, увидев вас, сходят с ума? Понятно, что Солтык потерял голову! Но ведь вам это безразлично, не так ли?

– Разумеется!

– Вы сотворены для всеобщего обожания, – продолжала восторженная девушка, – я это чувствую, точно так же как и другие. Вы сверхъестественное, неземное создание!

Генриетта упала на колени перед своим кумиром и продолжала, не спуская с Эммы больших синих глаз:

– Вы святая!.. Я молюсь на вас! В сравнении с вами все наши так называемые красавицы кажутся мне ничтожными. Даже Анюта Огинская, хотя я люблю ее, как сестру.

– Какое заблуждение!

– Это выше сил моих, я не могу думать о вас иначе. Не отталкивайте меня, умоляю вас! Если я не достойна быть вашей подругой, я с радостью стану вашей рабою.

– Глупенькая фантазерка, – сказала Эмма, гладя ее по щеке.

– Осчастливьте меня!

– Если это в моей власти, я готова.

– Говорите мне «ты».

– Охотно, душа моя.

Генриетта бросилась к ней на шею и шепнула на ухо:

– Любишь ли ты меня хоть немножко? Позволишь ли ты мне всегда быть рядом с тобой?

– А что скажут на это твои родители? Ты невинный, неопытный ребенок, Генриетта, а я посвящена в такие тайны, от которых содрогнулось бы и мужское закаленное сердце. Тебе все улыбается в жизни, а я заглянула в глубокую пропасть бытия и увидела на дне ее такие ужасы, которые заставили меня отказаться от всех земных наслаждений. Поверь мне, для человека нет большего несчастья, как родиться на свет, а смерть есть истинное для него благодеяние. Ты не знаешь, даже не подозреваешь, на какие страдания обречен человек во время своей земной жизни, а я знаю все это.

– И ты не боишься?

– Нет, я не боюсь ничего на этом свете, потому что со мною Бог!

Голос Эммы звенел, как струна, глаза ее горели фанатизмом.