Сочинения

При обсуждении еврейского билля в Английском парламенте один из пэров задал вопрос примасу Англиканской церкви, архиепископу Кентеберийскому относительно того, правда ли, что евреи иначе, чем христиане понимают истинный смысл всем известной морали, касающейся отношений человека к своему ближнему? «Понимают они ее также, как и мы», отвечал архиепископ, «только они ей следуют, а мы к сожалению нет!»

Что касается польских евреев, то к ним по крайней мере, выражение архиепископа вполне применимо, так как среди них правило, касающееся любви к ближнему, блюдется самым строжайшим образом, блюдется так, как ни у какого другого племени.

Таким образом Пинчев и Минчев нашли помощь у своих единоверцев и не ту помощь, которая будучи подаваема сверху вниз, угнетает вспомоществуемого, а помощь, любвеобильную, хотя и молчаливую, помощь которую не трудно принать бедному от богатого. Их беспрестанно приглашали в разные еврейские семьи кь обеду, и приглашали непременно вместе, так как обедая друг с другом Пинчев и Минчев, обязательно вступали в спор по вопросам Талмуда, а польские аристократы-евреи предпочитают всякому время препровождению возможность послушать Талмудический диспут за трапезой, и уж конечно предпочитают это занятие возможности прослушать, сидя за едой, пение какой нибудь полуодетой примадонны, или куплеты хотя бы и знаменитого комика.

Так прошло еще не мало лет и Пинчев с Минчевым сделались такими старцами, что им стало невозможным ходить вместе обедать в знакомые еврейские дома, где всегда были рады их видеть, невозможно, так как ноги отказывались от этой службы. Даже к Пинчеву, – а они жили один напротив другого, состарившийся совершенно Минчев еле мог, да и то изредка перетащиться через улицу. Проходили целые дни, что обоим талмудистам предстояла лишь возможность переглядываться из окна в окно через улицу. Это было решительно невыносимо, невыносимо до такой степени, что они порешили поселиться оба в еврейскую богадельню, где их и поместили в одной чистенькой комнате, снабженной парой возможно удобных постелей и двумя покойными креслами. Там сидели они постоянно у окна, украшенного двумя-тремя цветочными горшками, и пропускавшего в комнату веселые солнечные лучи, сидели и диспутировали к всеобщему удовольствию разных стариков богадельников, слушавших их с тем же удовольствием, как в былые дни слушали их богатые покровители.

В богадельне Пинчев и Минчев прожили довольно долго.

Раз – это было на пятый день после того, что Минчев праздновал девяностый день своего рождения – к вечеру Минчев почувствовал какую то общую слабость. Он прилег на постель, а Пинчев сел у него в ногах. Конечно немедленно начался талмудический спор, едва заслышав который остальные богадельники сошлись в комнату талмудистов и разместились кто где мог, стоя вдоль стен, сидя в креслах, на полу и пр.

Спор на сей раз держался следующей темы: Пинчев утверждал, что евреи имеют законное право, что им разрешено религией обманывать христиан; Минчев со всей возможной в его годы энергией и вместе с тем со свойственным ему спокойствием в споре, опровергал доводы Пинчева.

– Вовсе это не разрешено! – говорил он. – И не могло бы быть разрешено. В талмуде сказано: «даже язычника не обиди словом твоим»! Согласно талмуду нельзя обмануть даже так невинно, как напр., сказать человеку «я рад вас видеть здоровым», чувствуя в сердце своем другое.

– Нет! – утверждал Пинчев. – Всё-таки христиан, язычников и магометан евреи в нраве обманывать. Это разрешается.

– Разрешается! Что такое разрешается? Рассуждать так значит не понимать истинный дух талмуда. Талмуд ничего не хочет знать о разных мерзостях; он не рассчитывает на бесчестных людей, хотя разумеется дурные люди могут быть во всяком месте, среди каждого племени, и между евреями, как между другими. Как мог бы талмуд разрешать что либо подобное?

– Уж не намерен ли ты причислить раввинов и святых мужей к числу дурных людей? – воскликнул Пинчев, – Я расскажу тебе одну историю, ты выслушай только!

– Рассказывай! – согласился Минчев, закрывая глаза.

– Раввин Иопохон страдал зубной болью, – начал Пинчев, – и обратился за советом к одной старой женщине знавшей средство против болезни. Та потребовала с него клятву в том, что он средства этого никому не откроет. Делать нечего, раввин поклялся, но при этом клятву свою произнес так: «клянусь Богу Израильскому никогда не открывать средства от зубной боли»! Старуха дала ему лекарство, оно помогло ему, и он вылечил потом, тем же средством многих других от зубной боли.

– Значит он нарушил свою клятву? – спросил один из слушателей стариков.

– Нисколько! – пояснил Пинчев. – Когда старуха упрекнула его в том же он ей откровенно сказал: «я не клялся Богом Израильским не выдавать твоего средства, а клялся только Богу Израильскому не выдавать его. Чего же ты хочешь от меня? Я и выдал его не Богу Израильскому а только людям.

Минчев открыл свои прекрасные, темные, задумчивые глаза, сохранившие до сих пор ту же способность добродушно-иронически улыбаться. Слабым голосом, но отчеканивая каждое слово проговорил он:

– Пинчевхен! Этот раввин Ионохон упомянут отнюдь не в качестве образчика добродетельного мужа, примеру которого нужно следовать. Совсем наоборот! Не может же напр. в патриархе Якове служить примером именно только та черта, которая приводится в рассказе об обмане им слепого отца! Ведь не для поощрения же обмана вообще оно рассказано!

– Он начинает осуждать святых мужей! – закричал Пинчев. – Вот человек!

– Во всё я не осуждаю святых мужей, а осуждаю только дурной поступок раввина Ионохона, – проговорил Минчев ясным голосом. – Я утверждаю, что самая мораль еврейского вероучения чиста и прозрачна как хрусталь. Никто не в праве сказать что глаза его не видят этой истинной морали; по крайней мере благочестивый человек, блюдущий Бога в сердце своем, не скажет так, «Ты не должен в сердце своем иметь другого Бога кроме Единого», сказано в псалме, (8, 10). Талмуд достаточно разъясняет это. Кто же этот другой Бог кроме Единого, могущий пребывать в сердце человека, если не вечный врач души человеческой? сказано напр. «Не пожелай имущества ближнего твоего». Талмуд разъясняет это так: даже самое желание зародившееся в душе человека есть уже великий проступок.

– Так всё это! Положим, что так! – возразил Пинчев. – Но что же следует по твоему из того, что поступки, которые ты считаешь ошибками, были совершаемы даже великими мужами, учителями и пророками?

– Следует только то, что мы всё-таки не должны повторять этих ошибок, – проговорил Минчев слабым голосом, при чём глаза его снова закрылись.

– Но если великие мужи совершили эти поступки! – приставал Пинчев!

Минчев молчал.

– Вот! – торжествовал Пинчев обращаясь к окружающим. – Он не может возразить против этого…

– Это потому, что он кажется умер, – проговорил один из богадельников, нагнувшись над телом действительно умершего Минчева.

– Умер? – переспросил Пинчев, как бы не понимая случившегося, и недоумевающим взглядом окидывая того, кто первым промолвил это слово. – Как умер? Как мог он умереть?.. Пинчев встал с постели и подойдя к тому месту, где лежала голова умершего Минчева, нагнулся над ней.

– Минчев! – взволнованным голосом звал он умершего. – Ты задремал?.. Спишь ты, чтоли!.. Отвечай же!

Кругом все молчали. Прошла минута полной тишины.

– Минчев! – жалобно взывал Пинчев. – Минчевье! Ох!.. Да ведь никак и в самом деле он умер!.. Минчевхен!..

И Пинчев громко зарыдал.

Окружающие хотели отвести его в сторону. «Он нарушает покой мертвого», шептали они между собою. Но Пинчев не дал себя отвезти. Он собрал все силы и постарался успокоиться хоть немного. Он было начал даже произносить известную молитву над умершим: «Господь дал, Господь и взял; буди имя Господне благословенно во веки»!..

Но дальше Пинчев не мог произносить слова молитвы; силы оставили его и рыдания стиснули ему горло.

Остальные старики-богадельники дочли молитву до конца и тихо вышли из комнаты; остался там один Пинчев. Он сел в кресло возле постели, на которой покоился труп Минчева и так сидел долго, долго, опустив на колени свои бессильные руки. Только раз за весь этот долгий период времени, пока он упорно смотрел на лицо умершего, словно стараясь лучше изучить его, решился он шепотом обратиться к покойнику:

– Минчев! – пробормотал он. – Неужели ты умер? Неужели ты в самом деле умер?…

Потом он смолк, смолк совершенно; кончились его всхлипыванья, слёзы перестали струиться по щекам…

Когда другие богадельники вошли в комнату, чтоб обрядить согласно обычаю покойника, они застали там Пинчева; он полулежал в том же кресле, при чём голова его была запрокинута назад как у спящего; лицо его было слегка оборочено к востоку, на губах застыла неподвижная улыбка…

Пинчев был мертв…

notes

Примечания

1

Тора – еврейская священная история матерьял, обработанный христианским учением в Библию

2

один из отделов еврейского вероучения

3

один из отделов еврейского вероучения

4

знаменитый ученый-талмудист

5

Минчевле есть собственно сокращенное ласкательное «Mintschew-leben,» что составляет выражение самого дружеского расположения между евреями, нечто в роде того, как бы оно было по-русски «жизненок мой Минчев.» «душа моя Минчев,» или что-нибудь в роде того

6