Катабасис

Катабасис
Лев Романович Аваев

Библиотека классической и современной прозы
По странному стечению обстоятельств герой попадает в странное место. И это настоящий ад – только странным образом напоминающий бытие… Ироничная манера изложения и ассоциации, которые возникают у читателя, держат внимание читателя от первой до последней страницы. Книга будет интересна большому кругу читателей.

Лев Романович Аваев

Катабасис

© Аваев Лев Романович, 2021

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2021

Мы сидели у меня на кухне в обветшалой хрущевке в Голосеевском районе. Заточив под водку очередную порцию жульена, которого принес мой друг, я пустился в причитания о всемирной несправедливости, однако никак не связанной с расовым угнетением или нечестным распределением полезных ископаемых. Меня интересовала лишь та часть всемирной несправедливости, которая имела непосредственное отношение ко мне. Что, в общем, является нормой для среднестатистического человека, коим я и являюсь.

Не сказать чтобы я был нытиком, но в последнее время жизненные обстоятельства складывались не в мою пользу. Мне изменила девушка, и я попал под сокращение на работе: вот такая незатейливая микротрагедия маленького человека. Как я уже говорил выше, я бы не причислял себя к интеллектуальной элите, но определённый культурный запрос у меня имелся, поэтому с Андреем, вторым человеком на кухне, мы познакомились на лекции по японской керамике и с тех пор довольно часто вместе убиваем время. Он лениво посмотрел на меня слегка красными от накурки глазами и, видимо, ожидая, когда я закончу свою сбивчивую тираду, чтобы наконец высказаться. От его взгляда мне сделалось слегка не по себе – было в них что-то от индейского шамана. Андрей увлекался духовными практиками и слыл, как ни странно, сведущим в восточной философии, вследствие этого некоторые из суждений о жизни, которые можно было от него услышать, казались чуждыми уму, замаринованном на христианских предрассудках. Но мне всегда становилось легче после разговора с ним. Для меня наши беседы носили скорее терапевтический эффект.

– Не, ты только себя послушай, дружище, ты радоваться должен, а вместо этого сопли тут разводишь. – Снова ты какими-то загадками говоришь. Чего это я должен радоваться случившемуся в моей жизни говну?

– Что за подростковый максимализм? Переживешь ты это. Возможно, это кармическая ответка за то, что ты в детстве не уступил бабушке место или замылил кому-то деньги. Кстати, когда ты мне мою сотку вернешь? Сансара подобна огромному морю, чье течение несет тебя сквозь года, и никогда не знаешь, куда тебя вынесет ее следующий поворот. Твой разум сейчас затуманен, и ты не можешь сейчас здраво взглянуть на ситуацию в целом. Оставайся невозмутим. Ну, бросила тебя твоя барышня, и что? Меньше хлопот, меньше трат, как финансовых, так и душевных. Ну а работа? А что работа? Кнехт, какая тебе разница – горбатиться до гробовой доски на одного феодала или другого? Все это ерунда, а все, что тебе остается – жить в суете, друг, или идти просветляться.

– Кнехт? Какое странное слово, небось в какой-то средневековой рпгшке вычитал. Нечего сказать, любишь ты своей щедрой дланью сыпать вечное, доброе и светлое. Но я-то знаю настоящую цену всей твоей абракадабры, которую ты регулярно выдаешь мне тут на-гора. Работаешь в магазине консультантом на нищенскую зарплату, живешь со своей престарелой бабулькой и после работы штудируешь свою камасутру при унылом свете галогенной лампы. По-твоему, стоять на голове и смотреть выключенный телевизор – это и есть так называемое просветление?

– Во-первых, не камасутру, а сутры, а во-вторых, это не я тут лью слезы над разбитым корытом так, будто оно было сделано из ценных пород дерева, а не из прессованных опилок. Возьми себя в руки и стань ты, наконец, мужиком, а то в следующей реинкарнации реснешься тараканом, как Замза, или жуком-навозником. А какое дело тараканам до девушек и работ? Хотя, если честно, то ты и так мало чем от жука-навозника отличаешься – катишь шарик своих привязанностей к гробовой доске.

– Ты отчасти прав, но вот скажи мне, какое мне дело до того, был я в прошлых жизнях мексиканским наркобароном или брахманом? Какое дело окурку, лежащему на моей лестничной площадке, курил его Боб Марли или обычный обрыган с квартиры ниже? Кому интересно, спал тот брахман в позе лотоса или действительно познавал Тантру тысячу четыреста лет тому назад? Все это никак не влияет на мое настоящее. И с чего ты взял, что этот человек, который родится, будет именно мной? Если он в чем-то схож со мною, это совершенно не означает, что я и есть этот человек. Даже сейчас на Земле живет куча людей, которые очень похожи на меня.

– Фундамент твоего благополучия в будущей жизни надо закладывать сейчас. Приведу пример – это то же самое, как если бы ты, в своем другом воплощении, сто лет назад положил себе на депозит в банке денюжку, а сейчас мог бы её забрать. Но ради Бога, жизнь твоя, поступай как знаешь. Не вижу смысла пытаться переубеждать человека, укоренившегося в своем неведении. Лучше сходи купи воды, у нас кончается.

– Что за наглость? Сам бы и сходил, нахлебник! – окрысился я исключительно для проформы, ведь на самом деле я хотел выйти на свежий воздух из моей задымленной халупы.

Я захлопнул дверь и вышел на улицу. Стоял прохладный июньский вечер, дневной жар уже спал, и вечерний полумрак наполнился приятной негой. Мое воображение наполнило уличную полутьму иностранным консультантами, вампирами и обаятельными приведениями, однако дурное настроение как рукой сняло. Я всегда считал, что беспечные прогулки благотворно влияют на расположение духа. На углу улицы, где я жил, стоял круглосуточный магазинчик, недолго думая, туда я и направил свои стопы, как делал уже тысячи раз до этого дня. Зайдя в магазин, я направился к холодильникам с водой. Передо мной стоял нелегкий выбор между двумя марками минеральной воды. Долго думать не пришлось, потому что скорее всего и ту и другую разливают с туалетного бачка какого-нибудь кустарного цеха за городом, и я взял ту, что подешевле.

Дойдя до кассы, я стал свидетелем забавного парадокса. Две бутылки моей воды пробивала субтильного вида смуглянка в майке с принтом восьмиконечной свастики, что весьма странно сочеталось с красивым золотым нательным крестиком на её худенькой шейке. Моим первым порывом было сделать какое-то саркастическое замечание, но потом мне пришла на ум мысль, что у нас как-никак свобода вероисповедания, и человек может верить во что угодно, пускай эта вера даже противоречит самой себе и даже здравому смыслу. Сначала православные коммунисты, потом эзотерические ельцинисты, а теперь это?… Но, поколебавшись, я все-таки решил задать вопрос.

– Извините, девушка, а вы верите в Христа? (сам-то я был убежденным атеистом).

– А вам какое дело? Вы что, из этих?

– Да нет, просто поинтересовался.

– … Ну вообще я родноверка и про всю эту православную ерунду не в курсе. Я верю в божественный космический огонь, породивший Рода, Сварога, Перуна, Явь, Навь, Славь…

– А крестик зачем носите?

– У меня просто родители верующие.

Я уже оплатил покупку и решил распрощаться с девушкой.

– Спасибо, было весьма интересно.

Довольно забавно, как у людей могут мирно уживаться под одной крышей неоязычество и христианство. Человеческое сознание весьма пластично в вопросах веры, люди веруют, ибо абсурдно, и в этом нет ничего удивительного – очевидные и правдоподобные вещи не требуют особой веры. Куда интересней верить во что-то абсурдное. Эта мысль мимолетно пронеслась от одной стенки моего черепа до другой, и я уже о ней забыл, когда выходил из магазина. Но, поднимаясь в своем видавшем виды лифте, я вновь о ней вспомнил, когда увидел коряво нарисованную свастику, рядом с которой расположилась надпись «Heil Giger!», и тут я на секунду представил, как бы выглядел «Чужой», если бы в фильме космические славяне боролись за чистоту своей расы с пришельцами из глубокого космоса, похожими на гостей с ближнего востока. Не знаю, как вы, а я бы на такое посмотрел. Когда я зашел в прихожую, я уже оттуда услышал, как на кухне храпел Андрей. Не став его будить, я поставил кулёк с водой на тумбочку в коридоре, прошел в свою комнату и рухнул в кровать не раздеваясь. И как только моя голова коснулась подушки, я мгновенно уснул.

Приснившейся мне в тот день кошмар я запомнил весьма отчетливо. Думаю, Юнг смог бы написать небольшое эссе, проанализировав мое ночное видение.

Я оказался на возвышенности перед иконостасом в небольшой каменной церкви. Одет я был, как священник. В руках у меня была чаша с вином, а перед ней стоял прихожанин, за которым выстроилась еще целая очередь. Скрещенные на его груди руки напоминали длани египетского фараона, только вот в них не было крюка и плети. Ничего вроде бы необычного, но тут в моей руке не оказалось чаши, и губы мирянина смачно чмокнули нечто похожее на балалайку, отчего у того глаза аж на лоб полезли. На этом моменте паства испуганно зароптала, и святые с фресок на стенах с неиллюзорным неодобрением посмотрели на меня или, во всяком случае, мне так показалось. После этого из-за иконостаса будто по щелчку пальцев вышло четыре стареньких бабульки в разноцветных вязанных балаклавах и оранжевых балахонах. Каждая из них держала какой-то инструмент: кто бас-гитару, кто синтезатор. Я взирал на все происходящее с удивлением не меньшим, чем прочие посетители храма. И тут одна из «музыканток» уверенным шагом вышла на середину амвона и громким, хрипловатым голосом закричала в микрофон: «Эта песня для самых лучших прихожан в мире!» Но вот какой именно храм она назвала, я уже не услышал, потому что неведомо по чьей воле мои руки сами собой заплясали по струнам мой электробалалайки. Звуки слились в чудовищную какофонию, за которой едва ли можно было что-либо расслышать. Но слова песни будто бы лились мне в душу, и я их слышал не умом, а сердцем. Содержание было примерно такое:

Ламы, в кашаи одетые, влекут паломников к себе.
И люди светлые, прозревшие идут в объятия к
дхарме.
Мантры священные, духовные просветляют души
киевлян,
И Будды ненаглядные зовут к себе простых мирян
(Камоон!)

Наши ламы самые красивые,
Пам-пам-пам пам-пам-парам,
Наши ламы самые красивые,
Пам-пам-пам пам-пам-парам,
Наши ламы самые красивые,
Пам-пам-пам пам-пам-парам,
Наши ламы самые красивые,
Пам-парам парам-парам-прам.

Четки надеваю на запястье с благословения
Будды,
И в наши храмы ненаглядные всегда дорога
молодых,
А омраченные, неблагородные летят и давятся
дукхой,
Скрипя зубовным скрежетом и плача над своей
кармой.

Наши ламы самые красивые,
Пам-пам-пам пам-пам-парам,
Наши ламы самые красивые,
Пам-пам-пам пам-пам-парам,
Наши ламы самые красивые,
Пам-пам-пам пам-пам-парам,
Наши ламы самые красивые,
Пам-парам парам-парам-прам…

На этом моменте прихожане ринулись к нам всей толпой, видимо, не выдержав столь откровенного богохульства в Божьем доме. Или это ритмичные звуки моей балалайки ввели их в религиозный за?мок? Меня окружило человек тридцать, все они толкались и пихались, желая первыми дотянуться до меня. Расправа обещала быть немилосердной. Они начали рвать мою одежду и остервенело кусать и царапать меня. Но когда к обезумевшим людям пришло понимание того, что так легко человека не разорвать, ведь плоть отличается прочностью в известной мере, в толпе засверкали ножи, молотки и вилки. Интересно, откуда у паствы во время литургии взялись вся эта кухонная утварь? Как только мои кости захрустели под ударами молотков, а в левый глаз воткнули вилку, я проснулся.

Все мое тело покрывала холодная испарина, а в конечностях не унималась дрожь, будто через меня пускали разряды тока. Я посмотрел на часы, было уже три часа ночи. Заснуть снова не смог и в полудремотном состоянии провалялся до самого утра, потому что бесформенные впечатления о моем ночном наваждении отравляли все мои последующие часы в постели.

Кошмары – это, конечно, замечательно, но вот пропиликал будильник, обозначив тем самым, что мне пора идти трудиться во благо общества и моего холодильника. Я приподнялся над кроватью, голова сильно гудела, но работодателю глубоко плевать на ваши ночные пертурбации, если в них ничего не сказано, как повысить производительность труда или под каким предлогом не дать работнику премию. Поэтому я растолкал Андрея, который бубнил какую-то белиберду сквозь сон: он бурно спорил, пытаясь скинуть цену на какой-то товар. Сложно было понять, что именно он хотел купить, но оно ему было нужно позарез, и он не стеснялся в выражениях.

– Андрюх, давай на подъем, труба зовет, – крикнул я, добавив веса своим словам тычком в бок.