Русская война: Утерянные и Потаённые

а) русский флагман поворотом «все вдруг влево ~ 4 румба» осуществит сначала соединение колонны, а потом частную атаку броненосцами на концевые японские крейсера, или общую атаку фронтом по всей японской кильватерной линии, то есть заставив Того начать маневр на охват головы русской колонны ввиду явно наметившейся угрозы концевым – сам маневр многие трактуют как спровоцированный соединением колонн броненосцев Рожественским в реальном бою, создававшим такую угрозу – нов крайне затруднительных условиях нарастающей русской атаки и предельно рискованный при повороте в сторону русской колонны; и ставящей под удар крейсера Камимуры при повороте «от колонны» – скорее всего японский флагман сочтет свое захождение сорванным и разойдется общим поворотом эскадры «вправо» – русская эскадра опять выравняется на курс Норд-Ост. Далее события не просматриваются. Мне кажется, что такой род действий более соответствовал бы реальному Бухвостову, знающему неслаженность эскадр к согласованным эволюциям и предпочтительности потому более грубых действий, нарушающих «маневренные выкрутасы» противника;

б) или признав дистанцию атаки слишком большой для ее успеха (60 кабельтовых), после сдваивания колонн продолжит следование курсом 2-го – 3-го отрядов, сохраняя угрозу и не мешая Того начать маневр охвата, когда дистанция русских и японских колонн сократится до 32–40 кабельтовых; в этот момент он скорее всего воспользуется обеими возможностями, создаваемыми движением японской колонны для русской стороны:

– Атака фронтом 1-го отряда на головные японские броненосцы сдвоившей линию колонны Того; и «Осляби», если не послан с крейсерами на упреждающий перехват и охват концевых крейсеров Камимуры, в отсутствии параноидальных мечтаний у крепкоголового командующего вероятнее всего бы состоялась: русский морские тактические воззрения, основывавшиеся на преобладающем значении настильной стрельбы и важности использования скорострельной артиллерии, прямо ориентировали на энергичные курсовые действия. Под такие атаки были спроектированы новые русские броненосцы, развивавшие сильнейший огонь на нос – выполнение такой атаки постепенно утверждалось почти уставным требованием, а не плодом невесомого творчества; ненормальным становилось уклонение от нее.

В литературе, особенно полухудожественной этой упущенной Рожественским возможности придают чуть ли не фатальное значение – я таковой ее не считаю: идя на риск близкого прохождения русского строя, адмирал Того, флотоводец, а не игрок, не мог не учитывать угрозы подобного рода, в июле 1904 года он её испытал во время сражения в Желтом море, когда «Ретвизан» устремился на сближение с «Миказой» и подошел к ней на 17 кабельтовых; разумеется он знал и о свойствах русских бронебойных снарядов, уже полтора года принимая их на борты и палубы – поэтому имел в запасе и контрмеры, например, при сдвоенной колонне просто отдать приказ 2-му отряду «поворот все вдруг вправо» и 1-му «поворот все вдруг влево»; только не перепутать порядок! – и таким образом в расхождении уйти из-под русской атаки. При дальнейшем преследовании японских броненосцев 1-й русский отряд опасно отрывается от своей основной колонны, заметно уступающей ему в скорости и может быть отрезан и охвачен раздельно маневрирующими крейсерами Камимуры и броненосцами Того – отличное взаимодействие японских флагманов в сражении 14 мая нимало в том не усомняет – поэтому русские вскоре вынуждены будут вернуться к основному строю, недостаток скорости основного ядра эскадры ограничивает их инициативу только короткими ударами и контратаками. В то же время проведенная на умеренной дистанции эта атака была весьма эффективна и японским судам, и особенно их ударному ядру – 4 броненосцам 1-го отряда – были бы нанесены большие повреждения, значительно уменьшившие их боевые возможности в дальнейшем бою, может быть и с фатальным исходом для ряда ценных кораблей противника – известно, что в реальном бою во время начальной дуэли броненосцев двух отрядов на дистанции 32–35 кабельтовых русский снаряд пробив броню башни броненосца «Фудзи», едва не взорвал его, уже вспыхнули полузаряды, но пар из перебитой централи продувки стволов погасил их… Теперь русские снаряды пойдут в корпуса с дистанции 22–25 кабельтовых. Атака могла бы стать и необратимой, если бы «Ослябя» вылетел на курс броненосцев Того, и его призеры-артиллеристы стали низать флагманскую «Миказу», шедшую головной, продольными выстрелами на своей коронной дистанции 30 кабельтовых, на которой они во время учений в Индийском океане поражали цель-щит первым выстрелом. М-да… Смелый был адмирал!

– 2-й отряд русских, имея флагмана, и особенно будучи объединен с 3-м в одно тактическое целое, обрушил на «точку перехода» японской колонны сосредоточенный огонь 4–7 кораблей, а не разрозненные снаряды отдельных судов. Вряд ли русская канонада была бы сопоставима с выдающейся организацией эскадренного огня в японском флоте, но все же она оказалась бы значительно эффективней неорганизованной пальбы ближайших кораблей. Известно, что переходя через неё крейсер «Асама» получил подводную пробоину тяжелым русским снарядом и лишился мощности трети котлов залитой кочегарки, на крейсере «Ивате» 12-дюймовый снаряд разрушил каземат средних орудий; при резко возросшей плотности огня японские суда теперь по-лучили бы в 2–3 раза больше снарядов в корпус… Кроме указанных кораблей попадания были ещё в 4 крейсера («Кассуга», «Ниссин», «Идзумо», «Адзумо»).

в) Если бы даже Того и сумел выйти на позицию охвата головы русской колонны, в чем ему крайне мешал свободно маневрирующий «Ослябя», Бухвостов, вне всякого сомнения сорвал бы эту угрозу энергичным поворотом на контркурсы: – параллельным следованием под хвост японской колонны сделав на 28-узловой встречной скорости смещения судов ее эскадренный огонь неэффективным, при этом ни один из русских броненосцев принимая выстрелы носом, не получил бы такого повреждения рулей, как «Суворов» в реальном бою – сейчас это могло бы произойти только случайно: в событиях 14 мая, при отсутствии смещения японского стрелки и русской цели, развернутой кормой, это была закономерность, при том даже оказавшаяся снисходительной к русской стороне. Именно так русский каперанг действовал в реальном бою, в 14.50 резким поворотом на параллельный контркурс своего «Александра III» поведя русскую эскадру на прорыв под хвост японской эскадры и вынудив Того начать сложные перестроения для перехвата ускользнувшей добычи.

– Будучи командующим и имея 2-го флагмана над старыми судами он мог, и вследствие своего характера, скорее всего осуществил бы этот поворот на контркурсы более губительным образом, соединив его с атакой концевых кораблей дуги Того.

Складываясь с эффектом противохода, она была исключительно стремительна, и страшна по последствиям, учитывая, насколько близко сошлись бы противники и то, что удар мощнейших русских броненосцев обрушится на быстрые, но нестойкие японские крейсера, встречающие 12-дюймовые снаряды 152 мм броней…; 2-й русский флагман, поддерживая атаку, вдвигался бы в центр дуги, усугубляя положение японской эскадры рассечением надвое и разворачивая против 4 броненосцев и 2 крейсеров отряда Того 7 старых броненосцев, которые стреляли редко да метко; и были очень хорошо защищены от артиллерийского поражения: бортовая броня 406 мм, палубная 114 мм. В этих условиях японский флагман должен будет начать отходный маневр на соединение отрядов и маневрирование для получения позиции к атаке.

г) Дальше события приобретут скорее всего рутинный характер; раз за разом японцы будут пытаться оторвать 1-й броненосный отряд от общего строя эскадры – русские будут отбивать эти наскоки ударами быстроходных броненосцев на голову, и, если вразумятся, «Ослябей» с крейсерами на хвост японской колонны. Японские фугасные снаряды будут демонстрировать свои зажигательные свойства, все менее значимые по мере выгорания хлама на русских кораблях, русская броня являть свою крепость; русские испытывать нарастающее ощущение успеха, японцы исполняться чувством неудачи… А время-то идет, и не к пользе японской стороны. В 19.30 в сгустившихся сумерках японский флагман прекратит сражение на пополнение боезапаса, вызвав миноносцы и понимая, что при полностью сохранившемся эскадренном распорядке у русских их атаки будут малоэффективны, а потери велики…

Итак, в 19.30, без криков «ура», но в просветлении, выученные за часы на годы вперед, экипажи русских судов примутся исправлять повреждения, спрямлять крены – и бросать, бросать, бросать за борт все, что показало свою обратную сторону – гореть, взрываться, надсадно чадить, разлетаться осколками, и висеть, висеть грузом на верхних палубах: изрубленные шлюпки, выгоревшие ростры, диваны, лавки, ковры, паклю, книги(!), матрасы; все, что показало свою невоенную сущность; не спрашивая капитанов и флагмана, а те никак не возражая – пережившим этот день все понятно без слов.

Вспыхнет «зебра» эскадренного противоминного освещения, вопреки критикам, очень эффективная при применении группой взаимодействующих судов – и фантастически красивая, когда она располосует прожекторами море.

А флагман будет яриться и слушаться к следующему бою:

1. Повреждения судов эскадры умеренны, они приняли на палубы и борта не более ? того количества боеприпасов, что получил «Орел» 14 мая (20–30 снарядов главного калибра, вместо 40–60), ведь русская эскадра, своими маневрами, переводя сражение в индивидуальные схватки кораблей на ближних дистанциях, как и активным перемещением в пространстве всё время расстраивала столь любимый японцами эскадренный артиллерийский бой, при всех своих достоинствах требовавший тщательного согласованного маневрирования и строгого поддержания устойчивых условий стрельбы – теперь это постоянно нарушалось.

2. Как ни странно, японские снаряды отчасти даже улучшили боевые качества русских кораблей к следующему дню; изрубив и спалив как «нахватанные», так и табельные средства: минные катера и шлюпки, ростры, мебель в каютах, снеся легкие надстройки, боевые марсы, даже мачты и трубы, они облегчили корабли, при этом самым лучшим для возрастания остойчивости образом, выше ватерлинии. Кстати, русские корабли и сами немало разгрузились, спалив до 160 тонн угля на форсированных ходах, метнув 120–130 тонн боеприпасов; осадка уменьшилась до проектной, главный пояс подняли над водой в полную высоту 87 см, облегчился ход судов. Уже в процессе боя русские моряки должны были это почувствовать, – постепенно всплывая, русские корабли «набирали ход» и к удивлению все более прытко садились японцам на пятки, как потому, что нарастающие повреждения действовали на корабли Того в единственно ухудшающем направлении, так и потому, что английские судостроители, сдавшие броненосцы с великолепной аттестацией 18,6 узла на мерной миле, надули заказчика, испытание было проведено не в полном грузу, и боевая скорость их броненосцев не превышала 17,7 узлов, т. е. была даже ниже «Бородино», на приемке, в полном грузе (т. е. и с 300 тоннами перегруза из-за «улучшений») давшего 18,2 узла. Бой как бы раскрывал скрытые возможности русских кораблей и развеивал показушные у японских.

3. Экипажи получили огромное боевое воспитание, сделали сотни и тысячи выстрелов, несколько тысяч засечек целей, выполнили 50–60 перестроений, гоняя машины и рули – убедились, что японцев бить можно. Оформилось значительное боевое единство эскадры, в ней сложились два тактически дополняющих соединения – ударный «меч» из 4-х броненосцев 1-го отряда и отражающий «щит» из кильватерной колонны 7 старых кораблей; и, если русский флагман выведет «Ослябю» за боевую линию – 3-е, ликующее копье, на своих реальных 18, 6 узлах могущее вылетать на самые выгодные позиции для своего бортового залпа, особенно вкупе с мощным «Олегом» и выносливой «Авророй», – перехватив «Миказу» на продольные выстрелы и раз за разом накатываясь на концевые японской колонны он может стать подлинным героем дня; и сколь много претерпели бы японцы в этот день от его артиллеристов, лучших на русской эскадре.

4. О потерях – увы, фатально обречён на гибель «Ослябя», если останется в строю кильватерной колонны – при любом её повороте, открывающем его гордый нос (высотой 11 метров) он погибнет от продольных выстрелов через слабозащищенные оконечности.

5. О потерях неприятеля не будем гадать, только перечислим корабли, подбитые в настоящем бою 14 мая, и полагая, что они получат в два раза большее количество попаданий. В составе японской эскадры были повреждены: броненосцы «Миказа» (30 попаданий – выбыло из строя 113 членов экипажа), «Сикисима», «Фуджи», «Асахи»; броненосные крейсера «Ниссин», «Кассуга», «Идзуми», «Адзуми», «Якумо», «Асама» (тяжело, вынуждена уйти в базу). А знаете, 30 попаданий для японского флагмана был уже фатальный предел – в бою 28 июля, получив 22 попадания, он лишился всего главного калибра и половины среднего и вынужден был начать выход из боя… Правда, там русский снаряды взрывались.

…Да, приятно бодрит командующего хороший шанс к следующему бою. Вот только к чему бы это привело? Русская эскадра уже в сознательной методе проведет сражение, играясь «мечом» и «щитом», а то и пуская летучее «копье» против японской «змеи», все далее уходя из зоны японских баз, расставаясь с миноносками, миноносцами, наконец, с крупными эскадренными миноносцами противника; доходит до Владивостока; торжественно отслуживает положенное число молебнов, съедает соответственное число осетров, выпивает рюмок водки – и становится в очередь на необозримый судоремонт: ведь если крейсер «Богатырь», по причине двух аварий ремонтировался всю войну, сколько бы ремонтировались десятки кораблей с сотнями и тысячами пробоин и разрушений, и при тяжелейшей изношенности старых броненосцев, которые, обежав 2/3 земного шара, стучали всеми механизмами, став на обслуживание слабенького судоремонтного заведения… М-да, рассудок имеет свои скромные достоинства.

Глава 5

Повесть о Белом Мандарине 1

Могли ли в Петербурге не знать о ненормальном положении на эскадре, о ненормальном командующем эскадры, о необходимости безотлагательно изменить подобное положение – не только не могли, знали, и уже о том решили, но как водится у царя кровавой водички вполголоса, мямля, посылкой Бирилева во Владивосток к тому означив; Рожественскому так сказать – ты уж пирог-то допеки, а съесть мы, так и быть, сами съедим… Что бы случилось, если в эту галиматью гостиных, слухов, экивоков вдруг вошел человек сильный, властный, их, то есть монархист, но того могучего дарования и страсти, что свойственны Орловым, Ермоловым, медведь-шатун, вдруг выломившийся вопреки всех сроков, который, вот выпущен вместе с А. Н. Крыловым, но тот первый в списке – этот последним, ибо на аналитической геометрии рисовал кораблики в разных построениях, любопытствовал пушками, но посредственно внимал математическим тонкостям внешней и внутренней баллистики, и как-то не очень впечатывал ногу в гвардейский шаг, отговариваясь, что море все равно его испортит. На практике ползал по всем углам учебного крейсера, старушки «Светланы» – не путать с цусимской, – но как-то больше с низовой, практической стороны: как лучше разбрасывать уголь, чтобы ровно горел; и почто не нефть, у англичан Кардифф – у нас Баку; и огорашивал старшего артиллерийского офицера, как вибрация при выстреле длинного ствола орудия сказывается на разбросе снарядов – и не лучше ли покороче более крупных калибров… Странный был парень, в старшие командные классы не принят, оказывается, запоем читал книги по военно-морской истории и тактике и вот, от галер и галеонов, близорукость, как и у переучившегося на сигмах и дифференциалах А. Н. Крылова. Смех – баран и ярочка! И как с гуся вода, доучился за штатом, пропадал на заводах, а то подрабатывал шкипером, мелькнул артиллерийским лейтенантом на полигоне Морского Технического комитета, приемщиком брони у Штумма, наблюдающим за достройкой броненосца «Три святителя» у Армстронга, поразившего всех тем, что был сдан в срок и лучших против обусловленных контрактом качеств – и вдруг как в воду канул, а из небытия появились наделавшие много шума статьи под интригующей подписью «Белый мандарин» об японо-китайской 1894–1895 года войне на море, потом о Критском восстании и Греко-турецкой кампании в Архипелаге в 1896–1897 годах, подписанные «Алкивиадом», и наконец о морских операциях Испано-американской войны 1898 года, сначала под псевдонимом «Дон Базилио», потом «Uncle Sum» – со знанием дела и такими подробностями, что возможно увидеть только с палуб воюющих кораблей; и все как-то с одной руки.

Так и оказалось, вынырнул – ахнули, наш пострел везде по-спел, поступил артиллерийским офицером-инструктором в китайский флот, водил вспомогательный крейсер – гражданский сухогруз с пробетонированным у ватерлинии по собственному почину корпусом в набеги на Родос, Смирну, к Дарданеллам; волонтером при штабе адмирала Серверы участвовал в сражении у Сантьяго-де-Компостела на Кубе; по потоплению испанской эскадры в Вест-Индии, корреспондентом агентства Гавас оказался на флагманском корабле эскадры коммодора Дьюи и единственный из русских видел гибель испанского флота на рейде Манилы – не от пробоин в борту, от горящих на палубе дров…

Вот так приблизительно выглядела бы биография нужного мне персонажа, почти повторяющая с измененным набором фактов под морскую тематику биографию действительного воина, а не военного специалиста, полководца – а не профессора, генерала М. Д. Скобелева, в поисках военных впечатлений и обретения опыта горной войны участвовавшего, единственным из русских, в карлистских войнах в Испании; при полном несочувствии карлистам – на их стороне.

Было ли у нас что-то подобное возможно во флоте 90-х – 900-х годов? Нет – романтика Станюковича рождала не морских воинов – судоводителей, пушки на их корветах и клипперах были досадной помехой или атрибутикой плохо-чугунного, офицерские погоны и кортик – счастливо изжитая обуза, полный адмирал – выеденное драконом чудовище, а не воспринимаемый автором, но существующий в жизни тип воина-служителя, становился почти нарицательным «николаевским служакой» – сравни Максима Максимовича у Лермонтова как нравственное мерило Печорину; в лучшем случае «странным адмиралом», предметом участия, сожаления и такого же потопления: кому же захочется стать объектом общественной благотворительности. Русская романистика признала победительного офицера – Скалозуба, когда он слез с коня, надел очёчки и стал пописывать «Философские письма»; русская маринистика рисовалась морским офицером либо как экстатическим нервным мальчишкой, мечущимся от чаек до суицида, от богоискательства до познания публичных домов, либо как изжеванным и скоро выплюнутым, службой, обществом, собственным сознанием ворчуном-медведем, хорошим, но не приложимым малым; и сталкиваясь в жизни с иным, крепко сбитым тертым калачом с хитрецой, что-то видавшим, и не жалеющим о том, только погружалась в недоумение, разводя руками – темна вода в облацех и омута в русской душе!

Могла ли русская журналистика увидеть другой тип офицера – не по приложимости к чайкам, облакам, закатам, водной глади, а центром, из которого все это возрастает, ибо им и через него единственно и познается? В начале 19 века это еще было возможно, когда они – журналистика и романистика – осторожно и предохранительно входили в новый незнакомый мир, когда если не понимали, то полагали это своим незнанием, когда пытались понять раньше чем учить – когда появилась замечательная «Фрегат Паллада», где офицер (капитан Унковский) дан в рост и рябление живого лица, в цельности занятия определяемого его званием, что он офицер; и это одновременно лебединая песнь – явился новый тип маринистики и исчез офицер, разве что остались кончики его эполет на плечах указанных мной ранее карикатур. Офицеры – Нахимов, Корнилов, Истомин, Унковский, Лесовский, Станюкович-старший, теперь должны были оправдываться тем, что они, вот композиторы – как Римский-Корсаков, инженеры – как Попов, писатели – как Григорович и Станюкович-младший, географы и гидрографы – как Макаров. Где вы найдете материалы об единственно значимых годах его службы как офицера, в качестве командующего Средиземноморской и Тихоокеанской эскадрой, с опытом которых он ступит на палубу «Петропавловска» – разве что приложениями в фразах «…осуществил гидрографическое исследование Мессинского пролива, будучи командующим Средиземноморской эскадрой», «…заложил основы изучения Марианского желоба в бытность начальника Тихоокеанской…» – пришили акулу к зонтику!

Русская журналистика старательно истребляла русского офицера, обращая его в «гражданина в форме», но «гражданское лицо» как офицер-воин невозможно, это то же самое как назначить институтку в мясники-бойцы по особому типу скотины – человечине, ведь один из синонимов слова «солдат» – «боец»; это обращение типа личности в разновидность профессии. К 900-м годам русская публицистика убила офицера, как социально-особенное в обществе и армии; и едва ли не преуспевает в изживании его как национального во флотской среде. Кто составлял костяк флотских династий – нечувствительное к русской публицистике дворянство Прибалтики, немецкие устремления к духу модифицировавшее как служение морю: Остен-Сакены, Кроуны, Крузенштерны, Рихтеры, Рикорды, Шведе, Вирены, Вирениусы, Деколонги, Коцебу, Дены, Бенигсены, Юнги, Белинсгаузены… Где Сенявины, Ушаковы, Чичаговы, Мордвиновы, Шепелевы? Почему не укрепились Корниловы, Истомины, Лазаревы, Нахимовы, Лисянские? У меня на слуху только две русские военно-морские фамилии: Бутаковы и Пилкины, и чуть-чуть просвечивают Мишуковы.

Только ли Романовы-Гольштейн-Готторпские виноваты в этом совершенно ненормальном этническом перекосе русского морского офицерского собрания; в Морской Корпус принимались без ограничений по национальному признаку все дворяне Российской империи, – зачастившие в конце века польские фамилии в его стенах прямо об этом свидетельствуют, и на выходе из него подобного германского супчика не наблюдалось, но русская его часть, подверженная, и естественно, своему же «обществу», его словоблудию, прекрасномыслию-бездумию, вымывалось беспощадно быстро. И если в нижних чинах геройствовали лейтенанты Сергеев, Пилкин, Максимов, Карцев, то уже в господах капитанах I-го ранга соревнуют Эссен и Грамматчиков, Вирен и Шенснович, а в г-дах адмиралах Старк, Витгефт и Макаров (при начальнике штаба Моласе)[29 - Взято наугад по 1 Тихоокеанской эскадре.]. Из-за того, что русское общество готово принять в свои ряды офицера только как журналиста (Куприн), композитора (Кюи), певца (Собинов) и напрочь не видит в собственном смысле его главного дела (Скобелев, Драгомиров, Дубасов, Копытов, Столетов), снисходя к нему в лучшем случае как к профессору артиллерийских наук – не артиллеристу, Морской академии – не моряку, специально-военную, специально-офицерскую ступень начинают заполнять нерусские, нечувствительные к пойлу газетчины и тонкостям насмешки чужого языка…

М-да, полагать появление мощного преобразующего типа в офицерской среде, расточаемой укоризнами общества в самой основе своего существования, цепенеющую в разрастающихся метастазах чиновничье-бюрократической окостенелости, которой, в отсутствии войны и чувства войны, так подвержена субординированная система армии – а ведь Россия начала «борьбу за мир» с 1878 года, и естественной жертвой ее была ближайшая, собственная армия, и кто, как не Верещагин замечательно-русское выражение межеумочно-параноидального оттенка который она приняла. «Апофеоз войны» – и участие во всех маломальски случающихся ее конвульсиях, Русско-турецких, Среднеазиатских, нет поблизости, умозрительно-Тамерлановых, сновиденчески-Наполеоновых, морализирующе-Сипайских и до роковых палуб «Петропавловска»; ну, не нравится тебе война, так сиди дома, а буен характером – лови новобранцев на улицах, дерись с начальниками в военных присутствиях, Жги – черт тебя дери! – военно-учетные документы… Нет же – борется с войной в цепях застрельщиков (от застрелить! – слово-то какое!) у Скобелева, в парусиновых шеренгах, в штыки-вилы раздирающих азиатцев у Кауфмана: в случае берданку в руки берет – при остром глазе художника немало кого и положил…

– А потому что не может без войны, талант такой – к войне, и признаться нельзя, и любит – не любит, а трепещет восторгом в ее факте, распинающем человека в размах, от самого худшего до самого лучшего, в мерзости животности – и безмерности духа. И на Суриковского «Суворова» набросился не за то, что нарушена «деталька» войны – за то, что явление сверхчеловеческое, ВОЙНА, низведено к удобствам художнической потребы: для «оживляжа» штыки на спуске изображены примкнутыми. Верещагин, демон войны, понимает, что играться с войной нельзя; Суриков, художник, войной «рисуется».

Правильно! Хорошо! – но кто тогда твой друг, любимый и оплаканный Белый Генерал Скобелев на картине «Скобелев у Шипки-Шейлово»: передний план, извороченный врастающими в поле трупами и далеко по краю ликующий демон-попрыгунчик, несущийся на коне-хорьке, это сопоставление – унисон или противопоставление – проклятие? И кому? Войне? Скобелеву? Офицеру? Война Ад – Офицер чёрт в нем?! Мог ли в такой среде возрасти герой нужного мне рисунка?.. Вряд ли.

Вот очень привлекательный В. Н. Миклухо-Маклай, большой, размашистый, мужественный человек, ссорился с начальством, уходил из военного флота в коммерческий, возвращался, любим командой, вступил в бой смело, погиб геройски – но были ли это судьба морского офицера? Моряка – да! Но готовил ли он себя всей предшествующей жизнью к войне; думал ли, выводя свой корабль из Либавы, о бое? Если бы так, неужто бы не знал, что дальность боевого огня возросла до 60 кабельтовых, при технически достижимых 72, а дальнобойность его 10-дюймовых орудий не свыше 55 кабельтовых, и что, если… Да, бой всеми утверждается на дистанцию не выше 50 кабельтовых – но если в хорошую погоду противник начнет метать снаряды с 60–70 кабельтовых, как то зачастую происходит у артурских верков? Находясь под впечатлением подобных размышлений, он бы не оказался в неожиданности, попав днем 15 мая под удар на зеркально-чистой воде в наилучшей видимости 2-х японских тяжелых крейсеров, открывших огонь с 60-кабельтовой дистанции, предельной для их средней артиллерии; и если не заготовил к случаю подогретых полузарядов, активизирующих метательные свойства пороха, то применил тот способ что неоднократно использовался у Артура, увеличил угол возвышения орудий созданием крена на противоположный борт частичным затоплением отсеков и двигаясь по циркулярии, к чему его созданный с учетом плавания в шхерах короткий маневренный корабль был очень приспособлен.

Скорей всего старик «Ушаков» был обречен, но пара-тройка его 200-килограммовых снарядов, пронизав палубы навесной траекторией, хорошо бы проучила «Ивате» и «Токиву», а сам бой был бы формой сражения, а не расстрельной пыткой… Впрочем, что всё идти от состоявшегося – ведь начни кромсать тяжелые снаряды русского броненосца суда противника, в действие вступила бы уже иная арифметика: всё же в бортовом залпе «Ушаков» имел 800 кг а два японских крейсера – 640.

А не было ли у броненосца береговой обороны еще какого-то качества, которое он мог обыграть… Стоп! Он же – береговой, почему не пошел, прижимаясь к корейскому берегу, у него же в осадке не более 4, 5 метров против 7–9 у противника – большие глубины у корейского побережья не позволят вполне обыграть это качество? – но хотя бы теперь он прикрыт берегом от атак с одного борта, а при случае, приткнувшись к нему, может стать непотопляемым фортом, и тем более широко использовать создание искусственных кренов – как «Слава» в 1915 году, оказавшаяся в такой же ситуации… Но – ничего! Это героическая смерть, а не офицерская по смерть война. Полагаете, задним умом все крепки? Но ведь повёл и довёл до Владивостока свои корабли каперанг Чагин, ДЕРЖАСЬ ЯПОНСКОГО БЕРЕГА, не корейского!

Любопытно, как эта межеумочность переходит в несходство и незавершенность судеб, расщепляет на линии даже устойчиво-положенное. Вот представитель другой традиции, буйной, полнокровной, слитно-единой, германского рыцарства – Николай Оттович Эссен, воин по темпераменту, страсти, по устремлениям натуры – водил крейсер, броненосец, сражался неутомимо, яростно, упорно, умело – но вступил в адмиральский ранг и уклонился от обобщающих восхождений; обратился из адмирала над эскадрами в адмирала при минах, не чувствуя поддержки палуб, где скапливалась революция, ни гостиных, из которых расползался гной – общественное одиночество, обращающее от войны-бури наций к войне-пакостничеству неприкаянных одиночек. Порожденная им гипертрофированная видимость Балтийского театра, что мины равноценны эскадрам, разрасталась в инстинктивное избегание тех театров, где мины эскадр уже никак не могли заменить – океанских, главных; и почти вбивала в позвоночник устремление к оборонительному способу войны у своих побережий, при означающей символике наступательных действий набегами легких сил – в уклонение от боя главных и без каких-либо поползновений к десантам; войн не великой державы – мелкой крохоборки, и рождающих крохоборный флот: нет великих целей и дел – не будет и великих денег: не будет великого флота, – не будет и великой России, 2/3 границ которой морские, все более продуваемые ветрами с океанов, где с развитием техники копится и угроза; а и шире – заползая вглубь континента, обращается она в темное, позвоночное, складочный чулан, где доброе не собирается. Россия Романовская пресеклась, когда прервался ее бег к океанам; Россия Советская возрастала и никла со стремлением к Океану-Космосу… Вот и по-лучилось из натуры буйной, властной, что мощно реализовалась бы в Германии, деятелем более выдающимся, чем Хиппер, более значительным, чем Шпее, удивительнейшее существо по несопоставимости начал и концов – Русский Немец.

Итак, что должен был сделать неведомый морской офицер, знающий, что воюют не специалисты, а экипажи, но аттестацию им, которая начинается от судовых чрев и трюмных команд, дает снаряд и торпеда пошедшего на цель залпа; знающий, что число кораблей, это число нулей заготавливаемой мощи и ту единицу, что обратит их в десяток, сотню, тысячу, эскадру, флот, надо еще создать; думающий всю жизнь о войне, готовящий себя к войне, прозревающий свою войну, которую понесет доброхотам и врагам… – и вот, по указу отправленный на замену адмирала З. П. Рожественского. С чем он приедет к эскадре, вероятно, отправившись вместе с отрядом адмирала Небогатова, с тем, чтобы лучше узнать своего заместителя, и хотя бы часть соединения поставить в «свой» строй? Что он принесет с собой такого, что переменит эскадру почти совершенно за те 17 дней, от момента соединения всех отрядов до боя 14 мая?

Мне хотелось сначала назвать его условной фамилией «Бутаков», но кажется это действительно Белый Мандарин…

Естественно, он хорошо знает о крайней разнокалиберности и тактической разномастности состава русской эскадры, делающей почти немыслимым ее действия в единой колонне и если он даже и полагал некоторые изменения в качестве эволюций ядра 2-й эскадры вследствие полугодового совместного плавания – присоединение к ней 26-го апреля отряда Небогатова опять разрушает картину, и первый же выход в море 27-го полным составом окончательно убедит: соединить корабли в одну колонну – перемешать лисиц и ежей; и новейшие броненосцы и «Ослябя» должны быть безотлагательно исключены из этого сборища – это было очевидно уже и Рожественскому…

Но в отличие от Стреляющегося Интенданта – многолетняя страсть Рожественского к пушкам и проверке хозяйственных счетов – он понимает и другое, надо не просто отделить новые маневренные ударные корабли от малоподвижных утюгов – надо наладить их взаимодействие, иначе 2/3 состава эскадры обратятся в зрителей, а не участников действия и бой поведут не 12 на 12, а 5 на 12 с заранее предопределенным неважным результатом, при этом взаимодействие органическое, а не метания по-саженных на цепь «4-х бульдогов» и «1-й гончей» вокруг столба.

Какими преимущественными факторами боевой мощи располагает русский командующий в отношении своего заслуженно прославленного соперника – может, их нет вообще?

– Это безусловное преобладание русских 3-х калиберных бронебойных снарядов на близких дистанциях в отношении противника, оптимизированных к предельно-настильным траекториям; лучшие боеприпасы в мире на дальности прямого выстрела по сильно-бронированным целям, но быстро теряющие скорость и эффективность с увеличением расстояния.

– Это большая живучесть тяжело-бронных русских кораблей к артиллерийскому обстрелу японскими фугасными снарядами, выдерживающими в 2–3 раза большее число попаданий; так и их общая большая типическая выносливость к артиллерийскому огню вообще: 7 эскадренных броненосцев, 1 крейсер-броненосец, 1 броненосец-крейсер (как иногда заслуженно оценивают «Нахимов»), 3 броненосца береговой обороны.

Следовательно, надо было использовать любую возможность для сближения на дистанцию прямого выстрела (20–22 кабельтова) с неприятелем; и по возможности равномерно распределять его огонь на все свои корабли, когда тот, по превосходству в скорости, выскочит ошпаренным из зоны ближнего огня и по-ведет бой со средних и дальних дистанций фугасными снарядами, малоопасными для тяжелой брони, но разрушающими надстройки и вызывающими массовые возгорания – если есть чему гореть, и это командующий очень хорошо знает…

Сам по себе вырисовывается и тактический замысел боя, заслоняясь старыми кораблями как «щитом», выходя на дистанцию атаки при сближении (~ 35–40 кабельтовых), наносить удары новейшими броненосцами, нацеливая их на броненосцы неприятеля; а «Ослябей» с двумя сильнейшими броне-палубными крейсерами залетать к крейсерской оконечности японского строя, выклевывая крайних по одному замечательно точными продольными бортовыми залпами.

При этом строй старых кораблей тоже должен быть гибким, вибрирующим, рябящим движением, не допускающим последовательного расстрела русских судов наводимыми эскадренными залпами японской стороны, иначе это имеет характер перемены покойников на столе и только, а потеря 3–4 старых кораблей, пусть менее ощутимая для совокупной мощи эскадры, так ее ослабит, что бой обратится в несомненное поражение – продолжение сражения на следующий день невозможно, кроме как в форме «бегства – вперед» новых кораблей с надеждой проскочить во Владивосток на авось; т. е. чтобы не уподобляться расстрельной веревке или ломаемой палке строй старых кораблей должен также иметь особое тактическое членение.

У русского командующего было две возможности:

– Сформировать два отряда однотипных тихоходных кораблей; один из эскадренных броненосцев («Николай I», «Наварин», «Сысой Великий», «Нахимов»), другой из броненосцев береговой обороны («Ушаков», «Апраксин», «Сенявин»); но в этом случае из них только 2-й отряд явится соединением однотипных тактических единиц, в то время как первый сохранял характер «складочного места», лишь старики «Николай» и «Наварин» были сопоставимы по 35-калиберным 12-дюймовым орудиям, в то время как «Сысой» со своим современным 41, 5-калиберными 12-дюймовыми пушками не был сопоставим ни с ними, ни с «Нахимовым» с его 8-дюймовками; очевидный же перекос в мощи отрядов обращал их не в 2-е, а в полторы тактических единицы, и порождал в бою мучительную головную боль у командующего о защите береговых адмиралов» от неприятельских наездов.

– Либо создать равноценные тактические единицы уже не однотипных, а взаимодополняющих судов, и к этому склонял сам состав старых броненосных кораблей; если присчитать к нему еще броненосные крейсеры «Донской» и «Мономах», с которыми Рожественский вообще не знал, что делать и прогнал из боевой линии 16-узловых тихоходов к 23-узловым крейсерам Энквиста, то для таких комбинаций имелось 3 эскадренных броненосца, 3 броненосца береговой обороны, 3 броненосных крейсера – многозначительная подсказка свыше создать 3 тактических единицы, каждая из 1 эскадренного броненосца, 1 броненосца береговой обороны, 1 броненосного крейсера, соединив их вокруг совпадающего тактического качества; проще всего по скорости, чтобы лучше выдерживать ход и перестроения, уже как автономные соединения. При этом включение в состав броневого ядра «Донского» и «Мономаха», имевших полный пояс 6-дюймовой брони и более выносливых в артиллерийском бою, чем «Ослябя», компенсирует его вывод за пределы боевой линии, одновременно восполнит слабость старых броненосцев в средней артиллерии (имели по 6–8—10 152 мм пушек). Дополняющая разнотипность состава рождает и большую применимость к разнообразным формам боя, большую тактическую свободу; обращает не к тактическому обесцениванию – к тактическому взаимодействию.

Универсальные тактические единицы создавали предпосылки активного расчлененного боевого порядка и обеспечивали наилучшие возможности для действий ударного ядра (4–5 броненосцев) как на оконечностях строя, так и через интервалы линии, исключая вероятность охвата новейших кораблей противником, став, пожалуй, для того труднейшей проблемой. Кроме всего они явятся основой того наступательного боя «фронтом броненосцев», неизбежным при прорыве в узостях проливов, который опробовал Рожественский на учениях в Индийском океане и не мог его наладить – механическая смесь разномастных судов его не оформляла, на любой эволюции простое различие в скорости и маневренных свойствах рвало боевую линию как гнилую нитку; техника не опосредствовалась к тактике организационными средствами и беспощадно разрушала ее. Теперь, имея фронт не 9 кораблей, а трех тактических групп, и держа за интервалами или на флангах 5 новейших броненосцев, русские могли непрерывно давить ими на преграждающую путь линию японских кораблей, а при сближении сбивать ее короткими сокрушительными ударами броненосцев 1-го отряда, выскакивающими, как боёк в отбойном молотке через интервалы с расхождением за оконечности; на каждом прыжке снимая и разрушая наложенный эскадренный огонь по старым кораблям, и трудно уловимые таким по стремительности маневрирования, заставляя противника непрерывно отступать на принятом курсе.

Утрата теоретической возможности вести однородный эскадренный огонь для русской стороны была неощутима: ни состав артиллерии, ни навыки командования, ни выучка команд, ни средства связи таковой не позволяли.

В то же время легкообозримые, понятные, эти тактические единицы полагали ясное, прозрачное управление, могли быть быстро освоены командами, и 2–3 дня маневров и неделя совместного плавания дали бы командованию и экипажам необходимый минимум навыков взаимодействия.