Будьте готовы, Ваше высочество!

Через минуту маленькая голкиперша уже пролила первую слезу на чёртом ворвавшийся в ее ворота мяч. Его самолично забил Гешка. За ним последовал второй мяч, опять посланный капитанской клюшкой. Вскоре, вероятно, влетел бы в ворота и третий. Но тут от неосторожного удара Плинтуса мяч перелетел через бортик поля и по гладкому прозрачному льду пронесся далеко к баржам, стоявшим на реке.

Игра оборвалась. И игроки завертелись на месте все разом, чтобы остановиться.

Аня Баратова, перепрыгнув через бортик, погналась за мячом. Мяч вылетел далеко за вешки, которыми были обставлены опасные участки льда. Со дна били там родники, и во льду образовались майны[2 - Ма?йна – полынья, незамерзшее место во льду.]. Они были покрыты тонким льдом и незаметны. Но Аня, видимо, забыла про это. Она пронеслась мимо вешек и вдруг исчезла, как в люке, только легонько всплеснулась вода на том месте…

Первым добежал до полыньи Званцев, бывший ближе других к этому месту. Но Званцева тут же обогнал Гешка. Сбросив ботинки с коньками, он то ползком, то на четвереньках добрался до края.

Аня не кричала. Посиневшая, с удивленными и жалкими глазами, она пыталась удержаться за край льдины, вскарабкаться на нее. Лед обламывался, как яичная скорлупа. Аня скользила, царапала до крови руки об острые края, беспомощно водила клюшкой по гладкой поверхности. Гешка слышал за собой крики бегущих. Но ему некогда было оглянуться.

– Сейчас, сейчас, Аня… Я сейчас… погоди! – выкрикивал он.

Он протянул Ане свою клюшку. Она ухватилась за нее. Гешка тянул что есть силы, но Аня барахталась в черной дымящейся воде. Гешка подполз ближе, и вдруг что-то треснуло под ним. Лед стал наклонно, как пол в сторожке. И жгучий холод залил Гешку с головой.

– Спокойно! Все на месте! – кричал Климентий Черемыш, оказавшийся впереди других. Он крепко сжал плечо бросившейся за ним Евдокии Власьевны. – Вы, виноват, стоп! Давайте сюда лыжи. Быстро – веревки!..

В руках летчика уже был бортик от хоккейного поля. Он сунул его вперед, и длинная доска, скользнув по льду, перекрыла полынью, упершись концом в другой край.

Потом летчик лег плашмя на скрещенные лыжи и, действуя руками, словно тюлень ластами, мигом подполз к гибельному месту. Лыжи не давали ему провалиться. Аня Баратова в это мгновение уже схватилась руками за нависшую над полыньей доску. Гешка, выбиваясь из сил, барахтался среди мелких осколков и льдинок. Под его руками они вставали ребром и погружались в воду. Дотянуться до доски Гешка не мог. Он окоченел… Ему сводило руки.

Летчик мигом добрался до пролома и вытянул на лед Аню. Ее сейчас же оттащили от опасного места и подхватили на руки подоспевшие люди. Но в эту минуту Гешка, уставший от борьбы с быстрым течением, начал слабеть и погружаться. Зеленые скобки поплыли у него в глазах, размыкаясь и сходясь, как клещи… Потом огненным курсивом промчались слова из учебника: «Перегруженный самолет подобен утопающему, который старается держать голову над водой…» И дальше Гешка забыл все…

Держась одной рукой за лежавшую поперек пролома доску, летчик, не задумываясь, спрыгнул в ледяную воду, окунулся и свободной рукой успел схватить за ворот мальчика. Подтянувшись на одной руке, он выволок Гешку из воды на лед. Он тотчас укутал мальчика в шинель, которую сбросил еще прежде на бегу, отряхнулся и понес Гешку к берегу. Гимнастерка его обмерзла и хрустела, как накрахмаленная.

Люди срывали с себя шубы, накидывали их на плечи летчика. А он отфыркивался, отдувался и успокаивал всех:

– Ничего, ничего, мне это не впервой. И вообще я привык ежедневно ледяной водой… У Колгуева раз почище было… Давайте скорее в машину!

Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку, он заглянул внутрь, как в отдушину.

– Ну, как ты там? Ничего? Живой?

– Н…н…ничего, ж…ж…жив-в-вой, – стучал зубами в глубине шинели Гешка.

– Есть ничего, живой! – воскликнул летчик.

Братишка

Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая руками, тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла тридевятью одеялами, напоила малиной, обложила грелками.

А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега – ближе, чем больница и детдом.

Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика – «специально арктическое», как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.

– Терпи, терпи! – говорил Климентий.

Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.

– Ну как, ничего, обсох? – спрашивал летчик, подходя к кровати.

Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.

– А отыграться все-таки не успел, – поддразнивал его летчик. – Три – два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас – спать!

Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.

«Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. – мучился Гешка. – Нет, лучше потом сам скажу… Только немножко после».

Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.

Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.

Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.

Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами «пуф-пыф».

Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать.

«Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно…» – мучился Гешка.

– А, проснулся, утопленник, щука подледная! – закричал летчик.

Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.

– Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат, ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли. В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: «Герою Советского Союза Климентию Черемышу». Я, значит, взял его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: «Уважаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской средней школы вынуждена обратить ваше внимание на неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата Черемыша Геннадия, ученика пятого класса…» Ну, и так далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я? У меня никакого брата нет и не было.

– Это про меня… – сказал Гешка, хлопая глазами и чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу кровь. – Но неуспеваемость за последнее время только. Честное слово, правда…

Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще раз провалиться…

– Погоди, – настаивал летчик. – Ну хорошо, ты не успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.

– Это я – брат, – пробормотал Гешка.

– Ты – брат? – удивился летчик.

– Ну, как будто брат…

– Чей брат?

– Ваш будто…

– Мой?

– Угу…

– Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жар у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник…

– Да нет же… у меня нормальная! – в отчаянии завопил Гешка. – Это я просто… будто вы и, словом, я…