Реки судеб человеческих

Реки судеб человеческих
Лев Клиот

Тридцатые годы, маленький городок на Волге. Двое мальчишек, русский и немец. Одна любовь и дружба на всю жизнь. Сороковые, Советский Союз и Германия. И война, которая разбросала молодых людей по разные стороны окопов. Эта история закончится много позже. Кто из мужчин доживет и какую цену заплатит? Это история о вечных ценностях: верности, самопожертвовании, о возможности оставаться людьми даже в страшные времена. О двух таких разных жизнях, объединенных одной судьбой. Художник обложки Roland Krutovs. Содержит нецензурную брань.

Лев Клиот

Реки судеб человеческих

Глава 1

Послеобеденное солнце было все еще очень горячим, таким оно бывает в мае, когда лето только на пороге, и к солнечному жару еще не успевают привыкнуть. Солнце накалило борта деревянной лодки, металл весельных уключин и грудь шестнадцатилетнего юноши, устроившегося на корме. Курт Рихтер лежал с закрытыми глазами, закинув правую ногу на борт, и лениво пошевеливал левой, опустив ступню в скопившуюся на дне лодки воду. Солнце пронизывало его веки, заливая глаза красным цветом, и ему казалось, что он видит свою кровь, свою яркую, красную, ликующую кровь. Красное проникало глубже, растекаясь по жилам, несло энергию, которой он и так был переполнен. Впереди лето, свобода, счастье!

– Эй, на судне! – Курт еще не успел, оттолкнувшись ладонью от горячих досок кормового рундука, встать на ноги, а Иван уже столкнул лодку, нос которой цеплялся за неглубокий желто-серый песок пологого берега, в воду, и она тут же, словно обрадовавшись свободе, стала разворачиваться по течению, слегка покачиваясь на мелкой волне. Курт подал Ивану руку, помогая забраться на борт. Ванька справился бы и сам, но в правой руке у него было ведерко с черноземом, в котором извивались, дожидаясь своей участи, дождевые черви.

Пятнадцатого мая одна тысяча девятьсот тридцать второго года Курту исполнилось шестнадцать. Иван был старше почти на год, и в ближайшие выходные их семьи и друзья будут праздновать его семнадцатилетие.

У ребят было четыре удочки. Срубленные зимой в орешнике, высушенные в сарае под потолком и затем к весне очищенные от верхнего слоя коры, удилища сушили уже на воздухе, после чего протирали смоченной в масле тряпкой и только после этого красили масляной зеленой краской. Получалась удочка не хуже фабричной. Заправлял этим сложным процессом отец Ивана, Семен Сенцов. Ванька с Куртом помогали на всех этапах производства, суетясь часто без толку, но с великим энтузиазмом, и очень радовались финальному результату. Лески были сплетены из конского волоса, а крючки отец Курта купил в Саратове, в Торгсине.

– У нас два дня на то, чтобы мы мою мамку уловом порадовали. Она обещала и пироги с рыбой испечь, и нажарить с картошкой, и нафаршировать ее с… – Иван запнулся. – Ну, она знает чем, ну и уху, конечно, сготовит такую, что не оторвешься.

Ванька поймал насмешливый взгляд приятеля.

– Нет, ну, конечно, и другого всякого на стол соберут: и солений, и мясного навалом будет, не сомневайся.

Он решил, что Курта рассмешило то, что они, два пацана, выступают основными продовольственными снабженцами праздника. Уже смутившись, закончил:

– В общем, накормит она нас – дышать не сможем, – и похлопал себя по плоскому животу. Он был по-юношески тонок, но в мышцах, гладко разлитых под тронутой первым загаром кожей, чувствовалась гибкая сила молодого, хорошо сложенного тела. Светлые густые волосы он зачесывал назад, оставляя широкий лоб открытым, и оттого на худом загорелом лице ярче светились голубые глаза.

Курт был пониже ростом, темноволосый, с широко расставленными карими глазами, и хотя Иван был признанным главным красавчиком в поселке, девушки нередко заглядывались на Курта, даже если ребята были вместе в одной компании. Им была симпатична скромная манера общения молодого человека, не напускная природная деликатность. Все это представляло из себя прямую противоположность бесшабашной раскованности его друга. Их волновала его улыбка, в ней таилась ведомая лишь женщинам сексуальность; верхняя губа в форме лука и нижняя, чуть полнее верхней, были сжаты в момент, когда он был серьезен, и становились беззащитными и притягательными, когда юноша улыбался. Он не был так тонок и гибок, как Иван, но крепкие ноги и широкая грудь говорили о созревшей мужественности.

Ребята вывели лодку к середине той части реки, которая протекала между берегами города Энгельс и островом Казачий. Иван скинул якорь с носа старенькой, видавшей виды плоскодонки и, когда та выровнялась, подчиняясь неспешному течению Волги, зафиксировал ее положение, опустив с кормы веревку с замотанным в проволоку куском рельсы. Ловили на червя и, в расчете на щуку, на живца. Ловили до самого вечера, и когда на дне лодки собралась прекрасная компания из двух десятков окуней и плотвы, нескольких щучек, двух полуметровых, блестевших синими спинами жерехов, толстобрюхого язя, парочки лещей и здоровенного, сантиметров под восемьдесят, судака, решили, что пора и честь знать.

– Да, в запасе у нас завтрашний день есть, понадобится – наловим еще, – успокоил себя и друга Иван.

– Теперь все это сохранить надо, – озаботился Курт. Он укладывал рыбу в две матерчатых сумки, набитые мокрой травой.

– Мать их в подполе подержит, не впервой ей. Солью пересыплет, за сутки ничего не случится, а на другой день уже готовить начнет.

Они возвращались к берегу. Песчаный пляж, вдоль которого они проплывали, длясь вдоль реки, переходил в заросли камыша и ракиты. Среди переплетенья коричневого с зеленым, камышового и желтого с салатовым ракитника пряталась небольшая пристань, и от нее к ним навстречу выплыла другая лодка – выкрашенный в бежевый цвет ялик. В ней двое мужчин в военной форме и женщина. Она вскочила на борт тогда, когда ялик уже немного отошел от берега. Видно, ей захотелось, остужая себя, пройтись по воде. Мужчины подхватили ее, и она, взмахнув белыми ножками, словно спрыгивая с качелей, оказалась на борту. Светлое платье намокло и облепило ее бедра, порыв ветра прижал тонкую ткань к телу так, что обозначилась ложбинка между ног.

Курт замер, уставившись на женщину, которая казалась обнаженной в большей степени, чем если бы была вовсе без платья. Материя не скрывала тонкую, перехваченную узким пояском, талию, небольшие, словно стремящиеся вверх острыми сосками, груди. Она, не обратив внимание на четыре мужские руки, подхватившие ее за талию и круглую попку, не присела, оказавшись в начавшей движение лодке, а осталась стоять. Закинув вверх руки, поправила высоко заколотые русые волосы. Она увидела мальчишек, повернув в их сторону свою аккуратную головку, и вдруг звонко рассмеялась:

– Айда с нами, беленький красотуля! – Иван как-то странно дернулся и сделал вид, что возится с веслом, зацепившим на мелководье тину. – И немчика с собой прихвати.

То ли солнце, до конца не зашедшее, то ли уже луна осветила ее белую шею, яркие зеленые глаза, все такое чувственное, волнующее каждым движением, тело. Курт ошарашенно пролепетал:

– Красавица.

– Ангелина Левандовская, – уточнил Иван.

Один из мужчин, властным движением ухватив ее за руку, усадил на скамейку, и оба военных посмотрели в сторону мальчишек такими мрачными, угрожающими взглядами, что Иван в два гребка достиг берега, а лодка с девушкой ушла к острову Казачьему.

– Ангелина! – Курт произнес имя женщины нараспев, словно пробуя его на вкус.

Иван рассмеялся:

– Что, представил себя вместе с ними, и она у тебя на коленях? – и ткнул пальцем в направлении явственно обозначившегося холмика на черных трусиках приятеля. Курт с досадой отвернулся, приводя свое состояние в норму.

– А ты, можно подумать, не то же самое? – Курт наклонился, перегнувшись через борт, плеснул в лицо воды и закончил: – Не то же самое чувствуешь, я же…

Иван прервал его:

– Ты не тушуйся, можешь о ней помечтать в ночной тишине, а у меня конкретный план есть, как ее расстелить.

– Ты? Да ты что, Ванька? Ты – сопляк, за ней командиры ухаживают, мужики в полной силе.

– Ну да, ухаживают, вон в тех кустах, – он указал на остров, весь берег которого утопал в густых зарослях плакучей ивы.

– Ухаживают, – повторил и добавил, сузив глаза: – По очереди.

Курт возмутился:

– Ты – как все, если женщина красивая, то сразу – такая, и потом, если она с ними собралась делать, ну, то, что ты говоришь, зачем нас позвала?

Ванька снова рассмеялся:

– Да потому что я ей нравлюсь. Понял, счетовод? Ты хоть всего-то на год меня младше, а понятие про баб, как у пятилетнего. Я тебя классифицирую как человека наивного прямоходящего.

Счетоводом Курта прозвали из-за того, что его отец, человек в городе известный, работал начальником отдела статистики администрации Автономной республики немцев Поволжья.

– Ты что, ее знаешь? – Курт смотрел вслед удаляющейся лодке.

Иван усмехнулся и, ухватив друга за подбородок, развернул его голову к себе.

– Она работает там же, где и твой батя – в доме Думлера.

Так называлось здание администрации автономии.

– Ангелина – гулена, все о ней так говорят, и мамка моя. Она как-то с батей за ужином про нее слово закинула, так аж кипела вся, а батя только усы поглаживал, не возражал. Пацаны тоже промеж себя рассказывали, что видели, как ее по Волге катают, а теперь и нам с тобой, дуралей, посчастливилось вживую эту картинку наблюдать. Она в техническом отделе секретаршей служит. Я с отцом там был несколько раз, видел ее, со мной она веселая всегда была, вроде заметила, ну и вот на той неделе взял да и пригласил ее на свой день рождения. Мамка не знает, а батя… Я при нем ей сказал: «Приходите, Ангелина Каземировна!» Ну и так как-то, мол, не обидите?

– И она согласилась?

– Да запросто. Улыбнулась и головкой кивнула.

– Ага, а батя снова усы поправил?

– Батя аж поперхнулся, но ничего не сказал.

– Ну, а план-то в чем?