появлялся старпом. Хмуро осматривался и произносил:
– Это не палуба, а картина Айвазовского. Переделать!
Боцман тоже меня полюбил. Во время дневной вахты подыскивал интересную
работу. То под паёлы, загонит воду вычерпывать (паёлы – это настил нижней
палубы), то красить, сука, заставит в закрытом помещении.
Но и я доставлял немало хлопот. Чуть не угробил судовую шлюпку.
Перепутал борт швартовки, не поднял плавсредство на борт – в результате
«Пржевальский» лишних пятнадцать минут маневрировал перед пристанью
Комсомольска-на-Амуре.
На маленьком таежном портпункте толстая бабка – береговой матрос, глядя,
как я мучаюсь с причальным концом, пожалела молодого:
– Ты, милок, веревку-то не в эту дырку суй, а в ту!
– Это не дырка, бабка, а клюз, – гордо поправил я.
На одной из швартовок на корму вышел старпом. Посмотрел на мою суету,
потом взял грязный металлический швартовый трос и чистыми белыми руками
намотал его на кнехт. Ни слова не сказав, удалился.
В каюте я жил один. Но иногда подселяли моториста. В его каюте поселялась
жена старпома – судовая буфетчица. Обычно она жила на верхней палубе, в
каюте мужа. Когда вызывала гнев старшего помощника, низвергалась вниз, к
команде. Потом следовало перемирие, и «старпомша» торжественно водворялась
наверх. До следующей ссоры.
…В первые дни на реке я так уставал, что мог только спать после вахт. Потом
начал интересоваться окружающей жизнью. Познакомился с
барменшей – крашеной пожилой женщиной (сейчас я думаю, что ей не было и
тридцати). Она относилась ко мне с участием, продавала дефицитное тогда пиво.
После дневной вахты обычно гулял на верхней палубе. Однажды услышал
взволнованный шепот:
– Смотри, смотри, какой матросик хорошенький…
Компания молодых девчонок смотрела на меня, улыбаясь. Через пять минут
мы весело разговаривали. Оказалось, что это студентки, едут на практику и завтра
у одной из них день рождения. У самой красивой. Звали ее Леной. Она была
беременна, но чуть заметный животик ее не портил. Конечно, она меня пригласила.
На следующий день я взял у барменши дефицитное пиво и еще более
дефицитное шампанское. Девушки в своей каюте накрыли стол. Тонкий знаток
этикета, я сначала разлил «Советское…». Потом пили пиво и разговаривали.
Я заметил, что девочки, одна за другой, постепенно уходят из каюты. Наконец
мы остались одни. Лена молчала и как-то искоса на меня поглядывала. Я сидел
как болван. Потом вежливо попрощался и ушел.
Студенток высадили в Николаевске. Река закончилась, надо поворачивать
домой. Николаевск-на-Амуре – последний порт на нашем пути – показался
мне похожим на старого, сморщенного старичка.
Обратный путь оказался легче. С работой я освоился. Только Робсон доставал.
Вообще перестал работать. На стоянках в портпунктах высматривал
продавцов, везущих в город овощи на продажу. В приамурских селах
пароход – единственное средство сообщения с городом, а помидоры – товар
скоропортящийся. Мой напарник договаривался с хозяевами, потом звал меня и я
грузил ящики на корму. Получал за это свою десятку. Сколько получал Робсон,
не знаю, но каждый день он напивался в стельку. Ночную вахту я стоял один.
Мне это надоело. Но я был отмщен – губастый получил свое…
Во-первых, его в верхнюю губу укусила оса, и она, без того огромная,