По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Из рассказов Иоганна Петера Айхёрнхена
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Из рассказов Иоганна Петера Айхёрнхена
Лев Усыскин
В новом сборнике Льва Усыскина – рассказы, написанные как вариации пушкинских «Повестей Белкина». Автор поменял рассказчика, некоторых героев, кое-где немного сдвинул исторические рамки и, несмотря на сохраненный язык классической русской прозы XIX века, сама логика пушкинских сюжетов увела их в сторону от привычной канвы. Что это даст читателю? Поможет лучше понять прозу нашего Великого Поэта или, скорее, понять ту совокупность тем и мотивов, из которой и поныне растет дерево русской прозы.
Из рассказов Иоганна Петера Айхёрнхена
Лев Усыскин
Дизайнер обложки Елена Горева
Фотограф Максим Атаянц
Корректор Мария Суховей
© Лев Усыскин, 2024
© Елена Горева, дизайн обложки, 2024
© Максим Атаянц, фотографии, 2024
ISBN 978-5-0056-1794-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От публикатора
Настоящим предуведомляю, что нижеследующие записки попали ко мне, будучи уже переложенными с немецкого языка незнакомым мне переводчиком. Впрочем, и автора сих записок, Иоганна Петера Айхернхена, я не имел чести знать – равно как и упомянутого им Эвальда Гюнтера Вольфа, от которого ему самому довелось услышать изложенные здесь истории.
Однако же, приняв во внимание стиль перевода, а также изрядное время, отделяющее нас от свидетельств описываемых событий, я счел допустимым опубликовать эти нехитрые рассказы в согласии с одной лишь своей волей, предполагая в них способность развлечь любознательную публику – и только. Никаких иных целей я не преследовал, при том и никакого иного результата публикации я не ожидаю.
Лев Борисович Усыскин, Санкт-Петербург, восемнадцатый день января месяца две тысячи двадцать второго года от Рождества Христова, вторник.
Палач
Так что же это за непостижимое существо, способное предпочесть стольким приятным, доходным, честным и даже почтенным занятиям, которые во множестве открыты ловкости и силе человека, ремесло мучителя, предающего смерти себе подобных? Его рассудок, его сердце – так ли они сотворены, как и наши с вами? Не заключено ли в них нечто особенное, чуждое нашему существу?
Ж. де Местр, «Портрет палача».
Рассказывают, что некогда жил в одном северогерманском городе палач по имени Клаус. Был он уже очень стар и давно оставил свою профессию, требующую известной ловкости и силы, – и то, и другое ушло с годами, и даже услуги костоправа, коими он прежде дополнял свой не слишком регулярный палаческий заработок, стали ему не по плечу.
Впрочем, городской совет назначил этому палачу пристойную пенсию, как было сказано – в ознаменование сорока пяти лет беспорочной службы своему ремеслу. Тем он и кормился. Еще говорили, что бургомистр, подписывая об этом распоряжение, не произнес ни слова, но состроил при всех столь кислую мину, что можно было бы вообразить, будто он проглотил живьем пупырчатую и скользкую жабу. Это, однако, мало кого удивило. Все знали историю родного племянника этого бургомистра, непутевого увальня, изобличенного в двух убийствах и отправленного на плаху, где его и встретил наш герой, в те годы еще вполне проворно управлявшийся с топором.
Клаус жил один, если не считать служанки почти таких же преклонных лет, как и он сам. Когда-то у него была семья – жена и дети, но детей забрало моровое поветрие, жена же померла потом от старости. Ни другой родни, ни друзей у палача во всем городе не имелось.
Так пришла к нему старость и родная ее сестра – неизводимая скука. Всякий день, пробудившись от послеобеденного сна, он выходил из дому, отправляясь в одну из пивных, в изобилии имевшихся возле Ратушной площади, – впрочем, всегда в одну и ту же. Там он садился за длинный стол, непременно – с краю, и долговязая, похожая на кальмарье щупальце девка приносила ему полный зайдель темного шершавого напитка. Потом, когда кружка пустела, девка приносила другую – ни о чем не спрашивая и не останавливаясь ни на мгновение – она, кажется, вообще не прекращала никогда свой бег, словно челнок в ткацком станке, – даже рассчитывалась с посетителями она в движении и лишь чуть-чуть замедлялась, смахивая ребром ладони медные пфенниги и штюберы в карман своего широченного фартука.
Люди в пивной отчаянно галдели, спорили, что-то друг другу доказывали, размахивая руками и стуча кружками, – и только наш Клаус всегда сидел молча и в одиночестве: никто никогда не подсаживался рядом, не заводил с ним разговора. Нет, люди не узнавали его – но каким-то странным чутьем безошибочно определяли в нем чужого, никакими узами не связанного с их насущной жизнью.
И вот однажды, когда Клаус, по своему обычаю, коротал время в пивной, он вдруг почувствовал, что кто-то присел напротив. Почувствовал, а не увидел, так как еще за миг до этого, склонив голову, внимательно рассматривал свои руки, рассматривал, словно бы не узнавая, удивляясь, до чего же со временем они стали невзрачны и даже не отличимы на вид от этой вот деревянной столешницы – такие же серые, шелушащиеся, неровные, в каких-то чудных вздутиях и разводах там и тут. Почему-то он не мог оторваться – все смотрел и смотрел на эти, мало на что теперь пригодные руки, и войлочный комок воспоминаний, подступая к сердцу, будил в нем какие-то путаные и жалкие чувства…
Все же Клаус поднял взор. Перед ним сидела старая женщина, неброско и небогато одетая, из-под чепца у нее выступали неровной проседью редкие волосы. Женщина смотрела прямо на палача, глаза в глаза, и что-то знакомое, очень знакомое показалось ему в этом лице, изуродованном годами, – какие-то неуловимые, не выразимые речью черты или, может, едва заметная игра лицевых мышц, обезображенных морщинами, – как знать.
«Что вам, добрая женщина? – спросил ее Клаус, – Ведь, кажется, я встречал вас где-то, не так ли?»
Палач даже смутился слегка – до того отвык он от новых людей и от разговоров с ними.
«Как же вас звать, почтенная? Право же, я как будто видел вас когда-то…»
Продолжая смотреть на него, женщина в ответ словно бы улыбнулась слабой улыбкой – но эта улыбка погасла тут же, так и не распустившись полностью, – подобно бутону на засохшей от безводья ветке розового куста.
«А ведь ты не узнал меня, Клаус!»
Палач вздрогнул.
«Господи! Хельма! Ведь это ж ты! Бог ты мой!»
Он весь подался вперед, вжавшись в край столешницы.
«Как же давно мы не виделись, Хельма!»
Да, это была Хельма, дочь одного из городских шорников. Когда-то молодым человеком, только что оставив военную службу, Клаус приметил ее на каком-то церковном празднике. Деньги у него тогда были, и, прежде чем они утекли, словно в песок вода, Клаус сумел заработать кое-какую репутацию, прослыв одновременно и щедрым собутыльником, и завидным женихом. Хельму он не оставил в покое, и настойчивость вскоре дала плоды – девушка души в нем не чаяла, и даже суровый ее отец, не любивший чужаков, готов был согласиться на брак, при условии, конечно, что Клаус войдет в их дело, станет подручным в его мастерской. Однако же этого не случилось: городской совет искал палача в ту пору, и Клаус соблазнился на таковую должность, полагая, что работы будет немного и она не столь тяжела, как у подмастерья шорника.
«Вот еще, не будет такого, чтобы я да породнился с палачом!» – только и сказал на это шорник и отказал Клаусу от дома. Хельма послушалась отца, и больше с несостоявшимся женихом не виделась ни разу все эти долгие годы. Он, впрочем, знал, что она вышла замуж, обзавелась детьми, – а большее, как говорил он сам себе, вовсе не интересно: жизнь есть жизнь, и у она у каждого – своя. И вот теперь эта Хельма, постаревшая, как и он, сидела тут же, в дешевой пивной, и бог ее знает, что было у нее на уме.
«Я лишь узнала, что ты здесь… и вот пришла на тебя взглянуть… – Хельма вновь попыталась улыбнуться, – Просто взглянуть на тебя – и все. Мне ничего от тебя не надо, слышишь?»
Старик невольно кивнул. Взгляд его вновь зацепился за собственные руки – и он увидел, как предательски дрожат его пальцы – еле заметно, на самых кончиках, будто в нерешительности.
«Что же ты? Как ты живешь?»
Хельма пожала плечами.
«Я теперь одна, как и ты. Муж мой помер. Дети… – она как-то странно хмыкнула, – Дети выросли.»
«Как ты нашла меня в этой пивной? – Клаус все никак не мог собраться с мыслями, – Неужели в целом городе еще кто-то помнит меня и знает, где я убиваю время?..»
Она вновь пожала плечами.
«Нашла и нашла. Все можно найти на свете.»
Хельма в третий раз улыбнулась – на этот раз, наконец, в полную силу, – и старик тут же вспомнил эту улыбку, вспомнил, будто видел ее вчера, вспомнил, как сводила она его с ума и как долго, мучительно долго старался он потом эту улыбку забыть.
«Ладно же, мне надо идти, Клаус. – Она вдруг резко поднялась со своего места, – Только прошу тебя, не утруждайся, не провожай: я не хочу, чтобы нас видели вместе.»
Хельма шагнула в сторону и вдруг словно бы растаяла, исчезла, затерявшись в беспокойной и пестрой толпе.
На следующий день палач покинул свой дом в непривычно ранний час. На сей раз, однако, он направился не к Ратуше, – свернув в противоположную сторону и миновав несколько кварталов, где обитали по преимуществу разного рода ремесленники, Клаус оказался в начале длинной и узкой Горбатой улицы, с незапамятных времен облюбованной расположившими здесь свои мастерские седельщиками и шорниками. Не имея до них дела, он не бывал тут несколько десятилетий, однако ноги уверенно вели Клауса к нужному дому, – они словно бы помолодели, его усталые ноги, обрели прежнюю легкость, упругость движений, вновь научились чувствовать, как пружинит земля под башмаками.
Добравшись, Клаус остановился передохнуть. Жизнь на Горбатой улице уже кипела в этот час – всюду сновали озабоченные люди, таскали, взвалив на плечи, какие-то тюки, что-то кричали друг другу издалека, неразборчиво и громко. Все здесь были при деле, все – заняты, всем не до ерунды, так что прошло немало времени, прежде чем кто-то заметил странного старика, потерянно стоявшего возле дома.
Лев Усыскин
В новом сборнике Льва Усыскина – рассказы, написанные как вариации пушкинских «Повестей Белкина». Автор поменял рассказчика, некоторых героев, кое-где немного сдвинул исторические рамки и, несмотря на сохраненный язык классической русской прозы XIX века, сама логика пушкинских сюжетов увела их в сторону от привычной канвы. Что это даст читателю? Поможет лучше понять прозу нашего Великого Поэта или, скорее, понять ту совокупность тем и мотивов, из которой и поныне растет дерево русской прозы.
Из рассказов Иоганна Петера Айхёрнхена
Лев Усыскин
Дизайнер обложки Елена Горева
Фотограф Максим Атаянц
Корректор Мария Суховей
© Лев Усыскин, 2024
© Елена Горева, дизайн обложки, 2024
© Максим Атаянц, фотографии, 2024
ISBN 978-5-0056-1794-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От публикатора
Настоящим предуведомляю, что нижеследующие записки попали ко мне, будучи уже переложенными с немецкого языка незнакомым мне переводчиком. Впрочем, и автора сих записок, Иоганна Петера Айхернхена, я не имел чести знать – равно как и упомянутого им Эвальда Гюнтера Вольфа, от которого ему самому довелось услышать изложенные здесь истории.
Однако же, приняв во внимание стиль перевода, а также изрядное время, отделяющее нас от свидетельств описываемых событий, я счел допустимым опубликовать эти нехитрые рассказы в согласии с одной лишь своей волей, предполагая в них способность развлечь любознательную публику – и только. Никаких иных целей я не преследовал, при том и никакого иного результата публикации я не ожидаю.
Лев Борисович Усыскин, Санкт-Петербург, восемнадцатый день января месяца две тысячи двадцать второго года от Рождества Христова, вторник.
Палач
Так что же это за непостижимое существо, способное предпочесть стольким приятным, доходным, честным и даже почтенным занятиям, которые во множестве открыты ловкости и силе человека, ремесло мучителя, предающего смерти себе подобных? Его рассудок, его сердце – так ли они сотворены, как и наши с вами? Не заключено ли в них нечто особенное, чуждое нашему существу?
Ж. де Местр, «Портрет палача».
Рассказывают, что некогда жил в одном северогерманском городе палач по имени Клаус. Был он уже очень стар и давно оставил свою профессию, требующую известной ловкости и силы, – и то, и другое ушло с годами, и даже услуги костоправа, коими он прежде дополнял свой не слишком регулярный палаческий заработок, стали ему не по плечу.
Впрочем, городской совет назначил этому палачу пристойную пенсию, как было сказано – в ознаменование сорока пяти лет беспорочной службы своему ремеслу. Тем он и кормился. Еще говорили, что бургомистр, подписывая об этом распоряжение, не произнес ни слова, но состроил при всех столь кислую мину, что можно было бы вообразить, будто он проглотил живьем пупырчатую и скользкую жабу. Это, однако, мало кого удивило. Все знали историю родного племянника этого бургомистра, непутевого увальня, изобличенного в двух убийствах и отправленного на плаху, где его и встретил наш герой, в те годы еще вполне проворно управлявшийся с топором.
Клаус жил один, если не считать служанки почти таких же преклонных лет, как и он сам. Когда-то у него была семья – жена и дети, но детей забрало моровое поветрие, жена же померла потом от старости. Ни другой родни, ни друзей у палача во всем городе не имелось.
Так пришла к нему старость и родная ее сестра – неизводимая скука. Всякий день, пробудившись от послеобеденного сна, он выходил из дому, отправляясь в одну из пивных, в изобилии имевшихся возле Ратушной площади, – впрочем, всегда в одну и ту же. Там он садился за длинный стол, непременно – с краю, и долговязая, похожая на кальмарье щупальце девка приносила ему полный зайдель темного шершавого напитка. Потом, когда кружка пустела, девка приносила другую – ни о чем не спрашивая и не останавливаясь ни на мгновение – она, кажется, вообще не прекращала никогда свой бег, словно челнок в ткацком станке, – даже рассчитывалась с посетителями она в движении и лишь чуть-чуть замедлялась, смахивая ребром ладони медные пфенниги и штюберы в карман своего широченного фартука.
Люди в пивной отчаянно галдели, спорили, что-то друг другу доказывали, размахивая руками и стуча кружками, – и только наш Клаус всегда сидел молча и в одиночестве: никто никогда не подсаживался рядом, не заводил с ним разговора. Нет, люди не узнавали его – но каким-то странным чутьем безошибочно определяли в нем чужого, никакими узами не связанного с их насущной жизнью.
И вот однажды, когда Клаус, по своему обычаю, коротал время в пивной, он вдруг почувствовал, что кто-то присел напротив. Почувствовал, а не увидел, так как еще за миг до этого, склонив голову, внимательно рассматривал свои руки, рассматривал, словно бы не узнавая, удивляясь, до чего же со временем они стали невзрачны и даже не отличимы на вид от этой вот деревянной столешницы – такие же серые, шелушащиеся, неровные, в каких-то чудных вздутиях и разводах там и тут. Почему-то он не мог оторваться – все смотрел и смотрел на эти, мало на что теперь пригодные руки, и войлочный комок воспоминаний, подступая к сердцу, будил в нем какие-то путаные и жалкие чувства…
Все же Клаус поднял взор. Перед ним сидела старая женщина, неброско и небогато одетая, из-под чепца у нее выступали неровной проседью редкие волосы. Женщина смотрела прямо на палача, глаза в глаза, и что-то знакомое, очень знакомое показалось ему в этом лице, изуродованном годами, – какие-то неуловимые, не выразимые речью черты или, может, едва заметная игра лицевых мышц, обезображенных морщинами, – как знать.
«Что вам, добрая женщина? – спросил ее Клаус, – Ведь, кажется, я встречал вас где-то, не так ли?»
Палач даже смутился слегка – до того отвык он от новых людей и от разговоров с ними.
«Как же вас звать, почтенная? Право же, я как будто видел вас когда-то…»
Продолжая смотреть на него, женщина в ответ словно бы улыбнулась слабой улыбкой – но эта улыбка погасла тут же, так и не распустившись полностью, – подобно бутону на засохшей от безводья ветке розового куста.
«А ведь ты не узнал меня, Клаус!»
Палач вздрогнул.
«Господи! Хельма! Ведь это ж ты! Бог ты мой!»
Он весь подался вперед, вжавшись в край столешницы.
«Как же давно мы не виделись, Хельма!»
Да, это была Хельма, дочь одного из городских шорников. Когда-то молодым человеком, только что оставив военную службу, Клаус приметил ее на каком-то церковном празднике. Деньги у него тогда были, и, прежде чем они утекли, словно в песок вода, Клаус сумел заработать кое-какую репутацию, прослыв одновременно и щедрым собутыльником, и завидным женихом. Хельму он не оставил в покое, и настойчивость вскоре дала плоды – девушка души в нем не чаяла, и даже суровый ее отец, не любивший чужаков, готов был согласиться на брак, при условии, конечно, что Клаус войдет в их дело, станет подручным в его мастерской. Однако же этого не случилось: городской совет искал палача в ту пору, и Клаус соблазнился на таковую должность, полагая, что работы будет немного и она не столь тяжела, как у подмастерья шорника.
«Вот еще, не будет такого, чтобы я да породнился с палачом!» – только и сказал на это шорник и отказал Клаусу от дома. Хельма послушалась отца, и больше с несостоявшимся женихом не виделась ни разу все эти долгие годы. Он, впрочем, знал, что она вышла замуж, обзавелась детьми, – а большее, как говорил он сам себе, вовсе не интересно: жизнь есть жизнь, и у она у каждого – своя. И вот теперь эта Хельма, постаревшая, как и он, сидела тут же, в дешевой пивной, и бог ее знает, что было у нее на уме.
«Я лишь узнала, что ты здесь… и вот пришла на тебя взглянуть… – Хельма вновь попыталась улыбнуться, – Просто взглянуть на тебя – и все. Мне ничего от тебя не надо, слышишь?»
Старик невольно кивнул. Взгляд его вновь зацепился за собственные руки – и он увидел, как предательски дрожат его пальцы – еле заметно, на самых кончиках, будто в нерешительности.
«Что же ты? Как ты живешь?»
Хельма пожала плечами.
«Я теперь одна, как и ты. Муж мой помер. Дети… – она как-то странно хмыкнула, – Дети выросли.»
«Как ты нашла меня в этой пивной? – Клаус все никак не мог собраться с мыслями, – Неужели в целом городе еще кто-то помнит меня и знает, где я убиваю время?..»
Она вновь пожала плечами.
«Нашла и нашла. Все можно найти на свете.»
Хельма в третий раз улыбнулась – на этот раз, наконец, в полную силу, – и старик тут же вспомнил эту улыбку, вспомнил, будто видел ее вчера, вспомнил, как сводила она его с ума и как долго, мучительно долго старался он потом эту улыбку забыть.
«Ладно же, мне надо идти, Клаус. – Она вдруг резко поднялась со своего места, – Только прошу тебя, не утруждайся, не провожай: я не хочу, чтобы нас видели вместе.»
Хельма шагнула в сторону и вдруг словно бы растаяла, исчезла, затерявшись в беспокойной и пестрой толпе.
На следующий день палач покинул свой дом в непривычно ранний час. На сей раз, однако, он направился не к Ратуше, – свернув в противоположную сторону и миновав несколько кварталов, где обитали по преимуществу разного рода ремесленники, Клаус оказался в начале длинной и узкой Горбатой улицы, с незапамятных времен облюбованной расположившими здесь свои мастерские седельщиками и шорниками. Не имея до них дела, он не бывал тут несколько десятилетий, однако ноги уверенно вели Клауса к нужному дому, – они словно бы помолодели, его усталые ноги, обрели прежнюю легкость, упругость движений, вновь научились чувствовать, как пружинит земля под башмаками.
Добравшись, Клаус остановился передохнуть. Жизнь на Горбатой улице уже кипела в этот час – всюду сновали озабоченные люди, таскали, взвалив на плечи, какие-то тюки, что-то кричали друг другу издалека, неразборчиво и громко. Все здесь были при деле, все – заняты, всем не до ерунды, так что прошло немало времени, прежде чем кто-то заметил странного старика, потерянно стоявшего возле дома.
Другие электронные книги автора Лев Усыскин
Последний отзыв
интересный учебник