Лугальзагесси, царь Шумера

Женщины в одних лишь цветастых юбках, собрав длинные волосы наверх, весело переговаривались, неся большие корзины на головах. Они направлялись на фруктовые сады, где собирали финики, миндаль, персики, сливы, абрикосы и мандарины. Все фрукты крестьянки затем аккуратно складывали в корзины и относили на склады, принадлежащие богачам. Маленькие детишки, хватаясь за подол материнской юбки, тянули ручонки вверх, прося еще один финик. И если матери тайком давали фрукты своим детям, те радостно отбегали в сторону и садились где-нибудь в тень пальмы, дабы вволю наесться сладкие плоды.

В один из дней, когда урожай был полностью собран, по улицам города поплыли золотые, серебряные паланкины вельмож и чиновников высшего ранга. Вся знать Уммы направлялась во дворец царя, который устраивал грандиозный праздник, сопровождающийся трехдневным пиром, подготовка к которому длилась целые две недели. Рабы сновали туда-сюда, разнося большие чаши с розовой водой, в которой будут мыть руки пришедшие гости. Гирлянды, сплетенные из различных благоухающих цветов, висели над капителями залов и обвивали мраморные колонны роскошного дворца. На все стулья, предназначенные для приглашенных вельмож, были расстелены шелковые покрывала, перетянутые большими лентами. Отдельно украшали комнату для женщин, ибо представительницам прекрасного пола недопустимо было присутствовать в одном пиршественном зале с мужчинами, дабы не смущать их умы своей красотой. Женская половина располагалась в дальнем крыле дворца, где находился гарем жен и наложниц царя, которые проводили целыми днями возле мраморного бассейна, заплетая друг другу косы или умащая свои прекрасные тела благовонными маслами. Но в праздничный день женщины позвали к себе служанок, дабы те украсили их наряды золотыми поясами с драгоценными камнями и подобранные вверх черные волосы, закрепленные серебряными заколками и золотым обручем.

Наступил долгожданный вечер. Солдаты, поставленные на выходе из дворца, рассматривали каждый подошедший паланкин с нескрываемой завистью. Из паланкинов, которые несли рослые чернокожие рабы, выходили знатные люди Уммы в сопровождении своих жен и прекрасных дочерей, сводивших с ума молодых юношей своей юной красотой. Аромат благоухающих масел, исходивших от их тел и нарядов, витал в воздухе и разносился по длинным коридорам дворца. Молодые рабыни в одних лишь набедренных повязках, позванивая множеством браслетов, с поклоном встречали важных дам и провожали их на женскую половину, где их ждали жены, наложницы и дочери государя.

Отдельной процессией прибыли ко дворцу жрецы высокого ранга во главе престарелого Укуша, восседавшего в носилках. Его наряд и множество золотых украшений, инструктированных тонкой резьбой, не особо походил на наряд священнослужителя, которые должны были по всем правилам вести целомудренный скромный образ жизни, тратя все свое время на поклонение богам. Но верховный жрец был не просто священнослужителем, как остальные. Он являлся вторым после царя человеком в государстве, чье мнение было не менее важным, чем мнения сановников и министров. И его присутствие на всех церемониях и праздниках было неотъемлемой частью его долга.

Лугальзагесси ехал на вороном коне рядом с носилками отца и пристально вглядывался вдаль, где виднелись ворота царского дворца. Когда они поравнялись с паланкином одного важного чиновника, ведающего урожаем, тот высунул голову из окна и спросил:

– Как ваше здоровье, уважаемый? – обратился он к Укушу.

– Боги милосерды ко мне, ибо дали мне слишком большой жизненный срок, – тон жреца был холоден и равнодушен.

– Ваше преосвященство! Вы так замечательно выглядите, что проживете еще тысячу лет!

– Если такова будет воля богов.

Лугальзагесси украдкой посмотрел на чиновника и глубоко вздохнул. Если бы он не был сыном верховного жреца, то вряд ли бы мог себе представить, что этот пухлый коренастый человек с пухлыми губами и плешивой головой мог обокрасть целые склады собранного урожая. В добавок ко всему, этот человек брал взятки в большую сумму у купцов, которые стремились расширить свое торговое дело. И если кто-либо отказывался от взяток, то мог раз и навсегда забыть о своем деле, ибо тогда путь в большую торговлю был для бедняги перекрыт. Лугальзагесси всем сердцем презирал этого лицемерного человека, чье имя было Ибат. Ибат мог целыми днями кланяться и целовать сандалии царю, и в тоже время обирать народ, который всю жизнь трудится не покладая рук.

«Когда я стану царем, ты навсегда забудешь о своей роскошной жизни», – подумал будущий царь, зная, какую виллу построил себе Ибат два месяца назад, в которой окружил себя прекрасными наложницами.

Их кортеж подъехал ко дворцу. К Лугальзагесси выбежал навстречу Сурру-Или в парадной одежде молодого воина. Отец юноши был поставлен командиром охраны, так что его сыну выпала огромная честь присутствовать на празднике. Друзья весело поприветствовали друг друга и поднялись по широким ступеням на третий этаж, где собрались почти все гости. Запах благовоний и ароматы цветов смешались в просторном зале со множеством мраморных колонн. Рабы разносили изысканные блюда, музыканты сидели в углу зала и играли на арфах, а юные танцовщицы в одних лишь украшениях, танцевали для гостей, плавно извиваясь всем телом. Их руки и ноги, умащенные благовониями, блестели при свете факелов.

Вдруг музыка разом смолкла и все приглашенные встали из-за стола, низко склонив головы. В пиршественный зал в окружении телохранителей, вошел царь, разодетый в наряд из красного атласа, на котором переливались драгоценные камни. Две нежноокие рабыни опустились на колени перед царем и бросили к его ногам лепестки роз, после чего молча удалились за двойной ряд колонн, дожидаясь того момента, когда им придется ублажать хмельных гостей на ложе из цветов.

Царя сопровождали прибывшие из далекого Египта иноземные послы, одетые в белые гофрированные юбки с синими поясами и широкими украшениями на груди. За ними шли рабы, неся на вытянутых руках подарки из страны Такемнт – Черной земли, как называли свою страну жители берегов Нила. Все египтяне, коих было шестеро, включая переводчика, были высокими, широкоплечими мужчинами с большими орлиными носами, большими черными глазами с опущенными концами век и волевым подбородком. Шумеров очень позабавило то, что послы были полостью побриты и не носили ни бороды, ни усов, ни длинных волос. Держались египтяне гордо, даже высокомерно, поглядывая с презрением на аляпистые наряды шумерской аристократии, украшенные к тому же бахромой, которая никак не смотрелась с золотыми украшениями и дорогой тканью.

На середину выступил рослый египтянин с красивым лицом и живыми карими глазами. Он приложил одну руку к груди и поклонился царю. Затем дал знак рабам разложить диковинные подарки, которые прислал сам фараон – живой бог. У царя загорелись глаза. Когда еще удастся в такой глуши, отрезанной от остального мира безводной пустыней, как город Умма, полюбоваться столь дорогими и изысканными дарами? Перед ним положили шкатулку из черного дерева, в которой лежали диковинные благовония из Центральной Африки, белая ткань из тончайшего хлопка, золотая утварь и шкуры леопарда. Все это было разложено к ногам царя. Остальные вельможи вытянули голову, дабы полюбоваться такой красотой. Лишь Лугальзагесси со злобой смотрел в сторону послов, которые через переводчика рассказывали о том, как фараону будет приятно поближе познакомиться с царем Уммы, как им, недостойным, приятно преподнести подарки, достойные царя. Слушая хвалебную речь, Лугальзагесси отвернулся и подумал: «Царь радуется словно дитя, которому подарили впервые игрушку. Но разве он не понимает, что эти жалкие подачки, которые постеснялся бы подарить государю даже слуга, лишь показывают пренебрежение к нам со стороны гордого фараона? Почему наша страна никак не может объединиться против иноземных захватчиков, которые косо смотрят в нашу сторону на протяжении нескольких веков? Фараону не хочется иметь под боком сильную Шумерию, ему нужна власть над нами, но как мы можем помешать этому, если наши цари даже между собой не могут уладить?»

Пока молодой человек рассуждал о бедственном положении своего великого народа, пир продолжился представлениями фокусников и актеров, которые разыгрывали сценки под веселую музыку. Хор певиц и певцов, состоящий из молодых юношей и девушек, запел песню о любви и прекрасном цветущем саде, где жили роза и соловей. Многие вельможи, слушая старую песню, вытирали тыльной стороной ладони катившиеся по их щекам слезы и широко улыбались.

В то время как шумеры весело праздновали День сбора урожая, уточенные египтяне сидели и молча ели пораженного до золотистой корочки гуся, поливая его время от времени лимонным соком. Один из них, сделав два глотка вина, наклонился к соседу и тихо проговорил на своем языке:

– Фу, не вино, а кислятина. У нас такое даже плебеи не пьют.

– И не говори, Септи, – ответил второй египтянин, – у этих варваров ничего хорошего нет. Одеты как бедуины не смотря на знатное положение, мясо пересоленное, вино кислое, выпечка пресная. У меня уже комок к горлу подкатил от этой еды.

– Так позови раба. Вон один из них стоит с тазиком и пером.

– Не могу больше терпеть, – проговорив последнюю фразу, египетский посол наклонился над полом и вырвал на каменные плиты с изображением божественных быков. К нему тут же подбежал раб с тряпкой и вытер пол. Египтянину дали выпить розовой воды и предложили поесть еще что-нибудь.

Когда смолкла музыка и певцы ушли за двойной ряд массивных колонн, в зал вошли невольники с подносами новых блюд. Гости радостно воскликнули и по очереди стали призывать к себе рабов с тазиками, дабы наполнить свои желудки новыми изысканными блюдами. Рабы, в обязанности которых входило очистка желудков знати, с брезгливыми взглядами подходили к каждому вельможе и засовывали в рот гусиное перо, после этого сразу подставляя таз. Когда вельможа прочищал желудок, рабы безмолвно уходили мыть тазы. На Древнем Востоке такая традиция была обычным явлением, ибо гости должны были отведать все блюда, которые ему предлагались, дабы не оскорбить хозяина.

Лугальзагесси весь вечер мало ел и пил. Ему не давали покоя египтяне, во взглядах которых он читал пренебрежение к его народу. А ведь были времена, когда жители Нила считались с величием Шумерии, и даже отправляли своих детей учиться в шумерские школы. А сейчас все наоборот: Египет с каждым годом становится все мощнее и мощнее, власть фараона неприкасаемая, и египтяне чтят его как живого бога, им даже в мыслях не приходило убить своего царя или хотя бы раз не подчиниться. В чем же кроется секрет такой власти фараона? Уж неужели он действительно живой бог или же египтяне сами придумали традицию, по которой их царь остается до конца дней и даже после смерти божеством? А что, если и в Шумерии будет такой же повелитель, который подогнет под себя всех непокорных царьков, который объединит страну в единую силу и направит армию на завоевание новых земель? Все эти думы давно витали в голове Лугальзагесси, еще с тех самых пор, как отец пророчествовал ему титул царя.

Сурру-Или подбежал к другу, который сидел в стороне и грустным видом смотрел на шелковые занавески между двумя колоннами, расшитые золотыми нитями. Лугальзагесси оторвался от своих мыслей и взглянул на друга таким взглядом, словно его оторвали от важного дела.

– Лугу, что ты все время грустишь в одиночестве? Смотри, сейчас будет танец дев! – Сурру-Или весело усмехнулся и глотнул красного вина.

– Танец уже начался?

– Нет… Погоди, смотри.

На середину зала вышли тридцать танцовщиц в одних набедренных повязках. Их иссяня-черные волосы были распущены и ниспадали до пояса легкими кудряшками; кисти рук и ступни ног были изрисованы хной в различный орнамент. Звеня множеством украшений, юные девушки поклонились гостям, которые специально встали из-за стола, дабы поглядеть на самый чудесный танец на свете, который исполнялся молодыми красавицами.

Заиграла арфа. Девушка вытянули руки и согнулись, плавно сделав полукруг бедрами. Затем вместе с арфой забил барабан, который придал музыке более живой ритм. И вот тут начался сам танец дев, во время которого танцовщицы ублажали взоры гостей своей грацией, нежными изгибами стройного тела, красотой волос. Мужчины образовали круг вокруг танцующих красавиц и подбрасывали им лепестки роз, давая понять, что им танец понравился.

Лугальзагесси долго блуждал глазами по юным красавицам, как вдруг его взор остановился на одной из них: стройной, узкобедрой девушке с длинными ногами и черными волосами, которые блестели при свете факелов, отражая синий оттенок. Молодой человек застыл в изумлении, ибо никогда в жизни не видел столь дивной красоты. Плавные движения девушки заставили его забыть о троне, хитрых египтянах и коварного царя Лагаша. Лугальзагесси поставил чашу на стол, не отрываясь от танцовщицы, и подошел поближе, дабы рассмотреть ее лицо, скрываемое легкой вуалью. Поллица он так не увидел, но зато его заворожили глаза ее: черные, миндалевидные с длинными густыми ресницами, которые смотрели так, словно в них отражался сам огонь. Нет, такого не может быть, думал молодой человек, женщина не может быть столь красивой, ибо такая красота принадлежит лишь богине. А, может быть, сама божественная Иштар спустилась на нашу землю, дабы я мог забыть то, что в последнее время терзает меня? Все эти мысли волной пронеслись в голове тщеславного сына верховного жреца, который много раз в свои двадцать лет встречал красивых женщин, но ни одна из них еще не произвела на него такого сильного впечатления, как эта танцовщица. Лугальзагесси не заметил как ритм музыки стал с каждым мгновением ускоряться, юные девушки уже не кружились плавными движениями, а пустились в быстрый пляс. Длинные волосы, юбки, множество браслетов – все взвилось в воздух вместе с быстрым кружением. Пламя горящих факелов затрепетало словно на сильном ветру, барабан бил все живее и живее, девушки кружились все быстрее и быстрее – лишь браслеты блестели при неярком свете. И тут музыка разом смолкла, танцовщицы упали на колени и склонили головы. Все гости завопили радостными голосами, многие из них захлопали в ладоши и бросили к ногам красавиц множество лепестков. Сам царь встал с трона и протянул одной из них чашу с вином. Девушка поднесла дар ко лбу, а потом сделала глоток, после чего передала чашу другой. Вино переходило из рук одной танцовщицы в руки другой – это означало, что правитель рад и благословил их танец.

Лугальзагесси все время смотрел на одну из них до тех пор, пока к нему не подошел Сурру-Или и не спросил:

– Друг, что с тобой?

– Посмотри, как она прекрасна. Словно райская дива, – тихим голосом проговорил тот.

– Кого ты имеешь ввиду?

Лугальзагесси указал на красавицу и ответил:

– Её. Не правда ли, она прекрасна?

– Ну… не знаю, – сказал Сурру-Или, – по мне так совсем обычная. Никаких женственных форм.

– Ты просто не разбираешься в красоте. Или тебе больше нравятся как вон та? – Лугальзагесси указал на упитанную, большого роста чернокожую рабыню с большими медными серьгами в ушах.

– Да, таких я люблю, – Сурру-Или довольно потер руки и подошел к чернокожей красавице, которая оказалась на целую голову выше его. Молодой человек что-то шепнул ей на ухо, та рассмеялась и повела его в отдельную комнату, где стояла приготовленная для такого случая кровать, сплетенная из множества цветов.

Лугальзагесси широко улыбнулся в след другу и прошел за танцовщицами, которые теперь уселись на шелковые подушки за двойным рядом колонн и отдыхали после танца, отрывая по ягодки винограда, что лежал кистями на подносе. Молодой человек подошел к одной из них и протянул свою большую сильную руку со словами «Пойдем». Девушка посмотрела на него удивленным взглядом и медленно встала, позванивая браслетами.

Когда они очутились на балконе, где никого не было, Лугальзагесси приказал одному из рабов завесить вход и приказал, чтобы тот никого туда не пускал. Когда приказ был выполнен и можно было не волноваться, что кто-то ненароком потревожит их, молодые люди уселись на мягкие подушки под альковом и долго смотрели друг на друга. Девушка провела рукой по вуали, скрывающей ее лицо, и сорвала ее. Лугальзагесси ахнул от увиденного: большие миндалевидные черные глаза под тонкими дугообразными бровями, аккуратный носик, большие пухлые губы, точеный подбородок – все это явило лицо дивной красоты, которая превзошла саму Луну. Молодой человек легонько провел указательным пальцем по ее щекам, которые пылали от смущения, и поцеловал алые губы. Девушка посмотрела в красивые глаза своего возлюбленного и запустила тонкие пальчики в его густые кудри, сколотые на лбу золотым обручем.

– Как ты красив, мой господин! Ты – отрада глаз для любой женщины, даже для богини, – прошептала красавица, дыхнув на Лугальзагесси своим сладким дыханием.

Лугальзагесси почувствовал аромат цветов и благовоний, исходивших от ее прекрасного тела кофейного цвета и ответил таким же тихим голосом:

– Ты и есть богиня Иштар. Ты спустилась с неба на землю, чтобы усладить своей красотой взоры смертных. Ты одна из всех обладаешь красотой, никто с тобой не сравнится.

– Я не заслуживаю такой похвалы, о прекрасный мой господин! Я обычная танцовщица, а не благородная дама.

– Ты – богиня красоты, ты свет, падающий с неба. Твое лицо словно Луна, глаза твои словно звезды, дыхание твое словно благоухающий сад, волосы твои словно южная ночь, губы твои словно лепестки роз, тело твое словно золото. Ты – алмаз, самый драгоценный алмаз из всех, что я когда-либо видел.

Он уложил ее на ложе, застеленное лепестками алых роз и поцеловал в шею. Девушка обвила его своими тонкими руками и прижала к себе. Лугальзагесси почувствовал искреннюю нежность к этой красавице, еще ни разу ночь, проведенная в объятиях женщины, не была для него столь прекрасной. Лиа, так звали юную танцовщицу, сделала все возможное, чтобы молодой человек почувствовал блаженство. Когда небо порозовело на горизонте и где-то вдалеке прокричал петух, молодые люди лежали, обнявшись под альковом, их дыхание слилось с утренним ветерком, который прилетел на балкон и поднял край полога. Лиа надела набедренную повязку и встала с постели. Лугальзагесси, все еще лежа с полузакрытыми глазами, протянул к ней руку и слабым голосом прошептал:

– Не уходи, моя Иштар. Побудь еще со мной.

– О мой господин, это небывалая честь для меня, – девушка легла рядом с ним, положив голову ему на грудь.

Молодой человек пригладил ее распустившиеся волосы и взял одну прядь в свою руки, которую поднес к лицу и вдохнул аромат, исходивший от нее. Затем он уложил Лию на спину и провел ладонью по ее стройному телу. Девушка слегка улыбнулась своей обворожительной улыбкой и сжала его ладонь в своей. Лугальзагесси поцеловал одну из ее грудей и, поднявшись выше, прижался губами к ее сладким устам. Лиа обняла его и тихо спросила: