Я придумаю будущее. Любовь после любви

Я почему-то продолжал смотреть на Антона в упор:

– Ведь это не все? Я чувствую! Ты хочешь сказать что-то еще?

– Не все. За две недели до этого, кажется, 17 августа она родила двойню: мальчика и девочку. Это твои дети. Это ваши с Марией дети! Их воспитывал Сергеев.

Ошеломленная Наталья тихо сказала:

– Это в стиле Маши: она не могла родить просто одного ребенка. И двух мальчиков не могла, и двух девочек – тоже. Она жила вашей любовью! Поэтому подарила тебе, Макаров, и девочку, и мальчика. Как напоминание о вашей любви.

– Подарила она их своему Сергееву. Меня волнует сейчас совсем другое!

Я резко встал и вышел на крыльцо. Все! Рухнули все мои надежды на то, что Машка жива! Оказывается, в душе я никогда не верил в ее смерть! Сел прямо на порожки кафе, с трудом сдерживая слезы. Мысли о детях, конечно, стремительно проникали в меня, наполняя новым светом. Но слова моего друга о смерти Марии лишили меня разума! Она была частью меня, и я никогда не хотел верить в то, что письма отправляет не она, потому что наша любовь жила и дышала… Она всегда существовала в настоящем времени.

Антон и Натка взяли меня под руки и повели к машине.

– Мы едем к Анатолию в больницу. Сергеев просил, чтобы ты приехал, как можно быстрее. Потому что он умирает. Ему срочно нужно с тобой поговорить.

Ехали молча. Антон ловко объезжал центральные улицы по небольшим микрорайонам, быстро проскочил мост через Эльбу и, свернув еще раза три, остановился перед больничным комплексом.

– Это Университетская больница. Приехали, – пояснил он нам с Наташей.

– Подожди. Как она назвала детей? – спросил я. – Она успела дать им имена?

– Успела.

– Тогда я знаю, как их зовут.

– Наверное, должен знать.

Я никогда не видел столько медицинской аппаратуры, приходящейся на одного пациента. И этим пациентом был Сергеев Толик. Серый, худой и какой-то смиренный, что ли?

Мы поздоровались с ним за руку. Натка наклонилась и поцеловала его в щеку. Мне кажется, что он очень этому обрадовался.

– Спасибо, что приехал, Евгений. Я боялся, что ты не успеешь, поэтому многое уже рассказал твоему другу. Но не все. Кое-что предназначено тебе лично. Я выполнил почти все просьбы своей жены относительно тебя. Хотя это мне давалось с большим трудом.

Все присутствующие молчали.

Анатолий стал говорить тихо, медленно, только иногда на несколько секунд отворачивался к стене – то ли, чтобы перевести дух, то ли, чтобы скрыть эмоции. Антон стоял возле окна, Натка сидела рядом с кроватью, периодически всхлипывая, а я то садился на кушетку, то вставал, то ходил по палате. Но больше всего хотел закрыть уши, чтобы ничего не слышать!

– После внезапной смерти мамы, Маша была просто «не в себе», – обращаясь преимущественно ко мне, начал свой рассказ муж Марии. Все случилось за три дня до нашего вылета: сердечный приступ Анны Александровны, ее смерть и похороны. Маша устала плакать, и впала в состояние шока: она постоянно разговаривала то с тобой, то с мамой. Я дал ей сильное успокоительное, чтобы переехать границу. Мне нужно было успеть в Дрезден к определенной дате. Мы еще тогда не знали о ее беременности, поэтому с докторами я не советовался. Было безопаснее для нас обоих, чтобы она все время спала, потому что я вел машину. Слава Богу, детям лекарство не навредило!

Мне бы отвезти ее на время к тетке, чтобы она с ней поговорила и выплакалась. Но я и предположить не мог, что все так обернется! Мы приехали на нашу новую квартиру. Вечером было все относительно нормально, но с утра она проснулась и реально ощутила, что находится в Германии – далеко от могилы матери и от тебя – на расстоянии более двух тысяч километров. Хотя Маша сама хотела уехать из страны. Но это было тогда, когда была жива ее мама, и мы собирались лететь втроем.

Короче, утром она начала метаться, кричать, что хочет вернуться в Россию, собиралась выпрыгнуть из окна, и я решил, что одному мне не справиться – боялся ее оставить даже на минуту. Коллеги помогли перевезти жену в клинику, где она находилась больше пяти месяцев.

Я молчал, хотя мне хотелось схватить Толика и хорошенько встряхнуть: «Как ты посмел упрятать ее в психушку?» Но я сдержался, потому что сам когда-то оттолкнул Марию. Поэтому я сказал Толику: «Дальше».

– Это была очень дорогая частная клиника, больше похожая на санаторий. Но тем не менее, чувство вины не оставляет меня до сих пор. На следующий день я приехал к Марии прямо с утра. Она была спокойна, хотя вела себя очень странно: узнав о своей неожиданной беременности, она сделала какие-то свои выводы и настояла на том, чтобы я позвонил Наталье и сообщил о ее смерти, пригрозив, что наложит на себя руки, если я этого не сделаю. Мне пришлось исполнить ее просьбу. Я представлял, какую боль я вам причиняю, тем более, что совсем не прокомментировал это событие. Но я в тайне надеялся на то, что, забыв свое прошлое, Маша сможет вернуться к нормальной жизни. И ко мне.

Но разве прошлое забывается? Разве любовь можно выкинуть из сердца? А она очень любила тебя, Евгений. Уже через три дня Маша написала первоемписьмо о том, что ее больше нет. И пообещала, что письма будут приходить и после ее мнимой смерти.

Откуда мне это известно? Потому что я сам набирал это письмо на ноутбуке с исписанного ею тетрадного листка. Впрочем, и все другие – тоже… Я бесконечно ее любил, и был готов ради нее на все, лишь бы она была рядом.

Но, даже спустя месяц, когда Мария стала чувствовать себя лучше, она не поехала со мной. Всю беременность она оберегала твоих детей от всего мира, даже от меня. И не вышла из клиники ни на один день! До самых родов!

Несмотря на состояние моего здоровья, нарастающую почечную недостаточность и ежедневный диализ, на то, что я был завален по горло работой, я каждый день по нескольку часов проводил с женой, ночами наверстывая не сделанную работу. Она всегда была очень заботливой и доброй по отношению ко мне, но оказавшись одна в том своем мире, теперь совсем не понимала меня. И порою почти не слушала. Оживляясь только тогда, когда я говорил о будущих детях.

После моих отъездов Маша целыми днями писала тебе письма. Они были датированы разными месяцами и годами. На много лет вперед. Она не могла оставить тебя одного, зная, что сердце твое разбито, что ты переживаешь ее смерть! Как могла, хотела тебя поддержать. Да и сама выжила только благодаря вашей любви и будущим детям! Я чувствовал вашу связь – даже на таком большом расстоянии вы продолжали любить друг друга. Мне было невозможно пробиться сквозь эту невидимую стену.

«Ты понимаешь, Толик, как ему сейчас тяжело? – не замечая моей боли, постоянно твердила Маша. – Женька уверен, что я умерла! Он потерян! Он очень одинок!»

– Но мне пришло всего двадцать писем за десять лет, – хриплым голосом сказал я.

– Их было больше сотни, я видел их у нее в комоде. Просто потом Маша оставила только те, которые нужно было отправлять два раза в год: в день твоего рождения и на новогодние праздники. Всего двадцать одно письмо. Последнее – я отправить не смог, потому что попал сюда, в реанимацию, как раз пару недель назад. Все письма находятся в синей папке, которая лежит на столе. Там же – документы и ее последний дневник. Забери с собой. Мне недолго осталось.

Несколько минут мы молчали. Потом Толик продолжил:

– Маша родила детей семнадцатого августа. Стояла солнечная погода, и признаков осени еще не ощущалось. Я кругами ходил вокруг больницы, ожидая разрешения на посещение жены. Но только спустя несколько часов мне позволили к ним зайти… Две маленькие кроватки с малышами и счастливая женщина, только что перенесшая операцию кесарева сечения.

– Поздравляю тебя, Толя. Ты стал папой! Посмотри, какие они красивые. Я назову их Маша и Женя. Ты не против?

Она смотрела на меня так, что отказать было невозможно. Я не знаю, хотела ли она сама поверить в то, что я являюсь отцом ее детей. Или думала, что разговаривает с тобой? Не знаю. На тот момент я этого не понимал и не не хотел понимать. Но был необыкновенно счастлив. И еще больше, чем раньше, хотел жить!

После выписки из родильного отделения жена попросила некоторое время пожить у своей тети Марины, в чудесном местечке между Дрезденом и Лейпцигом, хотя я к тому времени купил дом в районе Йоханнштадт, недалеко от зоопарка, старательно оборудовал детскую комнату и нашу спальню.

– Толечка, – говорила Маша, – давай месяц поживем у них. Я одна сейчас не справлюсь. Марина мне поможет, и дядя Франк тоже. Перевези кроватки малышей туда.

Там и прошли наши счастливые две недели. Видя, с какой нежностью я отношусь к детям, Мария, я уверен, радовалась и была совершенно спокойна. Материнство вернуло ее к жизни. И иногда она подходила ко мне, обнимала и шептала нежные слова. Мне кажется, что предназначены они были больше для нее самой:

– Все у нас будет хорошо, Толик. Теперь уже точно. Как только переживем твою операцию, все и наладится.

Но, если я начинал ласкать ее, она мягко отстранялась. «Чуть позже, родной, – говорила она, – чуть позже».

Интимные отношения у нас были в последний раз еще в России, до ее ухода к тебе. После – ни разу. Я так и не успел ее вернуть!

Десятого сентября мне срочно нужно было слетать в Стамбул на несколько дней, хотя я совсем неважно себя чувствовал, а подходящего донора все не было. И, поскольку, он мог появиться в любое время, нужно было всегда находиться в Дрездене. Но отложить поездку было нельзя, поэтому пришлось рисковать!

На третий день в Турции началось угрожающее жизни осложнение болезни, и я попал в клинику «Мемориал». Транспортировать меня уже было нельзя – я был круглосуточно подключен к стационарному диализному аппарату. И в Стамбул срочно прилетел немецкий профессор с «донорской почкой», посланной мне в тот момент, наверное, Всевышнем. Так что оперировали меня там, в известном отделении трансплантологии, удалив обе мои почки, и пересадив одну, здоровую «донорскую».

Все прошло хорошо, и уже через три дня я разговаривал с семьей по телефону:

– Машенька, как ты? Как дети?

– Все нормально, – отвечала она. – Только молока совсем нет. Мы перевели их на искусственное вскармливание. Хочешь, я за тобой приеду? Побуду с тобой, а потом вместе вернемся в Германию. За малышней присмотрит моя Мариночка.

– Не нужно, дорогая. Ты сама еще очень слабая.

Но она все решила по-своему. Взяла билет на ближайший день. И вылетела в Стамбул. В тот день, двадцатого сентября, я в первый раз встал, потихоньку спустился на первый этаж и ждал ее на лавочке возле приемного отделения.