Власть лабиринта

Николай Николаевич трясся в седле, раздумывая на ходу, не чувствуя утреннего холодка, щиплющего ноздри, пробирающегося за ворот и шарящего под мундиром. Только глаза зорко ощупывали дорогу впереди и по обочинам, дабы неожиданности не застали врасплох. Да, ничего не скажешь. Умно. Враз накрыть колпаком Багратиона – и нету его! То, что прошляпил братец Наполеона, железный маршал из кулака не выпустит! А ведь поди ж ты, могли и сбыться надежды Даву, ан Бог уберёг.

За речкой Салтановкой зиял широкий длинный овраг – практически готовый ров, французам даже упираться не пришлось, зарываясь в землю, укрепляя позиции. Там, за оврагом, при появлении русских сразу началось оживление, орудия были готовы к бою. Их ждали. Но поскольку французы не располагали точными сведениями о численности противника, подготовку провели основательную, рассчитывали сразиться с целой армией.

Полковник Глебов, следуя заранее составленному плану, повёл своих егерей к мосту. Легко отбросил сторожевые посты противника и, несмотря на артиллерийский обстрел и густой ружейный огонь, перешёл на левый берег. Но продвинуться дальше не удалось. Два батальона французов ринулись в атаку, одновременно обходя с флангов, и под угрозой окружения он вынужден был отступить.

А генерал Паскевич в это время вёл свою дивизию узкими лесными тропами, выходящими в тыл правому флангу неприятеля. Он знал, там, близ деревни Фатово, засекретились французы, но укреплений не строили и бой с этой стороны маршал не планировал. Идти старались быстро, но тихо, чтобы прежде времени не всполошить противника и не проворонить пробирающегося лесом врага в тыл Раевскому. В голове колонны шли два батальона Орловского и Нижегородского полков с двенадцатью орудиями, а за ними – Полтавский и Ладожский полки с шестью орудиями, замыкала колонну кавалерия. Если верить бумажке с нарисованным планом и расположением сил французов, надвигающаяся русская рать уступала противнику числом, значит, надо взять внезапностью, не дать врагу опомниться и воспрянуть духом от своего превосходства.

И вдруг авангард колонны остановился.

Из-за деревьев был хорошо виден французский батальон, марширующий правым берегом реки под прикрытием леса к Салтановке. Неприятель пока не очень-то и таился, никак не ожидая встретить здесь противника. Пришлось солдатам Паскевича попотеть, разворачивая орудия к берегу – между деревьями было тесновато. Но действовать надо было проворно и так, чтоб французы прежде отведали картечь и только потом поняли, что их вылазка рассекречена.

Русские егеря дружно обстреляли неприятеля и вытеснили из лесного заслона. Завязался бой. Ещё не вся армия успела выйти на опушку, как показалась подмога – батальон французской пехоты со стрелковой цепью впереди. Не дожидаясь, пока выкатят из леса и установят орудия, ураганная атака, оглушая криками «Ура!», смела противника. Двенадцать орудий приготовились к обстрелу, когда пехотинцы уже подбежали к Фатово.

Деревня была взята.

Разгорячённые и довольные, победители выходили за околицу, не замечая, как на ржаном поле поднимались скрывавшиеся в некошеных хлебах четыре резервных батальона. Столкнувшись в ожесточённой рукопашной схватке, обе стороны дрались отчаянно. Французская сторона росла как на дрожжах – с дальних концов поля бежали и бежали новые драчуны. Русские, предвидя исход затеянной потасовки, старались держаться кучно, не зарываться во вражескую гущу, но на своих не оглядывались, отличая их по родной матерщине, летящей вместе с кулаками.

Однако численный перевес становился всё ощутимее, и недавним победителям пришлось отступить.

Генерал Паскевич издали наблюдал за перемещением и построениями французов. Их цель была ясна: разбить его дивизию (не оставлять же на хвосте кусачую блоху, теперь-то уж они разглядели, что силы русских невелики), переправиться на правый берег реки и дальше двигаться лесом, обходя противника у Салтановки, замкнуть кольцо и покончить с армией Багратиона.

План сражения вспыхнул сразу, как озарение.

На холме к западу от Фатово Паскевич выдвинул ещё шесть орудий и развернул Ладожский полк, а в лесу – цепь стрелков. Все попытки неприятеля прорваться к реке в центре и на левом фланге не увенчались успехом. Однако на правом фланге батальоны Орловского и Нижегородского полков оттеснили за реку. Преследовавшие их французы сумели переправиться следом и зажать в тиски правый фланг дивизии. И тогда Паскевич выставил против них Полтавский полк, который пошёл в наступление, прикрывая собой выстроившуюся за ним четырёхрудийную батарею. Атака развивалась стремительно и успешно, пока противник не ввёл в бой резервные силы, которые ударили во фланг и стали теснить русских назад. Полтавский полк медленно отступал на батарею и вдруг мгновенно расступился в обе стороны, а преследователи с ужасом осознали, что на них в упор глядят дула орудий. Картечный огонь поливал опешившего врага, а недавно пятившаяся пехота снова пошла в атаку и гнала удирающих, пока не отбросила их на исходные позиции.

Тем временем у деревни Салтановка разворачивались другие события. Маршал Даву, учитывая размах развернувшихся боевых действий, решил, что русская армия вся участвует в генеральном сражении, прибыл лично и принял командование. Генерал Раевский выстроил на дороге колонну из лучшего в корпусе Смоленского пехотного полка, в задачу которого входило стремительной штыковой атакой овладеть мостом и обеспечить движение основных сил корпуса. Наступление обеспечивалось артиллерией с высоток по обе стороны дороги и рассыпным строем егерей на берегу.

Французская артиллерия встретила русских пехотинцев огнём, но не остановила. Желая сорвать атаку противника, Даву послал в обход линейный батальон, который, переправившись по реке южнее, ударил русским в правый фланг. Очень понятная и не раз оправдавшая себя тактика – отрезать наступающих от основных сил и добить по частям. Этого нельзя было допустить, и Раевский велел развернуть колонну в сторону атакующих. Натиск неприятеля становился всё увереннее, русские смешали строй и стали пятиться. Полковник Рылеев упал, тяжело раненный в ногу картечью. В переломной ситуации уступить врагу – проиграть половину сражения!

И генерала Раевского ветром вынесло в первые ряды пехотинцев, в руках его высоко полоскалось полковое знамя:

– Вперёд, ребята, за царя и Отечество!

Ничто так не воспламеняет мужество, как личный пример командира. Воспрянувшие солдаты бросились за ним. Картечь, просвистев, прожгла грудь Раевского, дыхание перехватила резкая боль, но в пылу атаки он продолжал бежать, увлекая за собой остальных, не обращая внимания на набухающий кровью мундир. Смоленский полк сражался геройски, казалось, что и число его возросло. Французский батальон был разгромлен и втоптан в трясину, его жалкие остатки спасались вплавь и с трудом, враскорячку, под глумливый хохот противника выползали на противоположный берег.

Сражения с короткими передышками продолжались весь день и со стороны Салтановки, и между деревнями Фатово и Селец. Военные успехи были переменчивы, Фортуна по очереди улыбалась то русским, то французам, не решаясь выбрать достойного победителя, пока не опустились на землю сумерки и в военных баталиях наступил перерыв.

Ночью Раевский допрашивал пленных. Из сбивчивых и обрывочных сведений всё же сложилось довольно ясное положение дел. Маршал Даву сосредоточил в районе боевых действий пять дивизий и был уверен, что русские непременно будут прорываться к Могилёву. За рекой укрепляли новые позиции. При свете костров и факелов рыли на флангах рвы, валили деревья, вязали щиты. Стук, треск и дымная гарь долетали и в русский лагерь, такого не утаишь. Француз готовился с рассветом отразить штурм неприятеля. Последний штурм. Маршал знал, что против его силы, заквашенной на теории военного искусства и богатом боевом опыте, русским лапотникам не устоять. Да, они умеют громко тявкать и очертя голову бросаться под пули, называя это героизмом (а надо бы – идиотизмом!), но воевать!!! Прав император – вместе с Суворовым закатилась русская звезда победы.

Николай Николаевич, спеленатый бинтами, полулежал на походной кровати, опираясь головой на свёрнутое валиком одеяло. Обернувшись в сторону генерал-майора Колюбакина, поморщился от стрельнувшей в раненой груди боли. Его сосед, тоже приласканный в бою картечью, вытянулся в двух шагах на расстеленном тюфяке.

– Пётр Михайлович, а ведь Даву ждёт нас завтра снова на поле сражения.

– Ждёт… – вздохнул тот. – Вишь, как фортеции укрепляет, врастает в позиции. Дозорные доносят, что и ночью французы не спят, ожидают подвоха. Даву всю армию свою выставил. Ох, не по плечу она нам.

Раевский довольно усмехнулся:

– А ведь нам удалось сосредоточить всё внимание Даву на себе. Прибыл посыльный: южнее Быхова наведены мосты, армия спешным порядком ведёт переправу через Днепр. Им нужно время, значит, рано ещё отпускать французов. Пусть ждут.

– Чего? Завтра все тут поляжем. И Багратиону от нашего геройства проку на грош. Не успеет уйти…

– А завтра… – злорадно хохотнул Раевский и охнул, схватившись рукой за грудь, – …завтра мы к французу не явимся. Отложим наступление на день. К вечеру он заволнуется… ан не заподозрит: надо же и раны когда-то зализывать. Пусть его гордость распирает: эка знатно нас потрепал, никак не очухаемся. А мы сделаем передислокацию: оставим Новосёлки и уйдём в Дашковку. Покараулим их ещё денёк. Пусть думают, что силы копим, готовим наступление.

12 июля генерал Раевский с 7-м корпусом перебрался в Дашковку и ещё день выжидал. Казачий полк атамана Платова демонстративно проехался по правому берегу Днепра, внушая французам впечатление, что осматривает окрестности Могилёва, выбирая удобные боевые позиции, а к вечеру скрылся. У Борколабова переправился через Днепр и двинулся в направлении, указанном Багратионом, который успел перевести армию на восточный берег и двинулся в сторону Смоленска через Пропойск, Чериков, Кричев, Мстиславль, Хиславичи. Ночью 7-ой пехотный корпус тихо снялся с позиций, перешёл Днепр по наведённой переправе за Быховом и соединился с Багратионом.

***

Наутро маршал Даву, пребывавший в полной уверенности, что именно сегодня предстоит решающая битва за Могилёв, поднялся чуть свет. В своей победе он был уверен. Однако ещё раз прокручивал в уме и чертил на бумаге расстановку сил обеих сторон, сверяясь с картой, разложенной на столе, чтобы досадная неучтённая мелочь не произвела осечку. Предстоящая баталия была спланирована безупречно! С его лица не сходила довольная улыбка. Он уже слышал восторги императора, стремления которого никто не мог осуществить, даже родной брат. Маршал гнал от себя сладостные видения – не время пока ликовать, парить в седьмом небе. Но неизменно возвращался к ним, представляя себя то со скромно склонённой головой, то гордо и бестрепетно расправившего плечи под торжественную дробь барабанов… в руке Великого полководца уже блеснул орден, императорская свита отводила завистливые косые взгляды, как…

В дверь раздался торопливый стук.

– Что там?!

– Дозорный, господин маршал, с донесением.

Даву слушал пикетчика, и краска сползала с его лица, как с дешёвой линялой пелёнки, а в глазах темнело. Донесение о переправе русских опоздало на сутки. Их теперь уже и след простыл. Силы противника, его планы, равно как и направление, в котором он скрылся, остались невыясненными. Гениально рассчитанный разгром Багратиона, ожидание наступательных действий противника, надежды на победу – всё коту под хвост!

Маршал знал, что Наполеон ему этого не простит.

Глава 10

Стоять и умирать

Барклай де Толли со своей 1-ой армией шёл на Витебск. Покинув 4-го июля Дрисский укреплённый лагерь, обустроенный сообразно плану генерала Фуля, который находился в свите царя и пользовался неизвестно почему его непререкаемым доверием в вопросах военной стратегии, главнокомандующий, как и все его генералы, был несказанно рад. Удалось-таки вырваться из этой «укреплённой мышеловки»! А сколько мучительных уговоров и дипломатических уловок было пущено в ход, чтобы убедить Александра, насколько гибельна для армии приготовленная позиция. Бездарный и самоуверенный Фуль сумел внушить царю мысль о выгодном расположении и боевой мощи лагеря, так что некоторые генералы, не отличавшиеся дипломатическими талантами и терявшие терпение, говорили Александру в глаза с нескрываемым возмущением, что «Дрисский лагерь мог придумать или сумасшедший, или изменник», что мнимые укрепления не продержатся и нескольких дней, что русская армия неминуемо будет загнана в полукруг окопов, окружена и атакована с единственным исходом – позорной капитуляцией.

Ещё больше изворотливости потребовалось, чтобы верноподданно убедить царя убраться из армии, где он, совсем не военный человек, только мешался, как тяжёлая гиря, прикованная к ногам. Вместе со свитой болтунов, тунеядцев, нашёптывателей, напыщенных и важных, Александр Павлович разъезжал по Дриссе, вмешивался в военные планы, отдавал немыслимые распоряжения, запутывал и без того нелёгкую задачу. Только в Полоцке, получив письмо любимой сестры Екатерины Павловны, которой не откажешь в уме и дальновидности, царь покаянно развёл руками: «Сестра гонит меня из армии», и головоломная проблема разрешилась. Теперь Барклай единолично распоряжался судьбой 1-ой армии. Ну, почти…

Он по-прежнему созывал военный совет, выслушивая мнение боевых и штабных командиров, сгоряча не отмахивался, основательно взвешивал каждое, зная по опыту, что на первый взгляд бредовое – берёт верх в посрамление тактическим правилам, ибо никто его не ждёт. А стерегут иное – по себе меряют, по букве воинской науки.

– Наполеон, как и мы, направляется в Витебск. Багратион под Могилёвом, может не успеть к нам на соединение, – начальник штаба генерал Ермолов, связанный тесной дружбой с князем Багратионом и получающий от него личную корреспонденцию, не докладывал, а словно размышлял вслух.

– Надо оттянуть время, задержать неприятеля на подступах к городу. А подойдёт 2-ая армия – дать сражение, – в голосе Михаила Богдановича чувствовалась непривычная решимость человека, уставшего от компромиссов, уступок, полумер. Не только Ермолов, знавший военного министра как осторожного, осмотрительного до педантизма политика, но и генерал-квартирмейстер полковник Толь с удивлением воззрились на главнокомандующего.

Однако начальник штаба, предпочитающий объясняться с врагом на языке оружия, на этот раз не поддержал боевого рвения главнокомандующего:

– Давать сражение здесь крайне нежелательно. И не под силу нам. Заведомое поражение сулит большие беды России.

Однако у Барклая был припасён железный аргумент, против которого другие возражения блёкнут:

– Вот придёт Багратион – послушаете, что он скажет: бежать без оглядки через всю страну – преступно. Потерять армию можно и по-другому: развеяв боевой дух, утратив веру в свои силы, в победу. Любимый ученик великого Суворова, он крепко усвоил превосходство духа над материей.

– Надо ждать вестей из 2-ой армии, – не сдавался Ермолов. – Сумеет ли Багратион прорваться через Могилёв к Витебску – нерешённый вопрос. Он уж не раз вынужден был менять направление сообразно обстоятельствам. А на этом пути засел Даву со своей армией.

Остальные генералы пока воздерживались принимать ту или иную позицию в споре. Только слушали да обменивались втихую соображениями, их шу-шу-шу рассыпа?лось по комнате и гуляло из стороны в сторону, словно ветер шуршал в сухих камышах. Барклая слегка раздражала принятая ими роль третейского судьи: выслушать противуположные мнения, взвесить и определить свою позицию. Не желая раздора соратников, он сбавил резкость тона и почти по-отечески вздохнул:

– Алексей Петрович, в нашем положении мы можем лишь одно: сдерживать неприятеля на подступах к городу в арьергардных сражениях, выигрывая время для Багратиона, насколько возможно. И мы отдохнём, пополним продовольствие, а потом форсированно направимся в Оршу на соединение со 2-ой армией.

Ермолов выразительно переглянулся с генералом Остерманом-Толстым, и тот, не умея сдержать резкости, возразил: