На всю жизнь

Эльза ворочается во сне – вот-вот проснется – и мы выходим из комнаты.

– Пойдем, Варя, я буду читать тебе стихи.

Она оживляется, в маленьких глазках загораются счастливые огоньки.

– И про бал расскажешь?

– Ну уж и бал! Уморушка!

И я в лицах представляю, как вертелись и английские «миссы» с палкообразными с «денди».

– Ха-ха-ха! А ты?

– А я вот как!

И я изображаю нашу бешеную пляску – и мою и Джона.

Варя давится от хохота, зарывшись в подушки.

Позднее, совсем уже ночью, я ей читаю стихи и сама упиваюсь каким-то странным чувством радости. И я не могу представить себе иного будущего, как служение искусству на его священном алтаре.

Я передаю Варе сегодняшний разговор с мамой-Нэлли.

– Тебя? Замуж? Ну, дудки! Или уж разве если явится какой-нибудь сказочный принц! – решает она авторитетным тоном. – Ты умница, ты талантливая, ты отмеченная судьбою!

Уходя перед рассветом, Варя напоминает:

– А помнишь про двадцать четвертое? Вот и узнаем твою судьбу, что тебя ожидает. Только, чур, Эльзы не брать.

– Но почему, Варя? Втроем же веселее, – протестую я.

– Она испугается, в обморок, пожалуй, упадет. – На минуту Варя смолкает и, лукаво прищурившись, глядит на меня. – А то возьмем, пожалуй. Пусть перетрусит до седьмого поту. Ей это полезно, Я согласна, возьмем и ее.

Лежа в постели, я вяло соображаю, что двадцать четвертое июня, – та ночь, в которую мы решили с Варей попытать наше будущее, великая Иванова ночь, – еще не скоро и что Варя успеет сто раз переменить свое решение идти в полночь на лесное кладбище собирать травы, по которым мы должны гадать, положив их под подушку на сон грядущий.[2 - Гадание – греховный обычай, ничего не имеющий общего с христианством, противоречащий его законам.]

Об этой ночной прогулке не знает никто.

* * *

– Тише же! Тише!

– Как скрипят половицы!

– Эльза, где вы? Я не вижу вас.

– Я здесь, m-lle Лидия.

– Варя, а Варя! Куда ты бежишь так скоро!

– Ах, Боже мой! Кажется, сторож Федор не спит.

Я, Варя и Эльза чуть слышно спускаемся по лестнице.

На нас темные платья, темные же шарфы на головах. Лица возбуждены, настроение приподнятое.

Сегодня Иванова ночь. В эту ночь люди гадают на двенадцати травах, собранных в полночь в лесу, положив на ночь под подушку эти заповедные травинки. Иные ищут клады.

Пригородный лес, по ту сторону, кишит нынче такими гадальщиками. Девушки и рабочие с фабрики, интеллигенты города, прислуга – все устремляется туда, по заведенному исстари обычаю. Жгут костры, собирают травы, плетут венки и пускают их в воду.

Но мы трое не хотим идти туда, где все. Какое же может быть гаданье в подобной сутолоке? А по инициативе Вари гадать мы должны непременно. Она хочет узнать, какая великая будущность ожидает меня, ее подругу. Что будет великая будущность – Варя не сомневается ни на мгновенье. Меня это смешит.

Для нашего ночного «сбора двенадцати травинок» мы выбираем кладбище. Здесь в эту ночь не будет ни души. Все нынче в городском лесу. Кладбищенская же лесная гора, с ее песчаным грунтом, густо усыпанным сосновой хвоей, пуста и молчалива, как склеп.

Половина двенадцатого.

В доме все тихо. Дашу положили в детской на время отсутствия Вари, которая спит с детьми.

Бесшумно достигаем мы нижней площадки. Вдруг Варя вскрикивает чуть не во весь голос:

– Ах, чтоб вас!

И изо всех сил отталкивает Эльзу, которая впотьмах наступила ей на ногу.

– О, pardon! Mille pardon, m-lle Варя.

– Ты с ума сошла! Разве можно так кричать, Варя?! – возмущаюсь я.

– Сойдешь тут с ума, когда прямо на нос лезет эта швейцарская мумия!

– Мумии бывают только египетские, – поправляю я Варю.

– Хоть голландские! Но зачем было брать эту тряпку с собой, – негодует Варя.

А Эльза, ничего не понимая, шепчет на своем родном языке:

– О, какая ночь, m-lle Лидия. Грешно спать в такую ночь. У нас теперь козы до утра пасутся по горному склону. И брат, фермер Пьер, пасет их до утра. Им душно в яслях. Целую ночь звенят колокольчики, привязанные к ошейникам, и одуряюще пахнут в горах ночные цветы.

– Что она там лопочет? – осведомляется Варя. – Ничего не пойму: же ву при, нос утри, же ву дон де кисель-ерундель, стрикозель… Тьфу! Язык сломаешь. Удивительно остроумно и красиво, – поджимает она губы.

– Очень красиво, Варя, если понимать, – заступаюсь я.

– Воображаю, – корчит она гримасу, выходя на крыльцо.

Мы за нею. Ночь действительно чудесная, ароматная, почти душная. Белой змеей извивается и бежит вдаль дорога. Темно по обе ее стороны в молодой роще и в лесу.

До кладбища ходьбы минут десять.

Мы осторожно вынимаем ключ из двери и запираем ее снаружи.