Джаваховское гнездо

Лиахва бунтует. Но он уж далеко.
Плывет он обратно, а кречет в руке.
Глядят его очи, отверсты широко,
Глядят на царицу. Царица в тоске.

Сомненье в Тамаре: «Напрасно спешила,
Суля с незнакомцем свой трон разделить.
Зачем ему вещее сердце дарила,
Зачем посулила его я любить…

Супруг мой – народ мой. Отчизна мне счастье…
Мне лучшее в мире – народный покой.
О, Бог мой великий, спаси от ненастья
И к лучшему все, о Могучий, устрой!»

Едва прошептала, как грозно, победно
Забилась река, заклубилась вода…
Пронзительный выкрик. И юноша бледный
В пучине исчез. Навсегда! Навсегда!

И тут же велела царица Тамара
Из камней могучих воздвигнуть дворец.
Остатки той крепости видны доныне
Над местом, где сгинул бесстрашный пловец… —

Гема закончила.

Старый тучный полковник тяжело поднялся с места.

– Матушка-княжна Нина Арсеньевна, – отдуваясь, заговорил он, – да неужто эту штуку могла сочинить такая малютка?

Нина подходит к девочке.

– Это ты сочинила, Гема? – спрашивает она.

– Нет, «друг», нет, это не мое, – отвечает Гема и отыскивает глазами кого-то в толпе.

Вот он в белом бешмете с лаврами и розами на кудрях, с робкой улыбкой на благородном лице.

– Это он, Сандро, сочинил! Переложил в стихи старую горийскую легенду о развалинах крепости на Лиахве. Он с тетей Людой писал, тетя поправила. Сандро это! Сандро! – волнуясь, заявляет Гема, и голос ее полон восторга и торжества.

– Сандро, – ты поэт! Браво, Сандро! – раздается кругом.

Взор Сандро гаснет в смущении.

– О, «друг»! Зачем это Гема предала меня? Это слишком! Я не люблю похвал.

– Ты заслужил их, мой мальчик.

Нина ласково треплет по плечу своего любимца. Потом незаметно машет платком музыкантам.

И вслед за этим раздаются звуки своеобразного кавказского оркестра. Чиангури и зурна слились. Звенят и поют. Поют и точно рассказывают что-то.

Из круга молодых девушек выбегает Селтонет в своем национальном костюме. Ее глаза сверкают всеми созвездиями Востока, ее губы улыбаются. В черных глазах восторг.

Начинается танец. Это не лезгинка. В Дагестане такого танца не знает никто. Это какая-то дикая пляска. Лихая Кабарда, разбойничья, жуткая, пробуждается в ней.

С заломленными над головой руками, тонкая, извивающаяся, как змейка, носится перед гостями Селтонет. Ее ноздри раздуваются, трепещут, глаза горят, косы бьются по спине, плечам и груди.

Забыты песня Маруси, поэма-декламация тихой Гемы, джигитовка Сандро. Забыто все. Гул похвал несется навстречу плясунье.

– О, она настоящая фея Востока, эта черноокая гурия Селтонет!

– Царица сегодняшнего бала!

Лицо Нины хмурится.

– Не портите девочку похвалами, – замечает она недовольно.

Но Селтонет и без того знает свою силу. Недаром она приберегла свой «нумер» под конец. Она должна затмить их всех, этих глупых ребятишек.

Но вот пляска окончена.

Под гул одобрения, тяжело дыша, Селтонет бросается на тахту. Молодежь окружает ее – молодые офицеры, юнкера, прочие гости, барышни, подруги – все.

– О, Селтонет, как вы плясали!

В ее глазах надменное выражение. Гордо улыбаются губки.

– У нас, в Кабарде… – начинает она.

Неожиданно подходит к ней тетя Люда.

– Поди, приведи себя в порядок, Селтонет, ты растрепалась.

Уйти сейчас, когда не дослушаны до конца льстивые речи! Когда вся она упивается своим прекрасным торжеством! Ах, как это жестоко! Но она не смеет ослушаться – перед ней «друг».

– Ступай, Селтонет, и делай, что тебе приказано.

Девушка закусывает губы. Глаза ее полны гнева. Но если можно еще ослушаться тетю Люду, то не повиноваться «другу» нельзя.

С опущенными, полными затаенного гнева глазами она убегает.

* * *

Даня сидит в своем углу на тахте, смотрит и не видит. Эта песня, эта декламация, эта пляска Селтонет, успех, доставшийся на долю этим детям, жжет ее мысль и душу.

О, если все это прекрасно, то что же скажут они, все эти жалкие провинциальные жители захолустного кавказского городка, когда услышат ее игру на арфе, ее, артистки, талантливой, большой!