Приютки

– Ты слышишь, как он играет, Вальтер, и что он играет! Ах, Дуня, эту бесподобную симфонию он сочинил сам… для меня… То, что он играет сейчас, называется «Встреча»… В ней юноша встречает девушку и дает ей слово вечно любить ее… Да, Дуня, глупенькая, маленькая птичка… Талантливый, знаменитый, прекрасный Вальтер любит меня! Меня, одинокую, никому не нужную, холодную, черствую, нелюбимую даже собственной матерью.

Помнишь, когда ты три года назад рыдала у нас на петербургской квартире? Я призналась тебе во всем. Я говорила тебе, как я несчастна! Но теперь я счастлива, как вряд ли кто другой может быть счастлив на земле… Дуня, милая Дуня! Я – невеста Вальтера, моего дорогого двоюродного брата… Мы сильно любим друг друга, и через год назначена наша свадьба… Моя мать так рада, что ее гадкая, некрасивая и эгоистичная Нан нашла свою судьбу; она сразу дала свое согласие Вальтеру… Если бы ты знала только, какое огромное счастье ждет меня на земле! Как прекрасна такая любовь, как наша!

Нан замолкла, потрясенная своей исповедью, а Дуня с расширенными зрачками и с улыбающимся застенчивым лицом ловила каждое слово юной баронессы. Ее детское сердечко билось спокойно и ровно, не сознавая всей важности такой любви, но чужое счастье захватило эту маленькую впечатлительную душу.

А звуки все таяли и умирали в благовонном июньском воздухе. На смену им рождались новые вдохновенно-прекрасные, молодые и мощные, без конца, без конца. Как никогда прежде, божественно хорошо играл в этот вечер счастливый любящий Вальтер.

– Девицы, кто нынче идет папоротник собирать! Сегодня Иванова ночь… Завтра Купала праздник! – громко заявила с утра Оня Лихарева, первая из старшеотделенок, раскрыв заспанные глаза.

– И впрямь, девушки, клад бы поискать! – мечтательно предложила Любочка.

– Ну, вот выдумала… Какой еще клад! Клад – чепуха. Бабьи выдумки… А вот двенадцать травок бы собрать в полночь, девицы, вот это хорошо! – вставила Паша Канарейкина свое слово.

– Это что, гаданье, что ли? Про суженого? – поинтересовалась Любочка.

– Тебе бы только о суженом, – засмеялась Паша. – Нет, просто судьбу свою увидать можно, ежели двенадцать травок, сорванных ночью, под подушку подложить.

– Ай, девоньки, как же это ночью? Жутко, поди, в лесу в полночь-то?.. – И Акуля Скрипцова, самая трусливая из старшего отделения, даже в лице изменилась от одной мысли пробыть в лесу ночное время.

– И то жутко, – согласилась Любочка, – а все же хорошо бы свою судьбу увидать!

– Помнишь, как Васса у Палани Заведеевой увидела, когда были в стрижках! – лукаво, прищурив один глаз, со смехом напомнила Оня.

– Так то стрижками были, – презрительно протянула Любочка, – трубочистов боялись, а нынче мы, слава богу, выросли под облака.

– Ладно уж! До облаков далече! – усмехнулась Оня.

– А я все же пойду… Лестно судьбу попытать! – настойчиво повторила Любочка.

– И думать не смей. Одна – в лес! Не пущу! – решительно заявила Дорушка и строго сдвинула брови.

Однако упрямую Любочку трудно было переупрямить. Пышная белокурая красавица, совсем уже взрослая годами Любочка постоянно думала о своей наружности, ухаживала за собою и верила твердо, что не доля сельской учительницы, не место мастерицы, модистки, закройщицы и швеи должно ожидать такую красавицу, как она, Любочка, а гораздо более заманчивая судьба… Любочке казалось, что должен был встретиться на ее пути какой-нибудь добрый человек, прекрасный, как сказочный принц, богатый и непременно «благородный», который возьмет ее за себя замуж, увезет Любочку из этого скучного приюта, и будут они жить да поживать в счастье, довольстве и холе. Об этом воображаемом, добром и прекрасном принце Любочка и на картах гадала, и на святках ради него в зеркало смотрела в полночь, и под двери церковные бегала слушать, не раздадутся ли там венчальные напевы «Исайя ликуй».

И сегодня она твердо решила пойти собирать двенадцать трав в соседнем с дачей лесу, чтобы положить их, согласно обычаю, себе под подушку.

Что приснится ей в эту ночь, благодаря душистым волшебным купальным травам, то и будет с нею, Любочкой, в ее жизни.

Весь день девушка была сама не своя, ходила как сонная, ничего не видя и не слыша, была рассеянна, как никогда, и отвечала невпопад.

Чем ближе подвигалось вечернее время, тем мучительнее чувствовала себя Любочка. Трусиха по натуре, она с ужасом думала о том, что несла ей с собою предстоящая ночь.

Поужинав позднее обыкновенного и выпросив разрешение у Екатерины Ивановны, жившей тут же при даче, в особом флигельке, пойти на берег посмотреть, как будут гореть костры, зажженные местными дачниками и коренными жителями местечка – финнами, старшеотделенки под начальством Антонины Николаевны отправились на пляж.

Поплелась было за другими воспитанницами и Любочка. Но, поравнявшись с опушкой леса, мимо которого тянулась дорога к берегу, молодая девушка вынырнула из толпы подруг и, никем не замеченная, юркнула за первое попавшееся дерево.

– Двенадцать трав… двенадцать трав! И узнаю судьбу свою… и узнаю своего суженого… – беззвучно шептали губы Любочки, пока она шла по узкой, влажной от росы тропинке, убегавшей в самую глубь большого соснового леса.

Кругом теснились старые, мохнатые, вековые сосны, дальше молодой, душистый березняк, еще дальше холмы направо и налево… Песчаные горы, поросшие тем же сосновым лесом. А там невдалеке тихо ропчущий своим прибоем залив. Его вечерняя песнь едва уловленными звуками долетала теперь до слуха Любочки. Веселые голоса дачников и финнов, окружавших береговые костры, покрывали сейчас этот тихий и сладкий рокот.

Яркие точки костров, их огневое пламя сквозило между стволами деревьев, освещая лес. Но там, в глубине его, царит темнота. И туда хорошенькая Любочка направила свои шаги, замирая от охватившего ее чувства ужаса.

Все слышанные с детства от няньки Варвары и от других простолюдинок рассказы про Иванову ночь с ее кладом и с бесовскою силою воскресли с особенной яркостью в памяти девушки. Ей казалось сейчас, что там, в полутьме, в кущах хвойного бора, там, где не видно огней, куда не достигает пламя костров, медленно и важно плывут высокие тени странных, неведомых и таинственных существ леса. Любочке слышится чей-то смех, раздражающий и жуткий за кустами волчьей ягоды, тут же, за канавкой сразу, совсем близко-близко около нее.

Не может быть, чтобы дачная молодежь пришла сюда в темноту от веселых костров и шумной суеты на пляже…

Что же это такое? Неужели ночные тени, падающие от деревьев? Ноги стали подкашиваться от страха у Любочки. Зорче вглядывается она в темноту широко раскрытыми, вытаращенными глазами… Сердце бьется все сильнее и громче в груди… Капельки пота выступили на захолодевшем лбу.

«Русалки! Либо леший! Кто их знает!» – вихрем пронеслась взволнованная мысль в юной головке девушки.

Идти назад?

Любочка призадумалась на минуту. В руке ее насчитывалось уже несколько гибких травяных стеблей: тут был и одуванчик с его шарообразным верхом, похожим на клубок ваты, готовый разлететься пухом при малейшем колебании ветерка, и лиловая кашка на шершавом стебельке, и лист подорожника, такой освежающий и прохладный, и мать-и-мачеха, и куриная слепота, и желтый лютик, и белая ромашка… и дикий левкой. Еще немного… еще пять-шесть разнородных цветочков или травинок – и желанный сон Ивановой ночи приснится Любочке с этими душистыми растениями под головой…

А темнота в лесу сгущается все больше и больше… Розоватые у опушки стволы сосен исчезли: появились угрюмые, точно затянутые траурной пеленой хвойные деревья… Они, как мохнатые чудища, сторожат тропинки. Стуча зубами со страху, с холодным потом, выступившим на лбу, Любочка нагнулась еще раз, чтобы сорвать последнюю травинку, выпрямилась и закаменела на месте. Какая-то белая фигура прямо двигалась на нее.

Огромной показалась она трепещущей девушке, необычайно страшной, похожей на привидение.

Любочкины ноги подкосились со страху. Глаза буквально вылезали из орбит. Собранные травы выскользнули из рук, и, вся подавшись назад, девушка закричала тонким, пронзительным высоким голосом:

– Помогите! Спасите! На помощь! А-а-а-а!

– Помогите! Спасите! – неожиданным эхо завопило и белое привидение.

Пронзительным визгом двух отчаянных воплей наполнился лес, и испуганная насмерть Любочка, и, по-видимому, не менее ее самой испуганное «привидение» со всех ног, не переставая визжать, помчались стрелою по тропинке назад, к лесной опушке.

Получилось странное, непонятное зрелище. Две фигуры бежали, едва касаясь ногами земли, почти рядом, наравне одна около другой, но боясь взглянуть друг на друга и отчаянно визжа на весь лес.

Не помня себя, влетела в калитку баронессиного сада Любочка… Сбила с ног попавшуюся ей навстречу няньку Варвару, только что вернувшуюся с берега вместе с воспитанницами, и замерла на груди у подоспевшей к ней навстречу Антонины Николаевны.

– Там… в лесу… белая… страшная… За мною гналась… – рыдая и захлебываясь, роняла она, пряча лицо в складках платья своей надзирательницы.

В ту же минуту вторично распахнулась калитка, и вторая, бледная, как смерть, девушка вбежала на террасу, где строились на вечернюю молитву старшие воспитанницы:

– Ради бога… спасите… в лесу… привидение… Оно сюда бежало… за мною! – вне себя от страха лепетала Паша Канарейкина и смолкла на полуфразе, заметив рыдавшую Любочку.

– Люба Орешкина! Да неужели же это была ты? – сконфуженно, теряясь, проронила она.

Любочка подняла бледное лицо на говорившую… Увидела Пашу и смутилась не менее подруги…

– Так это ты!.. А я-то… дура, думала… – залепетала она чуть слышно.

– Батюшки, светы! вот так анекдот! – подбегая к сконфуженным девушкам, хохотала Оня. – Вот-то хороши обе, нечего сказать! Друг от друга бежали и визжали как поросята! То-то представление было! Ай да мы, в театр ходить не надо! – И веселая девушка залилась гомерическим смехом.

Засмеялись следом за нею и остальные. Засмеялась и Антонина Николаевна, в первую минуту сильно испуганная непонятными слезами Любы. Но тут же умолкла сразу и, сдержав себя, строго выговорила обеим девушкам за их самовольную отлучку.

И в этот вечер и в последующие дни в приютской даче только и было разговору, что о двух «гадальщицах», испугавшихся друг друга до полусмерти. И долго и хорошенькая Любочка, и бойкая «Паша-вестовщица» вспыхивали до ушей при первом намеке подруг об их ночном происшествии.

Глава седьмая