Кто в тереме?

И теперь ей предстоит пережить еще одну муку? И как признаться, что она, Люся, внесла свою неблагородную лепту в развитие ситуации? Нет-нет, здесь какая-то чудовищная ошибка, скорее всего, эта Катя что-то путает или привирает, ведь ребенок, что с нее взять!

Но ведь она видела ту группу парней, выскочивших из подъезда, что и сосед с балкона второго этажа! А могла и не видеть, просто от кого-то потом услышала. А сосед мог выйти на балкон несколькими минутами позже и Юльку с Кирой уже не увидеть.

Чем дольше Люся думала над ситуацией, тем более неприглядной казалась ей ее собственная роль. Но и – как промолчать? Пусть полиция разбирается?

Ей опять поплохело. И она, разозленная, опять вспомнила отсутствующих подруг. Всегда их нет рядом, когда необходима поддержка, сочувствие и совет. Им-то можно было бы рассказать все без опасения, что выболтают кому-то. Они проверены и повязаны годами дружбы, да и вообще, в свой узкий круг почти никого не допускают.

По телефону ведь всего не расскажешь. Они бы, конечно, устроили ей чистку, что рассиропилась перед милягой-капитаном, но потом все равно бы ее пожалели и нашли оправдание. У Зайки в таких случаях главная тема – «это все – фактор неожиданности! Я бы, наверно, тоже не удержалась…» Она как бы снимала с человека половину ответственности и взваливала ее на себя. Милка ударялась в религию, хотя из молитв знала только «Отче наш», да и то с подсказками, искренне считая себя при этом глубоко религиозным человеком. Она отстаивала службу почти на всех важных церковных праздниках и даже приняла однажды участие в крестном ходе. Увы, во время шествия у нее вытащили кошелек.

– А как же грех укрывательства? – возопила бы она.

– А что, есть и такой библейский грех? – пискнула бы Зоя. – По-моему, это все-таки грех перед законом. А в священном писании – грех уныния, грех гордыни…

– Грех прелюбодеяния, – не преминула бы вставить сама Люся, хорошо знакомая с вопросом, которой в свое время согрешивший муж сломал жизнь.

– Какая разница! Грех есть грех.

– Уж лучше я была бы грешна перед законом, чем перед Дуней, – казнилась бы Люся.

– Кто из нас без греха, пусть бросит в тебя камень! – с жаром резюмировала бы Милка.

Они взрастали во времена поголовного атеизма, и в деле освоения религиозной грамоты, когда повеяли другие ветра, были самоучками, не слишком прилежными.

В любом случае, подруги ее морально поддержали бы.

– Старые вешалки! – продолжала она злиться, – неймется им! Одна учиться вздумала, когда уже о душе думать пора, другой приспичило именно сейчас по санаториям разъезжать, когда я тут в таком котле киплю! Тут у Херсонских трагедия, теперь еще Гороховы прибавились! И все на мою бедную голову! Ну почему, почему?!!

Похоже, сегодня у нее был День риторических вопросов.

Внутренний голос в принципе был не согласен с выдвигаемыми Люсей в адрес подруг обвинениями, но счел благоразумным промолчать и в этом случае. Или опять уснул, что более вероятно.

На похоронах Люся, всей душой разделяя горе Дуни, все же поглядывала по сторонам: уж очень ей хотелось увидеть этого «оно» Кирюшу. Вот как в жизни бывает! Не только в телевизоре – в их Богом забытом Артюховске кипят такие страсти. Дошла и к ним культурная революция, свобода нравов, толерантность и все остальное…

И чего этим детям не хватает?! Какого рожна?! Бедная Дуня! Еще и это переживать. Если Катька ничего не перепутала, конечно.

Но возле Юльки близко никого похожего не наблюдалось. Юлька, в черном свитере и черном платке, сама будто почернела, а когда на кладбище стали прибивать крышку, кинулась к гробу и закричала страшно.

– Переживает как! – шептались соседки.

– Она же все больше у бабушки была. Мать все время на работе (Дуня еще и техничкой подрабатывала в стройконторе).

– А где же ее… ЭТО?

– Не видать! Все-таки приличия блюдут.

– Может, Дунька ультиматум поставила?

– Может…

– Бабка ее терпеть не могла, царство ей небесное. Ссорились с Юлькой из-за него. Говорят, Юлька у нее денег просила, ему… ей… на операцию по смене пола.

Людмила Петровна ловила шепот и думала: в курсе ли Милка, какие страсти-мордасти кипят в ее подъезде? Никогда от нее не слышала ничего подобного! Хотя про Вовку-инвалида была в курсе, у Милы тоже на него был большой зуб.

* * *

Евдокия Валерьяновна Горохова, в просторечии – Дуня Горошиха, была лингвистическим самородком, но сама о том не подозревала. Как не подозревала об ее существовании отечественная лингвистика, вкупе с мировой.

Дуня не изобрела никаких языковых терминов, не была автором какого-нибудь словаря, к примеру, «Профессионального словаря бондарей нижнего Поволжья», не внесла даже минимального вклада в развитие структурной лингвистики. Она и писала-то, мягко выражаясь, не слишком грамотно, делая грамматические ошибки настолько нелепые, что они казались нарочитыми.

На таком языке изъясняются нынче юные пользователи в социальных сетях: писать нарочито безграмотно в интернете есть высший шик и признак некой посвященности. Хотя, если копнуть глубже, наверное, за этим фактом все-таки скрывается застенчивость, простодушное желание не афишировать тот факт, что в школе у человека по русскому языку была тройка с натяжкой.

Дуня компьютером не владела, иначе знающие ее близко пользователи-артюховцы, осваивающие тонкости интернетного «олбанского», могли заподозрить: без Дуни тут не обошлось. Но нет, они бы были не правы. Не приложила она руку и к созданию иного какого искусственного языка, ни эсперанто, ни волапюка. Все это было создано гораздо раньше.

И все же Дуня была творцом языка – своего собственного, и только для собственного пользования. Это не был сленг, арго или блатная феня в чистом виде, и это не было обычное засилье слов-паразитов или вульгаризмов, диалектизмов или профессионализмов. Наоборот, все богатства великого и могучего, в самых крайних его проявлениях, использовались Дуней с разной степенью активности, в зависимости от того, о чем шла речь.

Дуня была талантливый эклектик и компилятор. Причем, одним и тем же словом, лишь слегка видоизменив его приставкой или суффиксом, Дуня могла называть вещи прямо противоположные. Все зависело от контекста.

К примеру, встретившись после выходных, персонал детского сада, стопроцентно женский (включая сторожей и кочегаров, вернее – операторов котельной) развивал классическую тему «Как я провела выходной». В Дунином изложении рассказ звучал примерно так.

«Чуть свет прохрюкалась, в глазенки похлюпала, губешки начвалакала кое-как, в полуперденчик закутешкалась – и вперед, на рынок почимчиковала. Причвалакала домой – и в руках, и в зубах, три сумки: картошка, тосе-босе… Запышкалась, вкрай! Сам еще дрыхнет, а дочка уже на свой футбол усвистела, даже чепушку после себя не помыла, как чай пила.

Рассупонилась, только плюхнулась, пипирку заварила, хоть чайку хлебнуть – сам нарисовался: «Дуня, телефон мой не видела?!». Прошмандырили все хурхуны, разве такую пендюрку сразу найдешь?! А мой телефон, как на грех, разрядился! Сам-то уже и загорил! Затырхались – искали! На меня вяньгать уже начал, верите?! Я виновата, что трынделку свою вовремя заряжать не поставила!

Расширкались с ним немножко. Ну, нашли. Села опять за чай, а там не чай – холодец! А во рту – Мамай прошел, все выжжено! И только рот растрямкнула – «Дуня, пуговица оторвалась!» Пришпандорила ему пуговицу. На завтрак хлебова никакого нет, а ему – похлебать с утра подай!

Скандибекала омлет на скорую, вбрякала пять яиц, сидит, уминает свою дрышлю! Я себе новую пипирку заварила. Чебурдыкнулась на стул – слава тебе господи, и мой черед пришел почвалакать!

Ну, а после – понеслась Манька по кукурузе! Сам-то в гараж свой ушмякал, даже не побрился, так и свинтил, как мамуас, заросший! И надо же – вдвоем завтракали, а чепушек полна раковина! И так вот день напропалую, к вечеру ухыркалась так, что только на подушку бякнуться!»

Причем, что интересно, изъяснялась Дуня на своем языке только в близком кругу, подсознательно понимая, что в иных кругах будет неправильно понята. А уж с чиновными людьми разговаривала правильным, местами даже вполне литературным языком.

Дуня была дамой колоритной. Не слишком высокая, чуть выше среднего роста, телесно она была одарена природой более чем щедро. На юношеских фотографиях она выглядела пухленькой, но стройной миловидной брюнеткой с курносым носиком.

К своим пятидесяти с некоторым хвостиком Дуня значительно приумножила изначально отпущенное ей природой. Все было при ней, и всего было не только в достатке, но весьма в избытке. При взгляде на нее рождалась мысль, что женщина живет, как птичка, безмятежно, и в ладах со своей совестью. Совесть ее не отягощена проблемой лишнего съеденного куска и ужина после шести (захотелось – и съела, что такого!) и не истязает ее по ночам укорами. А о диетах женщина имеет весьма поверхностное представление и не собирается на старости лет его углублять.

Характер у Дуниной совести был таким же покладистым, как и у нее самой. Одним словом, Дуня жила по принципу одной из героинь Клары Новиковой: столько в себя за всю жизнь вложено, и что ж теперь, от этого избавляться?!

Кое-какие проблемы все же существовали. Например, Дуня обладала щедрым даром природы седьмого размера. Бюстгальтер седьмого размера купить было непросто. Муж шутил: «Дальше уже – только рюкзаки!» Тут ее выручала сотрудница, Людмила Петровна, соседка которой Лида Херсонская работала на швейной фабрике, специализировавшейся на пошиве постельного белья и медицинских халатов. Лида Херсонская сама, или кто-то из ее товарок, кому она подгоняла шабашку, выполняли оптовый Дунин заказ на пошив трех-четырех бюстгальтеров сразу, когда появлялась нужда.

Но имелись и свои преимущества в обладании таким выдающимся бюстом, которые отмечал Дунин же муж. «Подушек не надо, – хвастался он корешам, – на одну титьку лег, второй прикрылся. И мягко, и тепло, и звуконепроницаемо. Опять же, природный материал, экологичный, не то, что грязное куриное перо или синтетический наполнитель!»

При этом Дуня несла свой вес легко. Как-то довелось им с Людмилой Петровной гулять вместе на свадьбе – сотрудница выдавала дочь замуж, и они получили приглашения. Людмила Петровна диву давалась, глядя на то, как пышнотелая Дуня в яркой фиолетовой кофте с блестками, словно гигантская экзотическая бабочка, порхала вокруг своего мужа в танце.

«Она, наверно, и канкан сможет!» – завистливо думала Людмила Петровна, сроду не умевшая хорошо танцевать и за всю свою жизнь не освоившая этой премудрости, несмотря на худосочность и малый вес.

А уж карими глазками с поволокой Дуня в свое время, наверное, подстрелила не одного воздыхателя, пока не нарвалась на будущего мужа – шоферюгу Толика Горохова.

Прожили они с Анатолием Николаевичем в любви и согласии 30 лет с гаком. И любовь, вроде бы, закончилась на каком-то отрезке жизненного пути, и согласие было относительным. И, как не без оснований полагала сама Дуня, Толик был ей не всегда верен в силу профессии шофера и склонности к разнообразию абсолютно во всем. Но ее ровный покладистый нрав и просто-таки библейское терпение удержали семейную лодку на плаву.