Кто в тереме?

– Пожалуй, что и есть. Знаете, они ведь из домашнего гнезда вылетают, вырываются из-под родительской опеки. И понтоваться друг перед другом начинают: все такие опытные, тертые, прямо крутизна. Некоторым, в их юном возрасте, и правда, уже от жизни крепко досталось, но у большинства чистый выпендреж. Кира – девушка резкая, дерзкая, грубая. Она не играет. Здесь, в колледже, не нарывается, ведет себя более-менее в рамках, особенно после одной истории, но несколько раз мне приходилось с ней крупно разговаривать. Ударила девушку, свою одногруппницу, толкнула в лужу другую, та вся измазалась, одежду порвала. Ни одна из них не призналась – за что!

– А после какой истории?

– На праздничной дискотеке избила парнишку из пришлых, которые тут вечно хороводятся во время дискотек. Студенческий контингент-то у нас в основном женский. Пока прибежали преподаватели да дежурные, сцепились так, что еле их растащили. Хотели без полиции обойтись, но не вышло, не обошлось. Она там была просто невменяемая. Ногами дралась, представляете?

– Как же не исключили?

– Девчонки из группы ходатайствовали за нее перед директором. Только я особого воодушевления с их стороны не заметила при этом. Не знаю, чья была инициатива, очень может быть, что Кира и поднажала на них. И, как ни странно, парень, с которым она дралась. Пришел – откуда только узнал, что она на грани исключения, – сказал, что сам виноват, извинился перед Кирой. Решили простить, не ломать ей жизнь. Но, если честно, лично я в постоянном состоянии ожидания, что еще случится? Она последний год учится, мы уже начали переводить дух – может, обойдется, выпустится благополучно, да и уедет? А там – перемелется, жизнь обломает? Вы так и не скажете, что она натворила?

– Пока не могу. Скажу только, что она свидетель по одному делу, очень серьезному.

– А… это не связано с нападением на Юлину бабушку?

– Ну, Артюховск!.. – покачал головой капитан. Я убедительно прошу вас, Марина Андреевна, воздержаться от разговоров с коллегами на эту тему, – сказал он, сознавая всю бессмысленность своей просьбы.

Марина Андреевна замялась.

– Как вы себе это представляете? У меня есть руководство… Оно знает, что у меня сегодня встреча с представителем органов…

– Да, действительно, – безнадежно вздохнул капитан. – И пара-тройка очень близких подруг, которые никому никогда ничего не расскажут, если вы их об этом попросите. А как мне поговорить с Кирой?

– Но… ее нет на занятиях… И вчера не было. И… позавчера.

– А вы с ней не связывались? Номер телефона-то ее у вас есть?

– Разумеется. Не отвечает.

– А однокурсницы не в курсе? – не желая того, скаламбурил Бурлаков.

– Нет, она же на квартире живет. Можно было бы у Юли спросить, но она после смерти бабушки, насколько я знаю, еще не появлялась на занятиях.

– Но как же так? Хорошенькое дело!

– А что вы хотите?! Вирус же гуляет! Многие болеют.

– А телефона хозяйки квартиры у вас нет?

– Нет, к сожалению.

– Что ж, давайте адрес.

– Минуточку!

Марина Андреевна вытащила из ящика стола толстенькую папку с файлами. Каждой студентке в этом ее кондуите был отведен персональный файл. Нашла нужный, по алфавиту, продиктовала адрес.

– Я и сама сегодня после занятий собиралась ее навестить, – произнесла, некоторым образом оправдываясь.

– Что ж, навестите и вы, я думаю, вреда не будет, – сыронизировал Бурлаков.

Он-то собирался навестить студентку Журавлеву безотлагательно. Как выяснилось несколько позже, зря старался: дома Киры не было. Хозяйка сказала, что три дня назад девушка собрала вещи в сумку и уехала домой, якобы мать заболела.

Пока же подтекстом у Бурлакова звучало: неблагополучной студентки третий день нет на занятиях, а ты только собираешься.

«Что ты понимаешь! – обиделась про себя Марина Андреевна. – Тут и так головы не поднять – лекции да семинары, да практика, да внеклассная работа, а я еще должна бегать по дворам, как только непутевая девчонка день-два занятий пропустит. Потом ведь все равно какую-нибудь справку принесет! И как только они их добывают! На каждый чих не наздравствуешься!»

Тот факт, что капитан не проникся должным уважением к ее загруженности, был лишь второстепенным поводом для обиды. Главным же было то, что ее природой дарованное и благоприобретенное женское обаяние не сработало, она это почувствовала. Не сработали ни горловые переливы, ни изящные позы. Капитан к концу их беседы не потеплел ни на один градус, хотя оставался, в основном, корректным. Каким пришел, таким и уйдет.

Ну и фиг с тобой! Мент – он и есть мент!

– А Юля Горохова – она тоже сложная девочка?

– В общем, да, не простая, но совсем в другом плане. Она все-таки домашняя, не испорченная. В ней нет… я бы сказала… подлинки, что ли… Но я не слишком хорошо ее знаю. Так, поскольку веду занятия в их группе.

– А в Кире есть?

– Есть, мне кажется.

– Тем не менее, они дружат с Юлей…

– Дружат… Впрочем, о Юле вам лучше поговорить с куратором Юлиной группы.

– Всенепременно! – Бурлаков взглянул на часы, висевшие на стене напротив. – Как раз сейчас и поговорим! Сания Хасановна, так ведь?

– Да, у нее как раз пара закончилась в ее группе. И с девочками сможете поговорить из Юлиной группы. Я провожу вас в ее кабинет.

– А ваши девочки?

– У моих сегодня практика, они по разным местам.

Никита Михайлович Мирюгин, молодой директор недавно созданного в Артюховске Музея купеческого быта, позвонил и слезно умолял перенести их встречу на более позднее время. У него нарисовались реальные спонсоры, и встреча с ними была для него куда важнее, чем очередная беседа с представителем РОВД.

Ничего нового на предмет гибели его сотрудника Херсонского Игоря Юрьевича он рассказать не мог, кроме того, что уже рассказал. Да, чуть больше месяца назад он, Никита Михайлович, по просьбе Игоря Юрьевича принял на работу его знакомого – Легостаева Виктора Ивановича. Ну, как принял? Временно, по краткосрочному трудовому договору.

Херсонский с Легостаевым должны были освободить подвал от скопившегося там за десятилетия бытового хлама – коробок, ящиков, сундуков, забитых барахлом, сломанной техники и тому подобного. Ну, и произвести мелкий ремонт стен и перегородок, если потребуется. Работал Легостаев на совесть, выполнял все и даже больше, чем от него требовалось. Руки золотые, и не лодырь. Чтобы пили – не замечал.

Игорь Юрьевич, честно сказать, к физической работе не слишком был предназначен, основная нагрузка легла на его напарника. Как уж там они договаривались деньги делить – он не вникал, это их дело. По завершении работы все расстались, взаимно довольные.

Бурлаков пошел музейщику навстречу, так как сочувствовал. Спонсорские деньги могли уплыть у директора из-под носа. Спонсор – существо эфемерное и ветреное: сегодня он возник, завтра – растворился.

Сегодня он предан идее сбережения исторической памяти и горит желанием помочь встать на ноги музею. Завтра он вдруг осознает великую роль искусства для подрастающего поколения и возжаждет отстегнуть некую сумму перебивающейся муниципальными крохами местной малюсенькой картинной галерее. Галерея – гордость города, хотя в экспозиции, в основном, – работы местных художников-самородков. Послезавтра он начнет думать о спасении своей грешной души и жертвовать на храм. Вполне вероятно, что послепослезавтра он осознает, что заработанного своими непосильными трудами бабла на всех не хватит, а жизнь быстротечна. Проникшись скорбью, он продолжит тешить себя, любимого, и эпикурействовать.

Вадим Сергеевич не стал качать права. Собственно, они уже встречались с Никитой Михайловичем в кабинете Бурлакова, и его нынешний беглый телефонный рассказ добавил мало красок в нарисованную им прежде картину.

Херсонский работал у них чуть более года. Зачислен был сторожем, но при зачислении изъявлял согласие за ту же зарплату выполнять и всякую мелкую мужскую работу по музейному хозяйству, типа, прибить-привинтить. Мастер-хаус, одним словом. Никита Михайлович, трясшийся над каждой копейкой, прельстился его кандидатурой из соображений экономии.

Херсонский всякую работу и выполнял, добросовестно, но как умел. Никита, глядя на результаты, думал порой, что звание «Мастера-золотые руки» он бы ему не присвоил, хотя и сам не годился даже в подмастерья. «Тяп-ляп», – говорила его деревенская бабушка, или: «Не оттуда, Никитка, у тебя руки выросли. Не в отца пошел».

Уже когда Никита листал трудовую книжку Херсонского – фолиант, даже, он сказал бы, инкунабулу, не будь она столь затрепанной и замасленной («зачуханной», определила бы его бабушка), его одолевали сомнения в целесообразности приобретения столь ценного кадра. Сомнения разметала в прах Людмила Петровна. Она была соседкой Херсонских и по совместительству – подругой их музейного бухгалтера Людмилы Ивановны и экскурсовода Зои Васильевны. Эти три женщины не столь давно сыграли немаловажную роль в жизни самого Никиты, и сейчас были не просто единомышленницами, но помощницами и сподвижницами в благородном деле создания музея.