Кто в тереме?

Оказывается, речь шла ни больше ни меньше как о спасении молодой семьи. Семья была молодой не по возрасту, а по стажу, и нужно было помочь декабристке-жене поднять мужа с колен, выпрямить и дать возможность сделать первые шаги. А уж учить заново ходить его она будет сама.

Никита и сам совсем недавно обзавелся семьей, и это понятие было пока что для него свято. Это стало вторым соображением при зачислении. Третьим – безусловная порядочность Игоря Юрьевича Херсонского, которую с пеной у рта гарантировала Людмила Петровна.

Короче, стихийно образовалось общество по спасению бывшего алкоголика. Причем, никто не гарантировал, что Игорь Юрьевич не сорвется. Он ведь мог насторожевать так, что потом пришлось бы подключать полицию к поискам экспонатов и каких-никаких имеющихся в распоряжении музея стройматериалов.

Вслух сомнений никто не высказывал, все дружно играли в благородство, пока однажды снедаемая беспокойством за своего протеже Людмила Петровна, вкупе с Зоей Васильевной, прихваченной для храбрости, не столкнулась глухой ночной порой у музейного забора с Никитой Михайловичем. С ранимой Лидой Людмила Петровна поопасалась делиться сомнениями, возможно, беспочвенными. Никита, в свою очередь одолеваемый начальственным ражем, вышел в ночь, подобно Гаруну-аль-Рашиду, проверить, насколько все спокойно на территории его маленького Багдада. То есть, сколь добросовестно охраняет вверенный его попечительству культурный объект сомнительный кадр.

Кадр-таки был на месте, в окне его светелки горел огонек. А приведенный им с собой на дежурство Басмач (лохматая беспородная псина темно-коричневой масти, которую Гарик недавно прикормил) учуяв пришельцев, не сходя с крыльца бдительно и злобно зарычал. Ему подтявкнула Мочалка – маленькое пушистое существо бурого цвета. Внимательный глаз мог бы определить, что в годы ее отшумевшей золотой юности она была блондинкой.

Мочалка прибилась к Басмачу в одну из ночей его дежурства и легко мирилась с полученным ею от Гарика неблагозвучным именем за не слишком обильную, но гарантированную миску с объедками. Днем она куда-то исчезала: вроде бы у пирса под плитой вырыла нору, где и щенков производила на свет. А ночами, причем по графику, то есть – когда дежурили Басмач с Гариком, строго через две на третью, помогала им коротать дежурство.

Как значительное число дам, миниатюрная Мочалка питала слабость к крупным мужчинам брюнетистого типа и повышенной шерстистости, вроде Басмача. Ее, вероятно, не тревожили мысли о часе Х, когда придет момент залезать под плиту и производить потомство. Она жила по легкомысленному женскому принципу – потом нам будет плохо, но это уж потом.

На их бдительный дуэт отреагировал Игорь Юрьевич, вышел на крыльцо с фонариком в одной руке и палкой (!) в другой.

– Кто здесь?! – рявкнул свирепо, хорошо поставленным баритоном. А ведь Людмила Петровна утверждала, что поет он, как ни странно, тенором.

Проверяющие шарахнулись в темноту.

Позже они определились с графиком, и уже по очереди изредка устраивали ночные вылазки. Но Гарик ни разу не подвел Людмилу Петровну и не заставил пожалеть о принятом решении Никиту Михайловича. Людмила Петровна со подруги, да и сам директор вынуждены были констатировать с заслуженной гордостью педагогов и с облегчением: Гарик Херсонский встал на ножки.

Все это уже было Бурлакову известно. Он, в силу своей дотошности, просто хотел осмотреть последнее место работы убиенного Гарика, поглядеть, так сказать, его глазами и влезть в его шкуру. Авось, родится какая-никакая мысль.

У Лиды Херсонской есть основания впасть в недоверие. Ведь в заброшенном колодце на старых дачах Игорь Юрьевич оказался после того, как отдежурил свою смену. Что его туда повело? Почему он не пошел прямиком домой, к горячему вкусному завтраку? Раньше за ним такого не водилось. И еще: почему Никита Михайлович предпочитает смотреть в сторону, когда случается ему беседовать с Бурлаковым? Есть что скрывать?

Решив использовать образовавшееся в его расписании окно и пообедать, Бурлаков все же заскочил прежде на работу. Дежурный сержант предупредил, что его ждут две женщины, которые занимавшемуся в этот момент в кабинете вдохновенной писаниной младшему лейтенанту Лысенко излагать свою проблему отказались.

Капитан взглянул на сотовый – пропущенный вызов от Лысенко. Как же это он его не услышал? Взбежал бодро на свой второй этаж. Возле его кабинета на двух стульях сидели, съежившись, мать и дочь Гороховы. При его приближении дружно вскочили и едва ли не руки по швам вытянули.

За окнами влачился паршивый серенький декабрьский денек, с неба опять сеялось непонятно что – то ли крупа, тут же и тающая, то ли морось, тут же замерзающая – термометр сегодня показывал ноль. Бурлаков промок, а нежданные гостьи его оказались более предусмотрительными: рядом со стульями, в небольшой нише, стояли их разложенные зонтики, уже высохшие. Видно, сидят здесь уже порядком.

Энергетики в этом месяце хулиганили особенно активно – производили регулярные веерные отключения электричества по улице Минусинской, где располагалось РОВД. Едва успел Бурлаков подойти поближе к женщинам, как свет опять вырубили, и коридор заполнил прямо-таки вечерний сумрак.

Капитан не успел разглядеть выражений лиц посетительниц, да тут и психологом не надо было быть, чтобы догадаться: на лицах – маски трагедии. Либо дитя дозрело до признаний, либо случилось еще нечто неординарное. Либо то и другое. А несчастная мать, естественно, – в качестве конвоира и телохранителя.

Когда Бурлакову приходилось читать в книгах «его глаза рассказали о многом» или «ее глаза просили, умоляли, требовали», он лишь пожимал плечами. Глаза сами по себе ничего не могут рассказывать, удивляться или гневаться, ему ли этого не знать. Они могут таращиться, щуриться, коситься… Он понимал, конечно, что это всего лишь литературный штамп, клише. Вытянувшиеся по стойке смирно посетительницы таращились, ели его глазами, как солдаты на плацу при посещении высокого чина.

Одно время Вадим Сергеевич всерьез увлекся физиогномистикой. Когда человек врет, его зрачки сужаются, взгляд бегает по сторонам. Тертые калачи знают об этой особенности и, наоборот, стараются смотреть на собеседника пристально. Получается чересчур пристально, и это тоже признак вранья.

Эти лица врать не умели.

– Это хорошо, что вы пришли! – сказал капитан. – Вы очень вовремя пришли. Прошу! – и гостеприимно распахнул дверь в кабинет.

Через 20 минут беседы, а точнее – признательных показаний, Юле Гороховой пришлось вызывать скорую: с ней случился нервный срыв. Возникла необходимость госпитализации. Матери тоже, заодно, всадили сердечный укол, и она погрузилась в скорую – сопровождать дочь в больницу.

Бурлаков, выйдя покурить, увидел в коридоре два забытых пестрых зонтика, один – в желтых лошадках на зеленом фоне, Юлин. Видимо, зонтов с автомобильными или футбольными принтами не нашлось. Другой – в розовых цветах на фиолетовом поле. Надо полагать, любимые цвета Дуни. Они так и стояли в нише.

Завтра, а может, уже и сегодня, ему предстоит выслушать «Отче наш» от начальника на предмет превышения должностных полномочий. Хотя превышения как такового не наблюдалось, девушке стало дурно посреди собственного рассказа. Мать это подтвердит, но в профилактических целях на ковер вызовут непременно, в качестве наглядного примера для коллег: как не надо вести допрос. Потом все же оперативное раскрытие преступления зачтется, и бурчание начальника будет отечески-символическим.

Покурив, Бурлаков с треском сложил зонтики и занес их в кабинет. Открыл было шкаф, хотел положить на верхнюю полку для головных уборов, но заколебался – настолько чужеродными телами выглядели зонты среди коренных обитателей. Словно две нежные легкомысленные бабочки, увлекшись флиртом, не учуяли надвигающейся непогоды, и шквал ветра занес их в чью-то провонявшую нору.

Этот родной крепкий запах! Кто знает, сколько бедняжкам придется провести времени у него на передержке, пропитаются – потом не выветрится. Бурлаков закрыл дверцу и положил зонтики на шкаф. Взял со стола Юлин телефон, оставленный ему Евдокией Валерьяновной, набрал абонента.

– Кира, не кладите трубку, послушайте меня.

– Вы кто?!

– Меня зовут Вадим Сергеевич Бурлаков, я замначальника уголовного розыска Приволжского РОВД.

– Откуда у вас Юлькин телефон? Где Юлька?

– Юля в больнице. У нее нервный срыв.

– В какой больнице?

– Этого я вам не скажу.

– Да я и сама узнаю!

– Не узнаете, я уж постараюсь. Да хоть и узнаете, вам это ничего не даст. К ней не пропустят.

– Меня пропустят!

– Ну, если только вы переоденетесь в меня и предъявите мое удостоверение.

– А почему? Вы тут с какого боку?

– А вы как думаете?

– Я ничего не думаю!

– Кира, вам ведь уже есть 18, – Бурлаков не спрашивал, а утверждал.

– Ну а мой возраст-то здесь при чем?

– Вы достаточно взрослый человек, чтобы отдавать себе отчет: всю оставшуюся жизнь ведь прятаться не сможете. Попробуйте представить.

Взрослый человек трудно сглотнул и откашлялся. Помолчали…

– Это типа того, что раньше сядешь – раньше выйдешь?

– Типа этого.

– Что мне будет?

– Будет суд, и он решит. Чистосердечное раскаяние значительно смягчает вину.

– Ну-ну! Бла-бла-бла…