Кто в тереме?

– Почему это мне? А тебе? – позеленел Витек.

– Потому что это ты его, а я только тащить помогал. За сокрытие много не дают!

– Как это – я? Ты совсем оборзел? Да иди ты знаешь, куда? Если возьмут, тоже молчать не буду!

– А мне плевать. Твое слово против моего, свидетелей нет. У тебя мотив, ты про клад хотел смолчать. А у меня – подумаешь, жена изменила сто лет назад! Я что ж, из мести его решил убить? Не смеши людей, кто в такое поверит! А вот ты – сумеешь отбрехаться?

У Виктора челюсть отвалилась:

– Ах ты гад!

Зварыкин захохотал и предусмотрительно выставил левое плечо вперед, чтобы боксерским ударом встретить Легостаева, если надумает кинуться.

– Хочешь жить – умей вертеться. Но выход есть. Крестник твой. Уж не знаю, что в нем девки находят. Срочно пусть знакомится с какой-нибудь санитаркой из нашего блока. И в ближайшее ночное дежурство пусть вызовет ее куда-нибудь. Пообжиматься на нижней площадке у подвала. И чтоб подольше, чтобы она ослепла и оглохла на время.

– Да ты чего? Такие знакомства за один вечер не заводятся! Какая дура пойдет с посторонним?

– А ты убеди его, что надо постараться. Подумаешь, делов-то, ему только в охотку. А ведь грязную работу опять мне придется делать. Даже не знаю, стоит ли оно того? Может, проще тебя замочить? И твоего сынка? Тогда все мне достанется!

Он снова злобно заржал.

– Расслабься, шучу! Ты, кстати, не растрепал крестничку про клад?

– Нет! – обмер Легостаев.

Санитар похлопал Витька по плечу:

– Ну и хорошо. Не боись, теперь у нас все пучком будет! Но помни: пойдешь на попятную – смотри у меня! Я на все пойду, ты понял? И при этом тебя не обижаю, как договаривались – все пополам. Хотя, конечно, это не по справедливости… Ну, там посмотрим. Я – человек чести! – и ухмыльнулся мерзко.

Он сегодня был расположен к шуткам.

Легостаев озвучил свою просьбу крестнику в тот же день:

– Тюрьма мне грозит, Леня!

Больше тюрьмы, однако, он боялся Зварыкина. Настолько струхнул, что впутал в историю и Леньку. Того, правда, долго уговаривать не пришлось – то ли не въехал, во что впутывается, то ли уж очень хотел помочь бате, так он называл крестного, – единственному человеку, от которого видел в жизни что-то хорошее.

А может, уже грела его мечта о новой прекрасной жизни, картины которой рисовал ему батя, и шумел в ушах океанский прибой?

Леонид, разогревая Олю поцелуями, сам увлекся, и опомнились они только тогда, когда сверху понесся нечеловеческий вой и поднялся переполох. Оля, вырвавшись из его объятий, пулей понеслась в отделение. В этот раз спасительного чуда с Гариком Херсонским не случилось.

А потом Оля начала истерить. Упаси боже, она ни в чем Леню не подозревала, но ее больная совесть отравляла ей существование. На какое-то время его ласковые уговоры, разумные аргументы, жаркие поцелуи глушили ее решимость. Но и совсем она не оставляла идею пойти в полицию и признаться, что ее не было в отделении, когда туда проник посторонний. Который, надо полагать, был совсем не посторонним, поскольку прекрасно ориентировался в обстановке и обстоятельствах.

Оля считала, что она в некотором роде соучастница убийства Игоря Юрьевича Херсонского. Наконец, в ее влюбленную головку начало закрадываться подозрение, что и Леня не просто так отговаривает ее от признания, и не по простой нелепой случайности именно в то ночное дежурство он вызвал ее на свидание.

Она гнала от себя эти мысли, но Леня ловил на себе ее задумчивые взгляды и начинал тревожиться. А затревожившись, он нарушил запрет бати и позвонил ему.

Батя, переполошившись в свою очередь, позвонил Зварыкину. Все закручивалось в такой тугой узел, что развязать его становилось невозможным.

– Я же говорил! – рыкнул Зварыкин. – Чего резину тянете?

В тот же день Зварыкин встретился с Леней и сказал:

– Что хочешь пой своей пташке, но чтоб сегодня вечером она пришла к тебе на свидание. Только не белым днем, и не в кафешку какую-нибудь. Давай вечером попозже, к тому корпусу, который строите. И открой дверь в подъезд, что с торца.

– Зачем? – спросил Юдин, надеясь не услышать того единственного ответа, который был очевиден.

– Тебе как, на пальцах объяснить или сам дотумкаешь? Большой уже мальчик! – издевательски ухмыльнулся санитар. – Вляпались вы со своим батей, так уж не дергайтесь. Делай то, что тебе велено. А то жить вам красиво хочется, а на расплату жидковаты оба. Приведи девку в подъезд, остальное тебя не касается.

Оля пришла нарядная, взволнованная. Встречавший ее на остановке Леня, смущаясь, сказал, что обстоятельства изменились, он не может пригласить ее к себе домой. Сторож просил его подежурить негласно, у него дома какой-то форс-мажор, а они в дружеских отношениях, нельзя отказать. Ему страшно неловко, но, если Оля не против, он постарается превратить бендежку на время ее визита в сказочный дворец.

Хотя некоторое чувство разочарования имело место, Оля не была против. В конце концов, какая разница, днем раньше или позже она увидит дом любимого?

Они подошли к строящемуся больничному корпусу уже в темноте. В бендежке горел свет, и глухо доносилась песня «Ах, какая женщина!» Должно быть, работал переносной телевизор, Леня его почему-то не выключил. Любимый обнял ее, прошептал:

– Хочешь, я покажу тебе звезды?

– С ума сошел, – засмеялась Оля. – Какие звезды – небо все в тучах?

– Если подняться повыше, их можно увидеть, ты разве не знала? Хочешь, я покажу тебе нашу с тобой звезду? Ее хорошо видно.

Не слишком Оле хотелось тащиться в темноте куда-то наверх, хоть Леня и запасся фонариком. Но она не хотела показаться любимому скучной неромантичной девушкой.

Они поднимались по лестнице все выше, девушка уже утомилась, да и Леня дышал тяжело. Наконец, остановились.

Леня, открыв дверь, подвел Олю к бетонной плите, выступающей из стены, – будущему балкону, еще не огороженному перилами.

– Смотри! – сказал. И отступил вбок, гася фонарик.

Она, задрав голову к небу, не почувствовала, что из кромешной тьмы выдвигается высокая коренастая мужская фигура. От сильного толчка девушка, захлебываясь криком, полетела вниз.

Уронив фонарик, поскуливая, Леня мчался вниз по темным лестничным пролетам, норовя свернуть себе шею. Его преследовал уже смолкнувший крик Оли.

Только чудом не переломав себе ног, он выскочил на улицу через дыру в заборе, про которую знали все работники больницы и больные. Там пошел шустро, с трудом удерживаясь от бега и проклиная всех на свете, начиная с крестного.

В какую историю он его втянул! Будь проклят и он, и его клад с грядущей распрекрасной жизнью!

Зварыкин, чертыхаясь и пятясь, подсвечивая фонариком, вытирал какой-то ветошью следы двух пар обуви. Невозможно было в темноте разобрать, где чьи следы! Что ботинки этого слизняка, что сапоги девицы, следы были по размеру одинаковые.

Вообще, предполагалось вытереть только следы паршивца, оформив все как самоубийство. Благо, опыт у этого доморощенного донжуана по части девичьих самоубийств уже был. Тьфу, куда эти дуры смотрят!

Сам Зварыкин предусмотрительно поднялся наверх в носках, ботинки были у него в полиэтиленовом пакете, а обулся он уже внизу, на асфальте. Ветошь сунул в пакет из-под ботинок.

Как оно теперь все пойдет? Не сдулись бы да не раскололись эти два придурка-родственничка. Испортят дело в самом конце, когда оно почти сделано.

Он еще подошел к телу, посветил. Подтянул к себе отлетевшую в сторону сумочку, порылся. Нашел в кармашке телефон. Выбрался с больничного двора тем же путем, что и Юдин, через дыру в заборе, чтоб не отсвечивать на проходной.

Эпилог