Пепел. Хроники Риада

Прошли ночь и день, прежде чем Руби смогла понять: её сознание, её душа пробудились в теле маленькой девочки, которая жила в горном селении много лет назад. Девушку мучила мысль, что, скорее всего, в ту страшную ночь малышка умерла; но она не понимала, что произошло и как она сама переместилась назад во времени. Определить ни эпоху ни век девушка так и не смогла, ибо, казалось, в её новой жизни смешалось всё.

Окружавшие её люди говорили на совершенно незнакомом ей языке, и первые месяцы Руби отвечала интуитивно, полагаясь на память тела, которое сохранило знания девочки. Со временем Руби выучила все слова и по привычке лингвиста много часов провела, анализируя их звучание и построение предложений. Язык племени Ламар, горного народа, которому принадлежала ХынСаа, по мелодичному звучанию и словам, вбиравшим множество значений, сильно напоминал ей арабский. Девушку немало восхищала как лаконичная манера разговора, так и глубина смыслов, позволявшая выразить мысль несколькими словами. Не сразу Руби поняла, сколь сильно язык связан с бытом ламарцев.

Люди горного племени отличались высоким ростом, худощавым телосложением и светлым обликом; с сухими лицами, бледной кожей и зачастую тонкими чертами лица, они напоминали девушке аристократов, волею случая оказавшихся в горах. Все без исключения дети были светловолосыми: пепельно-русыми, златокудрыми или рыжими; волосы их темнели со временем, и среди взрослых встречались даже тёмные шатены. Черты лица у мужчин были чуть более резкими, чем у женщин, они смотрели глубоко посаженными глазами из-под выступавших надбровных дуг, прятали неизменно волевые подбородки под бородами, коротко стриженными, как и волосы, и ступали ровно, держа осанку подобно военным, подняв голову и взирая на окружающих с достоинством. Сдержанные во всем: в разговоре, движениях, еде – спокойные, благородные и трудолюбивые, ламарцы вскоре совершенно покорили Руби своими строгими обычаями и нравами.

Это было очень воинственное племя. Умением стрелять из лука и сражаться на мечах отличались все без исключения мужчины, прекрасно ездили на лошадях все, даже маленькие дети, многие хорошо метали копья. Руби долго не могла понять, в чём причина, но вскоре и она осознала, что племя подвергается постоянным нападениям соседних из-за плодородных земель, на которых живёт. Беспредельная, граничащая с безрассудством храбрость ламарцев пугала её вначале, после вызвала восторг, а затем и бесконечное уважение. ХынСаа, по всей видимости, и сама была смелым ребёнком, и Руби чувствовала отчаянное желание присоединиться к уезжавшим на сражение защитникам племени всякий раз, когда они покидали селение, – желание, которое за двадцать пять лет прошлой жизни не было таким острым.

Ламарцы вспахивали земли и сеяли на них ячмень и овёс, пасли табуны лошадей, отары овец и стада коров, косили и собирали стога сена по осени, приносили из леса дичь и ягоды, ловили в реке Хий рыбу. Первый год Руби, которая никак не могла принять новую жизнь, был омрачён чёрной депрессией: она никак не могла привыкнуть к новой обстановке, новой пище и посуде, новым домочадцам и друзьям. Её убивало всякое воспоминание об университете, о подругах. О Рэе. Она скучала по нему до слёз, до острой боли в груди, без конца плакала и пряталась от всех, мечтая, чтобы её оставили в покое. Окружавшие испуганно шептали, что ею в ту ночь овладел злой дух, и убегали, прячась от гнева Тхананы, матери ХынСаа.

Сознание двадцатипятилетней девушки, заключённое в тело маленького ребёнка, томилось от веса прожитых лет, которые не принадлежали ХынСаа. Руби знала, что ей никто не поверит, и это так же мучило её. Люди воспринимали её не по годам взрослые суждения, как знамение и дар девочки, родившейся в семье вождя племени, Нийсхо. Тханана была жрицей, и ХынСаа предстояло в будущем занять её место, поэтому её одарённость многим дарила радость и веру в то, что племя ждёт светлое будущее.

Несколько лун спустя Руби смирилась с произошедшим, начала привыкать к новому языку, новому порядку, новым обязанностям. Её ум всегда был пытливым, и вскоре жажда узнать окружавшее её лучше вытеснила и отчаяние и тоску. Шло время, день сменял ночь, зима – лето, и Руби всё чаще стала называть саму себя новым именем. К семнадцати годам о прошлой жизни напоминали лишь редкие приступы тоски, неизменно связанные с воспоминаниями о Рэе, образ которого, трепетно хранимый в памяти, не вытеснили ни новые друзья, ни новые законы, ни новые переживания.

Камни осыпались под ногами ХынСаа, медленно спускавшейся к роднику, ветер играл золотисто-каштановыми прядками, обрамлявшими её лицо, и складками скромного коричневого платья. Бивший между холмами ключ был местом паломничества многих девушек, приходивших сюда, чтобы набрать воды в кудалы – так ламарцы называть медные кувшины с тонкими изогнутыми ручками и высокими горлышками. Спуститься и набрать воды из родника было почти обрядом, ведь именно здесь незамужние девушки могли встретиться с юношами и знаками поведать о своей благосклонности: подать кудал попросившему воды было равнозначно согласию на брак.

ХынСаа остановилась, чтобы оглядеть раскинувшуюся перед глазами долину. За тринадцать лет она не привыкла к её величественной, захватывающей дух красоте. Возвышавшиеся вокруг горы охраняли её, подобно атлантам, и по-весеннему прохладные солнечные лучи бликами скользили по базальту, песчанику и сланцу слагавших их пластов, снопами падая из-под серебристых туч и заливая Таргам золотом. Сочной зелени холмов едва-едва брызгами коснулась разноцветная россыпь красных маков, белых клеверов и жёлтых головок сурепки, сверкала хрусталём бежавшая через долину полноводная Хий, бравшая начала в горах и постепенно превращавшаяся из быстрой горной речушки в спокойную равнинную реку.

Девушка вдохнула полной грудью свежий горный воздух, стремительно холодевший в сгущавшихся сумерках, и поспешила к роднику: она должна была вернуться затемно. Ненадёжные камни выскальзывали из-под ступней, но выросшая в этих местах ХынСаа без труда продвигалась вперёд. Ноги её сами ступали правильно и легко. Наконец, спустившись к ключу, она склонилась над влагой, журчавшей прохладой, и не удержалась от порыва глотнуть, зачерпнув воды, прежде чем набрать кудал. Вода здесь была невероятно-вкусной: чистая, студёная, она была слаще мёда и молока. Вытерев губы тыльной стороной ладони, ХынСаа замерла в предвкушении, заслышав знакомый цокот копыт, и привычным движением изящно опустила кудал в родник. Вода хлынула в горлышко, и девушка сдержанно улыбнулась, услышав традиционное:

– Да принесёт благо этот вечер, ХынСаа!

Приподняв наполнившийся кудал, ХынСаа грациозно поднялась на ноги и подарила юноше робкий, светившийся чисто девичьим смущением взгляд, тотчас спрятанный взмахом ресниц.

– Счастлив твой приход, Дотт, – тихо вернула она приветствие.

Дотт был тем мальчишкой, что нашёл её у реки в памятный вечер, оставшийся в сознании ужасом, подаренным багровым взглядом, и растерянностью той, у которой не было ни единого ответа на свои вопросы. Искреннее желание поддержать и сочувствие Дотта вскоре переросли в крепкую детскую дружбу; дети вместе пасли овец, бегали по горным тропкам в поисках отбившихся от стада коров, собирали цветы и играли в незатейливые игры. И лишь после обряда, когда юноша по давней традиции племени доказал своё право называться мужчиной, показав умение владеть оружием и прекрасно держаться в седле, его встречи с ХынСаа стали редкими и зачастую тайными: строгие законы ламарцев не допускали ни прикосновений, ни даже долгих взглядов друг на друга. Девушка и сама стала замечать, что их дружба переросла в нечто большее; выросшая в этом племени, она давно научилась мыслить, как ламарцы. Была только мудрее многих сверстников.

Осторожно подъехав на коне, Дотт не сказал ни слова, протянул руку, и ХынСаа, не поднимая взгляда, молча подала кудал. Она позволила себе искреннюю улыбку, услышав, какими жадными глотками юноша начал пить воду. Её немало радовало то, что её связывают с будущим мужем не только традиции горного племени, но и давняя дружба.

– Будь любима всеми жаждущими, – сорвалось с губ Дотта воспитанное традициями пожелание. Девушка приняла кудал, и он, оглядевшись, заметил: – Темнеет… Поспеши домой.

ХынСаа кивнула, и юноша спросил с надеждой:

– А завтра придёшь?

Она снова искренне улыбнулась и, выждав несколько мгновений, вновь закивала.

– Передавай приветствие родителям, – попросил Дотт.

– Здоровья твоему отцу, – отозвалась ХынСаа и легкой поступью поспешила по холму наверх, в сторону селения.

Сложенные из камня дома с примыкавшими к ним пристройками, в которых ночевала скотина, были окутаны уплотнявшимися тенями. Вечер стремительно перетекал в ночь, селяне зажигали вделанные в стены факелы, пламя которых разгоняло сумерки. Шумела листва в кронах боярышника, белела в темноте тропинка. Заметив стройные силуэты лошадей возле коновязи у дома вождя, ХынСаа подбежала ближе и нахмурилась: сбруя, украшенная серебром и орлиными перьями, подсказала, что к Нийсхо приехали гости из соседнего клана, охранявшего самую границу ламарских земель. Девушка поспешила в дом, понимая, что нужна принимавшей послов матери.

Оставив кудал в хозяйственной комнате, ХынСаа неслышно вошла в комнату, заполненную запахами печеных лепешек из ячменя и вареного мяса.

– Прости, что задержалась, уни, – опустив голову, извинилась девушка и тотчас взялась разливать по глиняным чашкам бульон, зачерпывая из висевшего в очаге котелка.

Тханана лишь кивнула в ответ, занятая лепешками. Гости – немолодые мужчины с обветренными лицами, в кожаных безрукавках поверх рубах из тонкой льняной ткани и плотных штанах, заправленных в кожаные сапоги на плоской подошве, – сидели за низким деревянным столом здесь же. Было тихо: ламарцы не говорили, принимая трапезу; лишь потрескивал огонь в очаге и со стуком опускались на столешницу глиняные чашки и тарелки.

ХынСаа ходила вокруг бесшумной тенью, предупреждая желания гостей и не замечаемая ими, подливала бульона, подкладывала лепешки в тарелки. Незаметно поставила в середину стола наспех приготовленный Тхананой кодар – смесь измельчённого творога, яйца и топлённого масла, – и ловко примостила рядом с каждой тарелкой маленькую чашку с чаем из луговых трав, приправленным тимьяном, что в изобилии рос на холмах вокруг. Довольно скоро гости насытились, и прибиравшая посуду вместе с матерью девушка прислушалась к завязавшемуся разговору. В последние луны нападения прекратились, но на ярмарках в соседних селениях всё чаще распространялись слухи об угрозе, идущей с противоположного склона окружавших их гор.

– Торговцы пришли с Сиккама, – негромко проговорил один из мужчин. ХынСаа рассудила, что среди гостей он главный. – Говорят, город у подножия Цайлома стремительно растёт.

– У племени Лакх многочисленные воины, если они придут сюда, мы можем и не справиться с ними, – глухо добавил сидевший рядом с ним.

– Они не знают наших гор, Годе, – рассудительно заметил Нийсхо. – Если мы не защитим селения на плоскости, уйдём в горы, как двести солнц назад, когда к нам пришли гярахи с севера.

Замерев с тарелкой в руках, ХынСаа насторожилась: если угроза от лакхов сравнима с нападением разбойников, которых ламарцы называли гярахами, то это значило, что племя Ламар может потерять многих воинов. Сердце девушки сжалось, но, справившись с эмоциями, она продолжила внимать гостям.

– Я слышал, люди говорят, что у лакхов хитрый правитель, Эйза, – помолчав, начал Нийсхо.

– Лакхи многие земли захватили обманом и вероломством, – проговорил Эйза, мрачнея, – но они одерживают победу за победой не только из-за своей сильной армии.

Гости со значением закивали в ответ, соглашаясь, Нийсхо задумчиво прищурился, а ХынСаа переглянулась с матерью, которая знаками велела ей продолжать слушать.

– Говорят, в горе Цайлом сотни сотен лун обитает злой дух. Саа Мелар, – промолвил Годе. – Племя Лакх каждое солнце приносит ему в жертву людей, оттого и побеждает в сражениях.

Нийсхо медленно поправил ножны висевшего на поясе кинжала, затем, помолчав, заметил:

– Я думаю, нам стоит попросить помощи у союзных племен. Мы должны защитить женщин и детей.

– Мы не знаем, когда лакхи нападут, – заметил Эйза.

– Отправим на границу воинов, чтобы следили за дорогой на Сиккам, – ответил Нийсхо. – Лакхи могут прийти только оттуда, другие тропы знает лишь наше племя.

Эйза не стал долго раздумывать и спросил:

– К каким племенам отправим послов?

– Племя Сетт, племя Хоро, – тотчас откликнулся вождь ламарцев. – И начнём готовить наших воинов. Напасть лакхи могут неожиданно, но они не должны застать нас врасплох.

Мужчины встали сразу после его слов: привычка действовать, едва приняв решение, отличала почти всех в племени. Закончив прибираться, ХынСаа вышла вслед за матерью, чтобы проводить гостей, и, улучив мгновение, тихонько обратилась к отцу:

– Мы можем поговорить, когда они уедут, даа?

– Я еду с ними, вернусь утром, – лаконично обронил Нийсхо и принял поводья у Тхананы, выведшей его осёдланного коня из конюшни.

– Счастливой дороги вам! – пожелала вслед уезжавшим Тханана.

– Каждому путнику! – почти хором ответили всадники по традиции и поскакали прочь.

Скрывая волнение, ХынСаа посмотрела на мать и попросила:

– Уни, давай попьём чай? Я заварю.

Проводив глазами всадников, Тханана кивнула и тяжело зашагала в дом вслед на дочерью.

– Хочешь, чтобы я рассказала о Саа Меларе? – проницательно спросила она, устроившись за столом.