Хрупкий рай

– Как прошли твои путешествия? Какие страны посетила?

– Много стран удалось посетить. Хорошо прошли, разве по-другому могло быть? – улыбаясь, ответила она. Неожиданно она ощутила прилив нежности и взяла в свою ладонь маленькую ладошку Оливии.

– Мама! – дочь была не в восторге от этого жеста и вытащила свою ладошку, посмотрела на отца, и он понял, что она хочет выйти из-за стола. Людовик не стал препятствовать этому, несмотря не то, что они даже не доели ужин. Оливия побежала наверх, за ней следом отправилась Луиза, но девочка закрыла дверь и домоправительница поняла, что не стоит её беспокоить. Закрывшись в комнате ото всех, она заплакала, но ей не нужно было, чтобы её успокаивали, она не была к этому приучена. Не приучена была использовать боль и слёзы, чтобы привлечь к себе внимание взрослых. В столовой в это время висело молчание. И Людовик решил, что и им пора расходиться по своим комнатам.

– Я думаю, что и нам пора ложиться. Сегодня был тяжелый день у меня, думаю у тебя нелегче. К Оливии я сам зайду, а ты иди в свою комнату и к ней не вздумай заходить.

Муж давал понять, что он будет спать в своей комнате, а Ванесса в своей. Людовик давно отдалился от жены, но раньше он так явственно этого не показывал, теперь же, это было видно невооруженным глазом. Он поднялся из-за стола, поблагодарил Луизу и направился в сторону кабинета, чтобы подготовить документы к сделке. Ванесса допила свой любимый чай и последовала за Людовиком. Войдя в кабинет, она застала его за рабочим столом в раздумьях. Он держал в руках кубик Рубика и крутил его о чем-то размышляя. Услышав, что открылась дверь, он удивленно поднял свои карие глаза, явно не ожидая увидеть Ванессу в такое время.

– Ты что-то хотела обсудить? Или тебе нужны деньги? – он рукой указал ей на диван, – присаживайся, – его тон выдавал недовольство.

– Нет, ты не прав. Сейчас я пришла поговорить с тобой совсем не о карте, благодаря тебе там такое количество средств, что могу хоть каждый день летать в Дубай или на северный полюс, но денег меньше там не станет. Я не хочу затягивать с этим разговором, потому что это очень важно, – её тон давал понять, что она говорит серьёзно.

– Хорошо, перейдем сразу к делу, – он отложил кубик в сторону и внимательно смотрел на жену.

– Я побеспокоила тебя в это время потому, – она нервно крутила свое обручальное кольцо на пальце, – я пришла сказать, что жду ребёнка.

Несколько минут в комнате стояло молчание, Ванесса не могла понять реакции мужа на эту, неожиданную, на первый взгляд, новость. Спустя ещё минуту Людовик заговорил:

– Я подозревал это, судя по твоему сегодняшнему поведению за столом. По твоим ласковым взглядам на Оливию, ты словно пыталась вспомнить то, чего у тебя не было. Ты представляла, как это, быть матерью?

– Ты знал? – она задумалась, не понимая, что это было настолько заметно окружающим, а уж Людовику с его умением разгадывать чужие намерения и тайны это было очевидно, – но почему сам не сказал? Ты ждал, что я тебе преподнесу эту новость, но зачем?

– Затем, что знал это ещё до твоего отъезда на Лазурный берег. Ты бы не уехала, знай это. Я надеялся, что узнав, вернешься, так оно и случилось. Надеюсь, этот ребенок будет счастливее и не будет тобой покинут, едва появится на этот свет. Ведь ты видишь, какой растет Оливия. Она не привязана ни к кому из нас. Меня это тревожит, тебя как видно не очень. Но как бы мне не было больно смотреть на моего несчастного ребенка, выше моих сил даже говорить с ней об этом. И думаю, что в будущем нам это аукнется. Ничего не происходит просто так и не остается незамеченным. Помяни мои слова, когда будет тяжело, естественно морально, ведь других забот у тебя нет, и вряд ли ты когда-то будешь озадачена тем, как заработать на кусок хлеба. Думаю, наш разговор завершен, для меня точно, а тебе пора идти спать.

Ванесса была шокирована словами супруга, и у неё даже слов не было, чтобы ответить ему что-то. Она пожелала ему доброй ночи и вышла из кабинета.

– Доброй ночи, – как можно доброжелательнее она произнесла выходя. Поднявшись к себе в комнату, она выпила ромашковый чай, заботливо оставленный на прикроватной тумбочке Луизой. Потом приняла тёплую ванну и переоделась в сорочку. Погасила свет в комнате и легла в кровать, но сон не шёл. Никак она не могла забыть слова сказанные мужем. Ванесса поднялась с постели, и, накинув халат, спустилась вниз на кухню. Там она застала Луизу, которая готовила творожную смесь для запеканки. Увидев хозяйку, она улыбнулась и предложила ей присесть.

– Вам не спиться?

– Да что-то сон не идёт, налей мне, пожалуйста, стакан воды. Разговор с мужем был сложный.

– Вам не спиться оттого, что месье наговорил вам всякого. Он вечно в делах, ложиться всегда поздно, ни с кем почти не общается, кроме своей любимой Оливии. Он её очень любит, хотя и не показывает этого. Тяжёло маленькой одной, только с няней. Если бы у неё был братик или сестричка, ей было бы возможно веселее.

– Ты, правда, так думаешь, Луиза? – в голосе Ванессы слышались сомнения и в тоже время надежда на то, что Оливии и впрямь будет лучше, если появиться ещё один ребёнок в их семье. Она видела в свои короткие визиты домой, что дочь растёт нелюдима и необщительна, всё время почти одна, не считая, няни и Луизы. Её сердце должно было бы сжиматься от боли, но оно упрямо молчало. Зато при мысли о том, что в ней живет другое дитя, сердце начинало радостно биться, оттого ей становилось на душе теплее, что она ещё способна ощущать материнские чувства.

– Да, думаю, так и будет, так должно быть. Хотя до того момента ещё пройдет время, и за это время в её маленьком сердечке может поселиться совсем другое чувство, – Луиза смотрела куда-то вдаль говоря это. Ванесса не поняла, к чему ведет разговор домоправительница и решила напрямую спросить:

– Какое ещё чувство у неё может родиться? – она непонимающим взглядом продолжала смотреть на Луизу.

– Чувство ненависти к ещё не родившемуся ребёнку.

Эта фраза выбила почву из-под ног Ванессы.

– Как это возможно? Луиза ты говоришь о маленькой девочке. Она ещё ничего не знает о жизни, о мире, о людях. Она не может быть настолько жестока.

Луиза сказала фразу, от которой у Ванессы закружилась голова.

– А вот и может. И даже больше скажу, она имеет на это право, хотя и не понимает всего, что происходит между взрослыми. Вы ведь сами должны это понимать. Вы её не знаете. Дети порой бывают очень наблюдательны и от того жестоки становятся, что они чувствуют сердцем больше, чем взрослые. Как известно, всё, что закладывается в детстве остаётся с человеком на всю жизнь.

– Ты права, я её совсем не знаю. Даже не пытаюсь узнать. И вероятно уже поздно это делать, она верит больше отцу, чем мне, – печально сделала выводы Ванесса.

– Вам пора идти спать, хватит с вас на сегодня потрясений. Пойдемте я вас провожу.

– Ты так заботишься обо мне Луиза, спасибо.

– Вы забываете, что я с вами живу уже довольно давно и привыкла заботиться о вас и о вашей семье.

Они поднялись наверх, и Ванесса увидела, как из комнаты Оливии выходит муж. Она подошла к нему узнать как она. Людовик был удивлен, что жена до сих пор не спит.

– Тебе нужен сейчас сон и покой, почему ты ещё не в постели?

– Мне не спалось, как она?

– Уже хорошо, уснула, и ты иди. Меня завтра не будет весь день, у меня дела в Париже.

– Хорошо, возможно я погуляю с ней, если она этого захочет. Я ведь даже не знаю, что она любит.

– Доброй ночи, – Людовик нежно обнял жену и отправился в свою комнату, а Ванесса пошла к себе.

Всё время, что она провела в детстве с отцом, неизгладимо осталось в её памяти. Воспоминания же о матери врезались ей в память осколком хрустальной вазы, который кроме боли и с годами ненависти, не приносил ничего, стоило кому-то из окружающих заговорить о Ванессе, у неё перед глазами возникала картина, которую она наблюдала, будучи ребенком, страдающим от нехватки материнской любви и ласки. Люди часто говорили Людовику, что глядя в глаза маленькой Оливии, видят страдания взрослого человека. Даже когда она смеялась и была радостна, взгляд зеленых глаз окаймленных густыми и пушистыми ресницами вызывал у окружающих неловкое чувство, что они так не могут переживать свои потери как этот на первый взгляд беспечный и ни в чем не нуждающийся ребенок. В то утро Оливия после завтрака поднялась к себе в комнату, чтобы читать новую книгу, которую ей привез отец из Парижа. Комнаты Инессы и Оливии располагались в противоположных сторонах дома, мать переделала гостевую комнату в детскую, лишь бы Инесса была рядом. Зайдя к себе, она уже собралась сесть и читать, но ей послышались голоса в саду, и она решила посмотреть, кто там так радостно проводит время, слышался смех Инессы, что было довольно редким для самой Оливии. Они играли. Для неё не было сюрпризом, что мать любит вторую, и от того было обидно, что кроме самой Оливии никто этого не видел. Даже отец не знал всего происходящего. Слёзы навернулись на ее глаза, сделав их похожими на озера после дождя, когда она увидела, как мать берёт на руки Инессу, прижимает и целует её. Столько нежности, столько любви и все ей одной. В этот момент в сердце маленького человека зародилось чувство, которое свойственно взрослым людям, нежели детям. Обида и ненависть. Она бросила книжку на пол и отворила окно, чтобы впустить воздух. Она задыхалась от дикой обиды, от щемящей боли в груди, что она не нужна и не важна своей матери. Рядом даже не было отца, чтобы успокоить ее. Она знала, что если бы дома находился отец, мать бы себя так не вела, по меньшей мере, в саду. Они закрылись бы в комнате у Инессы и читали сказки. Как же хотелось, чтобы отец сейчас был с ней. Она знала, что отец не был любителем бурных проявлений эмоций, будучи сам скупым на чувства, таким же холодным человеком он сделал Оливию. Хоть и не была она особо близка с отцом, она знала и ощущала его любовь. И, тем не менее, чувство никому ненужности не покидало её. С детства она понимала, что нет духовной связи между отцом и матерью, хотя они и скрывали это от неё. Они жили в одном доме, но они жили как чужие друг другу люди. Все вечера, что они проводили втроем, когда Инессу мать устроила в частную школу в Англии, перед камином, за ужином, в библиотеке или на прогулке, они разговаривали об архитектуре, искусстве, поэзии, их тон был фальшиво радостным. Были лишь притворство и маски, маски, маски. Бесчисленное количество масок, сменяемых так же часто, как меняли им орхидеи на столах. В кругу знакомых и друзей, семья Людовика и Ванессы считалась едва ли не самая счастливая. Только вот за притворством взрослых люди не видели и не чувствовали той фальши, что ощущала Оливия. Она не понимала разумом всего происходящего, но чувствовала ложь, скрывающуюся под улыбками родителей.

Было ли это печально. Да именно так и было. Не сложившиеся отношения с матерью поначалу не тяготили жизнь юной девы, даже более того в какой-то степени облегчали её, освобождая от мук совести, что она не навещает родителей, что не так часто звонит и интересуется их делами. Они упустили тот момент, тот важный момент, когда маленькому человеку объясняют что такое хорошо и что такое плохо. Когда ему ведают тайну семейных отношений, ценность семьи. Показывают, как важно быть одним целым, как важно быть в семье, хранить этот очаг и смотреть за тем, чтобы огонь любви, заботы и взаимопонимания не потух от равнодушия, бессердечия слов и злого умысла завистников. Этот момент был, но они его упустили. Каждый был занят собой, своими мыслями, делами и до развития маленького человечка им не было дела. А перед отправкой в большой мир они вдруг проявили заботу, забыв о том, что человечек-то вырос, ему неинтересно как он «должен мыслить», он стал самостоятельно думать и рассуждать, и теперь мыслил и чувствовал, так как ему было удобно, так как нравилось ему. Они вырастили эгоиста и духовного сироту. Несмотря на то, что у неё были мама, папа и сестра, у Оливии не было семьи. Было лишь чувство горечи, одиночества и боли. Невыносимой боли от того, что были родные по крови люди и все же бесконечно далёкие. Не было традиций семьи, не было очага. Не было дома. Был физический дом, и не было душевного, духовного дома, где она обретала бы покой. Не было крепости, которая спасала бы от невзгод, от разочарования. Она не могла никому доверять. Она была настолько одинока. До одури, до сумасшествия. Не знала, куда себя пристроить, она была «духовной сиротой». Никто, не одна живая душа не могла её понять, да и нужно ли ей было это понимание. Превратиться в невидимку, в дух, который как ветер перемещался куда хотел, подлетал к незнакомцам и нашептывал им на слух истины семейных отношений, истину жизни, истину каждого прожитого дня, улыбок близких людей.

Было совсем не удивительно, что она спокойно переносила месяцы в одиночестве, у себя дома.

Глава 4

Сёстры

Самолёт приземлился точно по расписанию, и Оливия впервые ступила на итальянскую землю. Рейс Инессы задержали, и поэтому Оливия решила подождать сестру в кофейне. У неё зазвонил телефон, звонил Людовик.

– Да папа.

– Привет доченька, ты уже прилетела?

– Да я в аэропорту, рейс Инессы задержали, я буду ждать её в Al Quattro canti.

– Хорошо, я машину за вами отправил, будет примерно через полчаса.

– Хорошо, ещё созвонимся.

– Да, пока.

Оливия сбросила вызов и отправилась пить свой любимый латте с двойной порцией молока.

Взяв кофе и газету, она удобно устроилась на диванчике, при этом слушая о пребывающих рейсах. Прошло 15 минут, и она услышала, что приземлился самолёт из Лондона.