И мир погас

И это действительно было несравнимо. Иши разбудила меня в 4 часа утра и повела к затопленным землям, поделенным на квадраты, в которых рядами высажен был рис. Мы обе были в похожих зеленых сарафанах и рубашках с длинными пышными рукавами, шли босяком по мокрой траве. Пели первые птицы, летала мошкара, а темно-синего неба касались первые лучи солнца.

– Люблю выходить в такую рань, – девушка придерживала рукой юбку, дабы не намочить росой, – через час проснутся остальные и заполнят поле, а сейчас не спят только наши пекаря, чтобы к завтраку сделать горячий хлеб. В это время кажется, что есть лишь ты и солнце, прогоняющее духов отдыхать.

– А что это за духи, у них есть имена?

– Наверняка есть, но людям все равно нельзя их знать, – Иша пожала плечами, – как и давать имена Анимам, ведь при жизни их уже как-то нарекли. Мы просто зовем их хранителями полей.

– А те кострища, часто они устраиваются?

– С посадки урожая до его сбора каждые 2-е недели. Вот оно, смотрите.

Рассвет. Небо стало оранжевым, отражаясь в холодной воде посевов. Казалось, что весь мир поместили в янтарь, когда среди пения птиц, кваканья лягушек и писка насекомых послышался плеск. Мои ноги стояли на границе посевов.

– В воде рыбки, – удивленно заметила я.

– Верно, их запускают в воду, чтобы избавиться от кладок насекомых и водорослей.

Полчище мелких разноцветных рыб плескалось в воде. Одна из них высунула голову и схватила водомерку, издав смешной звук. Мне казалось, что все это представление для наивной императрицы. Неужели и правда существует что-то настолько поразительное? В месте, где люди вынуждены зарабатывать тяжелым трудом, для меня все было похоже на яркую картину, выставленную на аукционе.

– Невероятно красиво, – казалось, даже шепотом можно спугнуть эту умиротворенную картину.

– Стоит того, чтобы проснуться так рано. Жаль, что это миг такой короткий. Ох, госпожа, у вас глаза на мокром месте!

Мне сводило все внутренности. Мысль, появившаяся и ускользнувшая за секунду, что хотелось бы показать все это Дориану, была похожа на воткнутый в спину кинжал. Когда-нибудь это прекратится, рано или поздно, но пройдется, мне просто нужно потерпеть…

Вернувшись в постоялый двор, от тревоги я связалась с Тео, надеясь, что его голос сможет меня успокоить, а он, как верная собачонка, действительно ответил мне, хоть в столице и было еще 3 часа ночи.

– Анна, что-то случилось? – серые глаза едва ли могли оставаться открытыми.

– Нет, просто мне стало одиноко.

– А где твой хваленый мастер меча?

– Ты же не думал, что мы будем спать в одной комнате? – я нахмурилась, а Теодор, отодвинувшись от зеркала для связи, заглянул в обычное.

– Ох, ну и бардак у меня на голове, – его руки принялись укладывать волосы, – не думал, но ты же не отходишь от него далеко, верно?

– Будет тебе, здесь безопасно. Как там Эмили?

– Всего-то день прошел, что с ней могло статься? Начала подготовку к празднику в честь рождения Богини, встретилась с новым учителем. Тебе не о чем беспокоиться, Аннабель. Прошу, просто оставь все тревожные мысли и отдохни за эту неделю. Разве не для этого твоя поездка?

Но просто оставить уничтожавшие меня мысли я не могла, разве что перекрыть. Всю неделю я была рядом с мадам, общалась с ней, помогала по хозяйству, только бы не оставаться с собой на едине. Ее удивляло, что путешествовавшая девушка не отдыхает, а стремится бесплатно трудиться, так что Арка отправляла нас с Карлайлом на конные прогулки или развлечь детей, пока их родители заняты на полях. Честно говоря, мадам тратила на меня столько времени, что мне стало стыдно.

За день до моего отъезда мою голову вновь пронзила ужасная боль. Приступы случались с самого детства, со дня, когда я впервые нашла чужие воспоминания в своей голове, и сохранялись до сих пор. Большую часть времени боль была терпима, но порой была похожа на наказание за провинность, понятия о которой я не имела, да еще и дополнялась жаром. Как и в этот раз. Озноб объял мое тело, закутанное в одеяла, неспособные согреть. В бреду на постели, в тусклом свете свечи, старушка так ласково ругала моего стражника.

– Это ж надо так заболеть летом, когда жара стоит! Что, пустил хозяйку купаться в речке в одной рубахе, а? Отвечай, подлец! – старушка ударила парня полотенцем, что почти заставило меня улыбнуться. – Смотрел, пади, как мокрая ткань ее фигуру обнажает, а? Что ты глаза прячешь, паршивец, как подниму ее на ноги на коленях прощения просить будешь, бездарь!

Но Карлайл смотрел на меня с ужасом, который было возможно распознать даже сквозь застлавшие глаза слезы. Он был моим учителем, знал о легендарном камне и мече, но многое все еще было сокрыто от него, ведь ему не было доступа к императорской части дворца. Мне хотелось извиниться, что не предупредила его о возможном приступе, из-за чего он от неспособности помочь побежал за мадам.

Чаще всего подобное состояние свидетельствовало о открытии нового малоприятного воспоминания. Самым страшным и первым из похожим припадком было воспоминание 14-ой императрицы. Я страдала от хронических головных болей, а у Амалии было нечто пострашнее: голова болела так, как словами было невозможно описать, даже свет и звуки становились мучением. Она могла сутками лежать в постели, спальня погружалась в темноту, а слуги ходили на носочках. Болезнь брала начало из детства, но с годами становилась страшнее и невыносимее, а в беременность достигала пика.

Я помню ее обессиленное тело на кровати и себя запертую в ее голове, помню кровь, стекавшую по ногам, и крик новорожденного, разрубавшего голову частей на шесть. Воспоминание было ярким, рисую 3-х повитухи, 24 свечи, потные простыни и прилипшую сорочку, ощущение опустошенности и этот режущий, уничтожающий плачь крохи, умещавшегося на двух ладонях. Я держалась за голову, молила, чтобы он замолчал, а лучше пусть выбросят его в окно, нет сил терпеть эту боль… А потом рука дотянулась до ножниц, которыми перерезали пуповину, а можно было бы наконец разрезать голову и выпустить то, что разрывало ее изнутри. Повитухи завопили, когда мы воткнули ножницы в правый глаз, но уже не было больно.

Это воспоминание по какой-то причине приходило три ночи подряд, стоило векам опуститься. Я была в ужасе и истощена, боялась, что вот и пришел тот конец, который пророчили все эти ведения – я заперта в чужом теле и в единственном моменте. Еще двое суток я пролежала в бреду. Дориан был рядом все время, хоть знахари и пугали его, что лихорадка может быть заразной. Он обтирал мое тело и заставлял пить бульон с ложки.

– Давай, Бель, ешь же. Ты меня не можешь оставить, а если уж решилась на это, то изволь выбрать способ, при котором твоих мучений я видеть не буду. А дети как же? Ты и их оставишь?.. Или может так: ты жена императора и должна быть покорной. Да так, я приказываю тебе жить.

Он был напуган и сломлен. Три дня проваливаться в сон и подниматься с криком, в ужасе, а следом слечь в бреду, со страхом уснуть и увидеть это вновь. Что ему было думать? Что ему было говорить мне, если не упрекать?

Очнувшись вновь 19-летней Аннабель, я первым делом разразилась плачем. Мне просто хотелось, чтобы кто-то разделил со мной эту боль, знал, что у меня внутри, но я не могла сказать ему. Клятва, написанная кровью, была дана за долго до моего рождения. Джейн, 5-я императрица, призналась своему мужу о чужих воспоминаниях в своей голове, а тот умер через 2 дня во сне. Не важно, была ли смерть императора совпадением или нет, не было ни единой реальной причины выяснить правду. Риск жизни императора недопустим. Он был всем, что у меня осталось. Папа, няня, Дориан. Последний из списка моих драгоценных людей.

– Прости, прости меня, Дориан, – я плакала, обливаясь слезами и потом, прижимая его ладонь к своей щеке, – мне страшно, но я не могу подвергать тебя опасности. Если можешь – прости, нет – обвиняй и обижайся, но я ни за что не рискну тобой.

– Эй, моя Бель, успокойся, чего ты?

Моя истерика была встречена облегчением на его лице. Рыдающая я была лучше, чем мертвая. Перепуганная я была лучше бессознательной. Мой муж обнял меня, зарываясь лицом в мои влажные волосы, целуя висок и ухо.

– Если это так важно, то ври мне, скрывай, обижай меня. Бель, пока ты говоришь, что это необходимо, я готов принять все. Прошу тебя, просто больше не пугай меня так сильно. Прошу тебя, просто будь рядом…

Его руки дрожали. Я тогда впервые задумалась о том, помнит ли меня Дориан новорожденной. Хранятся ли у него воспоминания юного кронпринца, преподнесшего мне подарок на первый день рождения? Теплил ли он ко мне те же странные чувства, что и я, с самого раннего детства? Что ты думал о маленькой эрцгерцогине, тренировавшей каллиграфию на письмах к тебе? Радовался ли каждому новому аккуратному завитку, как я? Сохранил ли первый стих, написанный мной?

На следующий день я уже чувствовала себя сносно, намеревалась вернуться к расписанию, но Дориан строго наказал лежать в постели и даже стакан в руки не брать. Служанки суетились вокруг него, раздающего приказы, с серьезным лицом кивая и поддакивая. Это была надоедливая забота, но все же милая. В конечном итоге только через три дня мне разрешили самой спускаться на этаж ниже, дабы посетить библиотеку, и то разрешение было выдано лекаршей, которая отчитала императора за чрезмерную строгость. Время наконец задвигалось в привычном русле, скользя лучами солнца по книжным страницам. К вечеру за мной приходил Дориан, уносивший в спальню на руках.

– И сколько раз мне вам повторять, что ноги мои в полном порядке, так что я в силах дойти сама.

– Кто же спорит? Ножки просто прелесть! – Он поднял меня выше, чтобы чмокнуть в согнутые колени. – Но мне так нравится носить свою жену на руках, неужели откажешь в таком маленьком удовольствии императору?

– Не хочу… – прошептала я на кровати в постоялом дворе.

– Что вы сказали?

В комнате остался лишь Карлайл, а за окошком уже перекрашивал небо рассвет. Неужели я проспала всю ночь, а нового воспоминания так и не пришло? К добру ли это?

– Я ничего странного не говорила во сне?

– Хватило и того, что вы внезапно свалились с жаром, – обеспокоенно буркнул рыцарь, – не будем ждать, отправляемся в поместье Вильямс немедленно.

– Исключено. Я хочу увидеть кострище, – я отвернулась к окну в надежде скрыться от взгляда Карлайла, – переживать не о чем, в ближайшее время подобное не повторится.

– Это что, не впервые? И вы не потрудились предупредить меня? Не дали распоряжений? Госпожа, видимо я забыл свое место, раз считал, что мы партнеры, способные доверять друг другу.

В его обиде не было ничего удивительного. Он стал моим учителем, когда ему исполнилось всего 15 и с тех пор мы провели несметное количество часов в тренировочном зале. Карлайл потратил так много сил для приведения моего бесполезного тела в приемлемую форму, терпел мои слабые руки и бесконечные повторения одного и того же. Он обещал, что сделает все, чтобы мне не пришлось показывать свои жалкие потуги в реальном бою, а если уж судьба не будет благосклонна, то он встанет со мной плечом к плечу… Как я могла забыть предупредить его?

– Мне жаль, что тебе пришлось видеть меня в таком жалком состоянии. И я виновата, что не предусмотрела вероятность приступа. Ты простишь меня?

Эти карие глаза смотрели с такой же обидой на мать, бросившую 8-летнего сына? Тошно. Как же омерзительно чувствовать себя виноватой.

– А что мне остается? – он вздохнул. – Что бы я делал, умри вы здесь вот так?