Повешенный

Повешенный
Лина Вальх

«Люди – величайшее порождение эволюции, вершина творения природы, плод долгих веков созидания, разрушений и изменений. Но они об этом не догадываются, веря в ложь всепрощающего и милостивого бога. Жаль, они не знают, что бог – лишь источник их жизни, энергия, без которой Вселенная не сможет существовать. И стоит мне лишь нажать на кнопку, как все погрузится во тьму».Чикаго, 1930-е. Уильям Белл – умелый шулер и молодой хирург. Ему всегда везло в карты и на операционном столе. В жизни Уильяму везло чуть меньше, но он считал, что еще недостаточно понял правила игры. Когда же дело доходило до его друзей – Уильям Белл мог по праву считать себя самым невезучим человеком в жизни.Уильям Белл не любил лакеев. Но именно ему досталась эта роль. Стряхивать пыль и заботливо складывать скелеты обратно в шкаф – теперь это его обязанности на посту дворецкого Вселенной.

Лина Вальх

Повешенный

Пролог. Встреча

Июль, 2012

Стоя по локоть в крови раскалённой июльской ночью, Уильям Белл впервые задумался о том, как он докатился до такой жизни.

Он едва чувствовал ноги, выползая из операционной и позволяя медсёстрам снять с себя душный костюм. Кондиционер вырубился еще в начале операции: несколько раз надрывно прогудел, разогнался, как самолёт, и навеки замолк, оставляя комнату утопать в набежавшей за день жаре. Даже сердце лениво перекатывалось в грудной клетке пациента, никак не запускаясь после нескольких сильных объятий ладони Уильяма и попыток поджарить его дефибриллятором. Упрямый скользкий орган вырывался и протяжным писком кардиомонитора выражал все своё недовольство. Пока Уиллу окончательно это не надоело спустя полчаса усилий.

Оставалось всего лишь двенадцать часов до долгожданных выходных.

Часы в ординаторской негромко трещали секундной стрелкой, а третья чашка кофе плескалась в пустом желудке. Сон стоял за спиной Уилла и дышал на ухо, и даже заполнение карточек пациентов не могло отпугнуть набегающую дрёму. Глаза чесались от недосыпа, и поднимать веки для продолжения работы было сродни подвигу. Уильям Белл не спал уже восемнадцать часов, балансируя на грани нервного срыва и крепкого бессознательного сна, из которого его пришлось бы выводить ударами по лицу и обещаниями лишить премии.

Четырёхчасовой сон был лишь иллюзией отдыха, но Уилл все время твердил себе, что раз Наполеон смог, то и у него получится. Разница была лишь в том, что Наполеон делал это по своей воле, а Уилл вынужденно тратил драгоценные часы на просмотр медицинских документов и справочников, пытаясь успеть за шагающей по пять ярдов в минуту наукой. Он жадно хватал всё новые знания, чувствуя, как память постепенно рассыпается струйками песка. Если же он не работал, то бездумно переключал каналы, останавливаясь на фильмах о жизни животных или мелодрамах для подростков.

– Доктор Белл… Доктор Белл!

Знакомый голос пробился сквозь туман сознания со щелчком замка. Стул опасно скрипнул под Уильямом, когда мужчина подскочил, раскидывая вокруг небрежно исписанные листы бумаги – медсестры всё время жаловались на почерк, но ему было слишком лень над ним работать. Уилл несколько раз медленно моргнул, потёр ладонями глаза и обвёл рассеянным взглядом комнату, зажмурившись, когда свет из коридора ворвался в тёмное помещение. В дверном проёме возникла сияющая электрическим нимбом голова медсестры Эбигейл Смит.

– Доктор Белл, пациентка в четвертой палате. Восемьдесят восемь лет. Перелом шейки бедра, диабет и повышенное давление. Полгода назад перенесла инфаркт. Боится оставаться одна и жалуется, что в палате нет телевизора.

Слишком много информации для сонного мозга Уильяма. Возможно, диабет был как-то связан с телевизором, потому что согласно последним исследованиям, малоподвижный образ жизни сильно сказывался на здоровье пациентов и приводил к… Уильям мотнул головой и нахмурился. Большего бреда он в жизни не прокручивал в голове, если только не считать тот случай, когда ему доказывали существование Рая и Ада и утверждали, что бог является объектом изучения квантовой физики.

Пейджер несколько раз пискнул. Уилл зевнул и бросил взгляд на наручные часы.

– Что ж, – тяжелый вздох и еще один зевок, – у нас бывали и более сложные пациенты.

– Думаете, справитесь?

– Я в этом уверен.

Уилл ни в чем не был уверен.

А собрать разлетевшиеся листы бумаги оказалось намного проще, чем себя.

Мир вокруг него качался, и Уилл чувствовал себя флагом в ветренный день. Ноги с силой топали по полу, и каждый шаг отдавался в голове. Он сквозь силу держал глаза открытыми, снова тёр их и широко зевал, надеясь, что никто не обратит на него слишком пристального внимания. Казалось, опусти он сейчас хоть на секунду веки, и мир тут же погрузится во тьму, выбраться из которой не будет никакой возможности.

Глаза слезились от яркого света. Коридор был бесконечно длинным и шумным, а хлопающие двери порывами ветра хлестали Уилла по щекам, приводя в чувство.

Около нужной палаты медсестра остановилась, вручила Уильяму карту пациентки и, смахнув с плеч невидимые пылинки, втолкнула его внутрь.

– Добрый день, мисс…

– Уилли! Ты пришёл за мной?

Уилл оторопел, несколько раз моргнул и посчитал, что ему просто послышалось. Стоять посреди кабинета и молча смотреть на пациентку преклонного возраста было верхом неприличия, и Уилл поспешил подойти к ней, вытащив из нагрудного кармана ручку и пробежав взглядом по заполненным полям в анкете женщины.

– А у вас острое зрение, мисс… – Уилл прищурился, разбирая почерк медсестры и серые картриджные буквы, – Донован. Меня зовут доктор Уильям Белл. Я ваш лечащий врач. Давайте проверим ваше самочувствие, и вы ответите мне на несколько вопросов. Что с вами произошло?

– Я… – женщина опустила растерянный взгляд на сложенные перед собой руки и невнятно пробормотала: – я шла на кухню. Хотела спуститься по лестнице и оступилась. – Мисс Донован выглядела, к удивлению, Уилла, несколько пристыженно, и, если бы он не был слишком сонным, то непременно бы счёл, что её щеки покраснели от смущения, а не от проблем с сердцем. Она помолчала еще некоторое время, а затем воскликнула: – Ты должен знать, какая в нашем доме крутая лестница, Уилли. Ты ведь сам все время оступался на последней ступеньке! Потому что у неё край сбит!

Кончики пальцев пронзили маленькие острые иголочки.

– Миссис Донован, в нашем городе полно лестниц, на которых каждый день оступаются люди. К тому же в старых домах. – Уилл старательно сделал вид, что что-то вспоминает. – У моей бабушки был один из таких. Так что мне очень хорошо известно, как это бывает.

Врать пациентам Уильям не любил, а врать милым старушкам было «верхом грехопадения», как любил повторять ему школьный учитель. К тому же голос миссис Донован обволакивал, он был тихим и вкрадчивым. Женщина говорила практически шёпотом и словно бы сама не верила в то, что произносит. Она смотрела на свои руки, сжимая в них платок, а затем перевела взгляд на Уильяма. Такой знакомый взгляд, в котором читалась мольба быть услышанной, как у…

Уилл тряхнул головой и принялся рассматривать рентгеновский снимок на экране. Закрытый перелом, почти незаметный для человеческого глаза.

Такой же, как в душе Уильяма Белла.

– Уилли, ты меня не узнаёшь? Я твоя сестра. Мэри. Ты… Ты вёл меня к алтарю. В сорок четвёртом. Ты разве забыл?

– Вы меня с кем-то путаете, миссис Донован, – недобро усмехнувшись, отозвался Уильям, неуверенный, над чем он больше смеётся: над собой или ситуацией, в которой оказался. – Поверьте, я вам гожусь во внуки, мэм.

– Да нет же! Мой брат, Уилли! У него были такие же тёмные волосы и глаза… У него были глаза, как у тебя! Я помню его глаза. И его взгляд. Он всегда сажал меня к себе на колени и дарил подарки. Ты… Ты правда меня не узнаешь?

Уилл не успел сделать и шага – старушка протянула руку и вцепилась в его предплечье с неожиданной для своего возраста и сложения силой. Во рту пересохло с горьким металлическим привкусом, а сердце в груди резко поднялось в ожидании неминуемого падения. Уильям мог только сочувствующе смотреть на женщину перед собой, догадываясь, что она сейчас чувствует.

Его не в первый раз принимали за давно умершего родственника, но каждый раз он надеялся, что в последний.

– Миссис Донован, я уверен, что ваш брат был чудесным человеком. Но, мне очень жаль, – Уилл накрыл ладонь женщины своей и слегка сжал ее, – он вряд ли смог дожить до столь преклонного возраста. Все это просто ужасное нелепейшее совпадение. К тому же люди очень часто бывают похожи друг на друга. Такова уж наша природа.

– Но, Уилли… Да. Уилли умер. Тогда… ты пришёл забрать меня с собой, Уилли?

– Миссис Донован, я не ваш брат, – Уилл тяжело вздохнул и, приглушив голос до шёпота, добавил: – Мари, отпусти меня, пожалуйста.

Возможно, было слишком жестоко давать этой женщине ложную надежду. Эта фраза казалась ему правильной, казалась именно тем, что он должен был сейчас сказать, повинуясь внутреннему голосу. И чем больше Уильям вглядывался в искажённое старостью и морщинами лицо, чем больше смотрел на тонкие ссохшиеся губы и ощущал силу, с которой старушка цеплялась за его руку, тем медленней билось его сердце. Во взгляде из-под редких белёсых ресниц читалась мольба, но лицо этой женщины, лицо Мэри Донован, оставалось все так же незнакомым. Как бы он ни пытался вспомнить ее, как бы ни пытался узнать этот голос.

С трудом отцепив от себя её руку, Уилл отступил на шаг, вновь убеждая себя, что он все делает правильно.

– Вам нужно хорошенько отдохнуть, миссис Донован. Я вернусь к вам завтра. Надеюсь, вы не будете скучать без меня.

Холод пробежал по спине Уильяма, когда миссис Донован в последний раз посмотрела на него полинявшими от времени синими глазами. Быть может, Уилл ошибся?

– Извините, пожалуйста.

Дверь приоткрылась, и в палату заглянула девушка. Она поманила Уильяма наружу, и он, не колеблясь ни минуты, поспешил выйти из ставшего неожиданно душным кабинета. Уилл почувствовал, как тиски спали с него – ему даже не пришлось выдумывать оправдания, чтобы поскорее покинуть пациентку. Причина ухода сама его нашла.

На вид девушке было не больше двадцати пяти – чуть младше самого Уильяма. Она оглядывалась по сторонам, а затем подалась вперёд и шёпотом начала:

– Надеюсь, бабушка не утомила вас, доктор Белл. Она в последние годы стала совсем плохой. – Губы внучки миссис Донован растянулись и поджались, а руки скрестились на груди. – Ей везде мерещится ее старший брат. Мы уже прячем от неё фотоальбомы. А то она нам каждый вечер показывала его фотографии и рассказывала, каким он был замечательным и любящим. Даже слушать не хочет, что он погиб больше полувека назад. Сразу затыкает уши и говорит, что мы лжём. Уже не знаем, что с ней делать.