О чем поет сердце. Важные решения, неслучайные встречи и музыкальная шкатулка, которая спасла три жизни

Слухи о том, что с Андреем Петровичем связана какая-то тайна, грех, смертный, неискупный, появились в Антошиной семье почти сразу же после того, как Андрей, загоревший, с вещмешком за спиной, возник на пороге коммуналки и, поздоровавшись, поселился в соседней комнате.

Антоша слышал, как отец рассказывал матери, будто у нового соседа была семья, да спалил он ее в избе, взревновав жену к кому-то. За то посадили его в тюрьму, откуда он и вышел недавно, выделили ему комнату и велели жить смирно.

Андрей Петрович был соседом тихим, почти незаметным. Только аромат масляной краски шлейфом следовал за ним из коридора в ванную, оттуда на кухню, а потом снова возвращался в каморку, довольно оседая на выцветших обоях.

– Нет, мама. Мне надо, мы договорились, он обещал меня рисовать научить, – рвался за дверь Антоша.

– Сядь, я сказала. Кто с ним утром в парк ходил? – Она размахнулась и дала сыну подзатыльник. – Нашел с кем дружбу водить. Выпорет отец, так и знай.

Антон всхлипывал, но больше с матерью не спорил. Если она доложит отцу, тот снимет с гвоздя ремень и всыплет мальчишке по первое число.

Но однажды родители уехали к бабушке, оставив Антона одного до следующего утра.

Мальчик все прислушивался, когда же художник вернется с работы. По утрам они больше не рисовали вместе, погода испортилась, да и мать строго следила, чтобы Антон никуда не убегал, попросила даже дворника, дядю Женю, проконтролировать, чтобы постреленок сидел дома.

И вот, наконец, дверь скрипнула, впустив Андрея Петровича.

– Здравствуйте, – выскочил Антон в коридор. – А можно к вам?

– Тебе ж нельзя, Антош, папка будет ругать, – покачал головой мужчина.

– Можно, родители разрешили один раз, – как можно увереннее ответил мальчик. – Можно?

– Ладно, иди. Сейчас чайник поставлю. Баранки будешь? Смотри, какие румяные и пахнут! – Он раскрыл авоську и показал Антону кулек.

Мальчик радостно кивнул.

– Иди, умоюсь и приду. Ты чай с сахаром пьешь?

– Не… – протянул Антоша. – Я без.

– А то я отхватил такой сахарище! – и показал завернутый в бумагу серовато-белый кусок.

Пока сосед приводил себя в порядок, а чайник весело бурчал на плите, Антон тихонько зашел в комнату Андрея Петровича, встал на пороге и огляделся. Здесь было очень бедно. Табуретка, небольшой стол, сколоченный из досок, узкая железная кровать, старые, кое-где порвавшиеся занавески на окне. Книги стопками лежали на полу, а у окошка, повернутый к свету, стоял мольберт.

Антон подошел ближе, стараясь рассмотреть в полутьме, что было нарисовано на холсте.

Женщина, красивая, но какая-то грустная, очень худая, с заостренным носом и морщинками вокруг глаз, смотрела с туго натянутого на подрамник холста. Она как будто глядела куда-то мимо, не замечая стоящего перед ней Антона, не желая останавливать на нем свою жизнь. Что-то другое заботило ее.

Антоша провел рукой по ее волосам. Краска уже высохла, затвердела, но Андрей Петрович еще не покрыл картину лаком, и она не блестела, как другие, поэтому выглядела как-то тоскливо.

– Все, чай готов, садись за стол. – Художник открыл дверь ногой, держа в одной руке горячий чайник, а в другой – блюдце с наколотым только что сахаром.

Поставив все на клеенку и придвинув Антону табуретку, мужчина заметил, что мальчик рассматривал портрет, подошел и быстро набросил на изображение покрывало.

– Не надо, Антош, не спрашивай ничего только, хорошо? – видя, как горят любопытством глаза мальчугана, смутился хозяин комнаты. – Не сейчас об этом.

– Ладно. – Антоша отпрянул, повалился на табуретку и схватился за чашку, делая вид, что совсем не интересуется рисунком.

Чай пили молча, жадно дуя на пар и разгрызая неровные, блестящие острыми гранями осколки сахара.

А потом Андрей Петрович прижался спиной к стене, вздохнул и сказал:

– У меня здесь, в комнате, много картин, Антоша. Давай, тебе их все покажу.

И стал вынимать из-под грубой мешковины рисунки. Здесь было запечатлено много чужих мест, их Антон никогда не видел – высоких черных лысых сосен, тыкающих в небо чахлыми верхушками, рек, что бурной пеной мчатся куда-то за границу картины, сметая все на своем пути.

Андрей Петрович потихоньку расставлял холсты вдоль стен, что-то пояснял, рассказывал, но Антон не слушал, зачарованно глядя вглубь изображений. Иногда он даже подносил руку, как будто не веря, что это всего лишь плоский рисунок, штамп того, что когда-то увидел глаз.

В уголке стояло еще одно полотно, но Андрей не спешил разворачивать его, все медлил, оттягивал момент.

– А там что? – Антоша ткнул пальцем в ту самую картину. – Посмотрю?

И скинул ткань, защищающую рисунок от пыли и света.

Мальчишка, точь-в-точь Антон, только чуть постарше, стоял на ступеньках какого-то деревенского дома, держа на руках кота, рыжего, усатого и немного испуганного. Мальчик улыбался.

Он был очень похож на ту женщину с портрета, да и на самого Андрея Петровича тоже.

– Это же ваш сын, да? Тот, кого вы в избе сожгли, за это вас посадили в тюрьму? – Антон простодушно обернулся и посмотрел на побледневшего художника.

– Я… своего сына… – Андрей Петрович вдруг весь затрясся, побагровел и, протянув руку к двери, прошептал: – Вон! Уходи прочь! Иди домой, Антоша, и больше ко мне не приближайся.

Он тяжело дышал, сжимая зубы и держась рукой за стену.

– Но так мама говорила. Это не я придумал, – заревел испуганный мальчик и пулей выскочил из комнаты.

На следующее утро Андрей Петрович не пошел на работу. Из-за его двери раздавалась то непечатная брань, то всхлипывания. То что-то падало и колотило по полу кулаками.

Антон испуганно прошмыгнул на кухню.

Тетя Маша, как договорились с Антошиной матерью, разогрела ему поесть и велела идти гулять.

– Уходи, что тебе эти стенания слушать. Напился опять, вот вызову милицию, будет знать, – бурчала она, убирая со стола.

– Не надо милицию, тетя Маша. Это все из-за меня. – Антон испуганно смотрел на соседку.

– Что из-за тебя? – замерла она. – Что ты мелешь?

– Я вчера у дяди Андрея картинку одну перевернул, посмотреть хотел, там мальчик был нарисован. Я сказал, что это, наверное, его сын, тот, кого он в избе спалил, мне мамка рассказывала. А он разозлился, затрясся весь, выгнал меня. Не звони в милицию, тетя Маша.

Антоша в ужасе смотрел, как соседка осела на стул, закрыв рот рукой. Закашлялась, плеснула в чашку воды и жадно выпила, делая большие глотки.

– Это кто ж такое тебе наговорил – про пожар? – наконец, прошептала она, притянув к себе мальчика и крепко держа его за рукав.

– Папа матери рассказывал, а потом она мне, – растерянно ответил Антон. – А за что он их, а?

– Замолчи! И больше никогда не говори таких страшных слов. – Мария Федоровна схватила паренька за подбородок и поймала его взгляд. – Запомни, Андрей Петрович не виноват. Слышишь ты, не виноват он.