Шаг вправо, шаг влево: от Америки до Борнео

Шаг вправо, шаг влево: от Америки до Борнео
Людмила Алексеевна Синицына

Modern Prose (Флобериум)
Автор книги побывала в самых разных странах: Китае, Германии, Борнео, Испании, объехала почти всю Индию и Камбоджу, проехала на автобусах от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, Сан-Франциско, Сиеттла и обратно. Но ее повествование не о туристических достопримечательностях тех мест, пусть даже самых экзотических. Это рассказы – грустные и веселые, трагические и забавные – о людях, о судьбах, как правило, тем или иным образом связанных с нашей родиной. А если совершить возгонку, то в сухом остатке останутся истории «потерянного рая». Как безжалостно поступь времени, мощный цивилизационный каток рушит хрупкий мир.

Людмила Синицына

Шаг вправо, шаг влево: от Америки до Борнео

Камбоджа

Шаг вправо, шаг влево…

– В Камбоджу?! – поражались мои друзья. – Совсем с ума сошла! Ты что, не знаешь, что это самая заминированная страна в мире? Шаг вправо, шаг влево и…

Я тоже начиталась в Интернете про все опасности, что подстерегают путешественников: до сих пор на оставшихся еще со времен гражданской войны пехотных минах подрываются и животные, и люди.

Но… охота пуще неволи.

Конечно, мудрец постигает мир, не выходя из дому. Я не мудрец. И путешествие для меня и способ познать иной мир, и способ обнаружить что-то глубоко запрятанное в себе. Одним словом, примерить свой аршин, проверить, насколько он соразмерен другому. Есть ли в этом смысл? Наверное. Ведь не случайно добрую половину мировой литературы составляют «путешествия», будь то «Одиссея» или «Хожение за три моря», «Путешествия Синбада-морехода» или «Путешествие из Петербурга в Москву». Даже такое, как у Стерна, которое состоит из спуска по трем ступенькам лестницы. Тут главное, какую точку отсчета берешь за отправную и конечную.

Вообще-то, охота к перемене мест сродни вирусу. И никакие прививки предыдущих поездок не способны полностью излечить от него, поскольку каждый год вырабатывается новый штамм. На этот раз выбор произошел сам собой. Моя приятельница Ирина Шмелева – преподаватель кхмерского языка в Институте стран Азии и Африки – обмолвилась, что давно не была в Камбодже и собирается снова поехать туда. Это и решило все. Побывать в чужой стране, где будешь не только видеть, но и «слышать»… Что может быть удачнее?

Холм тетушки Пень

На следующий день после прилета рано утром мы вышли из отеля… и пережили то, с чем сталкивается приезжий и что его сразу ошеломляет: по улице движется плотный поток мотоциклов, машин и тук-туков (так здесь, как и во всей Азии, называют моторикш). Поток движется непрерывно, без единого просвета. Желание перейти на другую сторону выглядит попыткой ни с того ни с сего совершить самоубийство.

Размахивая руками, как ветряные мельницы, пугая водителей и мотоциклистов, которые не понимали, что эти баранги (от «фаранг» – сначала француз, а потом иностранец вообще) предпримут в следующую минуту, мы отважились – деваться-то некуда! – в первый раз перейти улицу. Преодолев несколько перекрестков и пообвыкнув, мы старались идти спокойным, ровным шагом, не шарахаясь и не бросаясь вперед, а водители приноравливались к нашему темпу: где надо тормозили, где без этого можно было обойтись, продолжали двигаться в своем неторопливом ритме. И за время нашей поездки мы всего два раза видели происшествия на дорогах. Но и эти случаи заканчивались без кровопролития. Это, конечно, не означает, что в Камбодже вообще нет аварий. Сами местные жители считают, что происшествий хватает. Но если бы такая толкучка царила на улицах других городов, то, как мне кажется, трагических исходов было бы намного больше.

– В мои студенческие годы машин почти не было, – отметила Ирина. – Тук-туки тоже отсутствовали. Правда, ходили небольшие автобусики (если их так можно назвать), но их было мало. И туда набивалось столько народу, что просто так, без боя, не влезешь. Из окон торчали руки и ноги. К тому же от того места, где я жила – неподалеку от посольства, – до института, приходилось делать две или три пересадки. Так что я украдкой брала велорикшу.

– Украдкой?

– Ну да. Советским запрещалось ездить на велорикшах. Это считалось эксплуатация человека человеком. А как мне еще было добираться до института? Пешком? Ерунда какая-то! Несмотря на предосторожности – я вела себя как шпион на задании, – кто-то засек, тут же донес и мне устроили разборку. Как ты сама помнишь, в те годы еще то ханжество царило.

– А после твоей последней поездки с делегацией что изменилось?

– Как выглядел город после ухода войск Пол Пота, мы не знаем. Наша делегация приехала после. Все коммуникации только налаживались, антисанитария царила жуткая. Нас поселили на очень хорошей вилле, но советовали строго-настрого: «Встанете под душ, зажмурьте глаза, закройте нос и рот, чтобы и капля воды не попала». Зубы чистили только водой из бутылок для питья. Ни в коем случае нельзя было набирать из-под крана.

Мы прошли два-три квартала, когда я наконец осознала, что глаз успел отметить намного раньше: жизнь кхмеров проходит на виду у всего честного народа. Я даже не говорю о тех, для кого гамак у забора (или два, в зависимости от благосостояния), расстеленная на тротуаре циновка – составляли «стол и дом».

Нет, я имею в виду тех, у кого квартира располагается на первом этаже. Каждый владелец превращает ее в магазинчик, пошивочную или обувную мастерскую, жестяную лавку, прачечную или в недорогую забегаловку, расставив два-три столика со стульями, – сколько может вместить обычная жилая комната. Навес над тротуаром позволял немного расширить пространство. Здесь, под навесом, готовили, ели, спали, просеивали рис, ссыпая очищенный в большие мешки, резали оранжевые корни для просушки. Повернувшись спиной к улице, кто-нибудь смотрел телевизор, а в нескольких шагах от него – под следующим навесом – устраивались игроки в шахматы или карты.

«Окно на улицу стоит любого театра!», – воскликнул Олеша в книге «Ни дня без строчки». Что окно! Здесь вся улица, каждый дом – маленький театр, где идет свое представление, сразу сотни сцен, три стороны которой открыты взору любого человека. И не только взору. Пробираясь по узкому пространству тротуара, сделав один незаметный шаг вправо или влево (в зависимости от того, по какой стороне улицы идешь) – ты то пересекаешь «прихожую», то вваливаешься в «спальню», то оказываешься в «столовой». Из стороннего наблюдателя невольно оказываешься участником семейной жизни.

Забегая вперед, скажу, что за все время нашего пребывания мы не видели ни одного семейного скандала, не слышали ругани, вообще не видели ни одной ссоры. Но это мы осознали уже где-то к середине поездки.

Зато в доброжелательности кхмеров я имела возможность убедиться буквально в первые часы. В тот момент, когда я увидела, как прямо на улице, повесив зеркало на заборе и поставив стул, парикмахер стриг клиента, не выдержала и начала фотографировать.

Попробуйте себе представить, как повел бы себя гражданин Англии или Германии, если бы я попыталась сфотографировать его без разрешения, сидящим в шезлонге на газоне или под деревом собственного садика пусть и выходящего на улицу? Это выглядело бы нарушением знаменитого «прайвеси» (частная жизнь). За что можно поплатиться в прямом смысле слова. Поэтому и приглянувшиеся сценки в Пномпене я сначала снимала украдкой. Ничего хорошего из этого не получалось.

«Хватит браконьерствовать!» – решила я и сменила тактику: вставала так, чтобы вся нужная мне сценка входила в кадр, щелкала, а когда участники съемки оборачивались, глядя на меня с недоумением или растерянностью, улыбалась и приветливо махала рукой. И мне тотчас отвечали такой же улыбкой и приветственным жестом. Если растерянность не сходила с лица людей, я подходила и показывала, что получилось. Все заканчивалось всеобщим весельем и радостью. Иной раз они начинали позировать и просили еще раз сфотографировать в том виде, в каком им хотелось остаться в кадре. И мы расставались, довольные друг другом.

Ирина всякий раз осуждающе качала головой.

– А что делать? – разводила я руками. – В юности мне попалась на глаза заметка Сюзанны Зонтаг, была такая очень модная американская писательница и публицист, в которой она писала: «Фотография – агрессивное искусство». А я снимала робкие пейзажи, какие-то виды. И все не могла взять в толк, что же тут агрессивного? Но когда начала снимать жанровые сценки, все и вылезло наружу…

– Вот видишь…

Тем не менее я не могла внутренне согласиться и принять столь жесткое прямолинейное толкование при всей его вроде бы справедливости. Только после возвращения я нашла себе оправдание, когда зашла на фото-выставку в «Манеж» и прочла высказывание замечательного мастера Эдуарда Буба: «Фотографировать – это выражать благодарность…»

При виде шафранных одеяний монахов, которые с раннего утра отправляются за сбором подаяния, я то бросалась наперерез, то шла перед ними, чтобы поймать момент, когда хозяева выносят подношение, встают на одно колено и с благодарностью отдают то, что приготовили на этот случай. Монахи улыбались застенчиво, но вполне доброжелательно. Случалось, что сами начинали спрашивать, откуда мы. И неуверенно кивали, когда слышали слово «Россия». Они как-то смутно представляли, где это и что это.

Но какой бы настойчивой я ни была, ни разу не услышала ни гневного окрика, ни грозного взгляда. Доброжелательность кхмеров настолько естественная, что, быстро проникнувшись атмосферой всеобщей благожелательности, невольно начинаешь и сам улыбаться по поводу и без повода.

Первая половина дня ушла на то, чтобы отдать дань туристическим объектам: музей, императорский дворец и холм тетушки Пень, в честь которой город и получил название Пномпень. Подвиг этой тетушки состоял в том, что она обнаружила прибитое течением к берегу дерево, на котором стояли пять фигурок Будды. Она насыпала холм и поместила фигурки наверху. Соседи тоже приложили руку. Холм постепенно становился все больше и больше. Потом на этом месте выстроили храм, который пользовался и продолжает пользоваться особым почитанием.

Густая сень деревьев окружала холм. У подножия лестницы приходящих встречали, как и во многих других храмах, скульптуры: две многоголовые кобры в боевой стойке. Туловище и хвост служили перилами. На каждой площадке лестницы, что вела к вершине, устроились продавцы, предлагавшие прихожанам все необходимое для подношения в храме: бананы, разделанные ананасы, замшево-коричневые шарики слив («глаз дракона»), ароматические палочки и, конечно, связки бутонов лотоса – нечто совершенно неописумое по красоте – туго свернутая белая кисточка, кончик которой божественный художник успел обмакнуть в нежно-розовую краску. Красота его тем пронзительнее, что цветок, вынырнув из любого самого грязного пруда, сохраняет девственную чистоту.

Мы по легкомыслию прошли мимо, не купив ничего. За что нас могли серьезно наказать.

Сверху было видно, как туристы, устроившись на слонах, медленно совершают обход вокруг холма. Слоны намного меньше, чем в Индии, и темнее, только кончики ушей заканчивались трогательным розовым кружевным узором.

Из зарослей на площадку, мимо которой мы прошли несколько минут назад, вдруг вынырнули три упитанные макаки и встали с видом неприступных таможенников. Прихожане послушно вынимали положенную мзду: бананы, ананасы и другие фрукты, купленные у продавцов. Мы переглянулись:

– Представляешь, как нам повезло, что у них был перерыв?! Вот бы они нас штрафанули! Мы-то не подумали, кому требуется давать на лапу, чтобы подняться на вершину.

На всякий случай мы покрепче прижали к себе сумки и начали спускаться по другой лестнице. К счастью, там «таможенников» не наблюдалось. Обезьяны хорошо знают, где полагается встречать посетителей, а где уже нет смысла.

Оказавшись с другой стороны холма тетушки Пень, мы отправились бродить по городу просто так, куда глаза глядят. И вскоре оказались во дворе одного буддийского монастыря. Там стояли тишина и покой. После бурной жизни на улицах – истинное умиротворение. Сначала мы робели, все ожидали окрика: «Сюда нельзя!» Но никто не обращал на нас внимания, и мы, постепенно осмелев, дошли до храма. Собрались сесть на ступеньки в тени здания, но тут нас заметил пожилой мужчина, отдыхавший на террасе. Он резво вскочил, быстро накинул белую рубашку, заправил ее в темные брюки и поспешил к нам, приветливо улыбаясь. Если бы не смуглый цвет лица и темные волосы, он вполне мог сойти за дядю Ваню или дядю Петю.

Его приглашающий жест был направлен на маленькую алтарную комнату в храме. Сняв босоножки, мы шагнули по мраморному теплому полу за нашим провожатым.

В небольшой тесной комнатке, где помимо большой скульптуры Будды, над головой которого светился и переливался всеми цветами радуги электрический (!) нимб, все свободное пространство было заставлено разнокалиберными фигурами Будд. По обеим сторонам алтаря стояли сверкающие деревца с золотыми листьями (из фольги), которые подрагивали от легкого дуновения или дрожания воздуха. Тут же стояли изваянные местными мастерами искусственные лотосы – оштукатуренные и раскрашенные. В бело-розовых бутонах еще угадывался прототип. Но ярко-зеленые чашечки семян напоминали грубо сделанные зеленые садовые лейки.

В маленькой тесной алтарной комнате я чувствовала себя, как слон в посудной лавке. Впрочем, сравнение это мог придумать человек, который слона видел только на картинках. Потому что те слоны, что катали туристов возле холма, двигались так мягко и плавно, ступали настолько неслышно, что сразу становилось понятно, почему восточные поэты сравнивали походку красавицы со слоновьей. Так что я скорее вела себя как человек в посудной лавке. И побаивалась, как бы случайно не расколотить какую святыню, поэтому поспешила поскорее сесть.

– Он предлагает погадать, – перевела Ирина.

– Ну что делать? Раз вошли, пусть гадает. Посмотрим, как это делается. А сколько надо платить?

– Говорит, сколько твоей душе угодно.

– Ага! Давит на совесть.

Я выложила одну из бумажек в чашу. Соотношение рубля и риеля мы пока еще представляли довольно смутно. До сих пор в основном расплачивались однодолларовыми купюрами. Но здесь, в храме, американский доллар мне казался не совсем уместным. И я выжидательно смотрела в лицо «священнослужителя». Кажется, он остался вполне доволен платой, поскольку приступил к самому гаданию: прочитал короткую молитву и протянул стопочку плотных листов – чуть потемневших и глянцевито-поблескивающих от частого употребления. Они были исписаны аккуратным кхмерским почерком – извилистый след муравья, хлебнувшего вместо сиропа медовую брагу. В центре текст скреплялся металлическим кольцом.

– Положи на голову и воткни палочку, куда хочешь, – переводила Ирина.