Когда возвращается любовь

Когда возвращается любовь
Лия Луговая

Что такое сила и что такое любовь? Что разрушает женщину и почему женщина бесплодна?Писательница Элизабет Харткинсон в результате автоаварии попадает в кому. Кто теперь она – хорошая мать и жена? или она непокорная судьбе жрица? или она сбежавшая от мужа-тирана королева? Три жизни сплелись в одну, и теперь душе придётся собрать воедино все свои разбросанные по Свету частички. Она пройдёт уже знакомыми ей путями и будет снова теряться, но везде её будет вести нить – океан, в котором скрыты и все её беды, и её вечная любовь. Что же найдёт душа, опустившись на самые свои глубины?

В оформлении обложки использована фотография с https://www.pexels.com/ по лицензии CC0.

Посвящается моей матери.

Глава 1. Душа

«Почему я лежу голая на голой земле?» – приподняв голову, я посмотрела на свои руки. Моя новая кожа ощущала взгляд – тысячи взглядов, – которыми смотрели на меня невидимые глаза, словно каждый листочек, каждая травинка хотела узнать, что же у меня спрятано внутри. В голове звенел шум, летели какие-то отголоски вместе с обрывками так никогда мною не сказанного; как теряющиеся в лесу птицы, в памяти вспыхивали оттенки одного цвета – чёрного, клочки которого когда-то были моим шёлковым платьем.

Я не сошла с ума, я знаю, что я есть, я знаю, кто я. Сжимаю горсть перепревшего давным-давно дерева и встаю, подношу ладонь к лицу – что я там могу увидеть? Вдыхаю, провожу рукой по груди – она влажная, – а под пальцами тёплая земля. В этот миг мои губы, наверное, познали самую счастливую свою улыбку.

Во мне тишина, из людей я здесь одна, и я здесь дома. Сколько лет или моих жизней уже пролетело, чтобы я снова вышла из земли, как плоть, выходящая из рождающего чрева? Я не пытаюсь понять то, что не может быть понято мною в эту реальность, и я не ищу ответы, потому что под ногами миллионы миллионов умерших и разложившихся форм жизней, которые и есть моя суть. Я тихо шагаю по смерти, но громко звучат мои шаги для тех, кто живёт и слышит. У меня нет зеркала, чтобы посмотреть, красивая я или нет, и нет оценивающих меня других глаз, чтобы через них обмануть себя – хорошая я или нет. Здесь я голая.

Подхожу к громадной каменной чаше, высеченной в скале мощной водой, – она и сейчас льётся мощно. Я всегда удивлялась, как так получается, что в чистом источнике не видно ни одного моего отражения, как будто смотрю на себя и не вижу больше никого, только себя. Закрываю глаза и полностью ухожу под воду. Сколько раз вода меня перерождала, и сколько раз вода меня уносила, а потом приносила, чтобы я оказывалась в месте, в котором мне предначертано быть? Мне нечего с себя смывать – разве что прах прожитой когда-то жизни.

Дельфания – я выбрала это имя, чтобы предстать в земном теле, которое я тоже когда-то выбрала.

Я знаю эту тропинку и знаю эту дорогу. В любой момент я могу уйти туда, куда хочу, но я здесь, в забытом всеми уголке бурлящего леса, который жаждущим сердцам покажется заветным раем. Но здесь не рай, здесь всего лишь дом, такой же дом, как и тысячи миров отсюда. Я на земле, и я земная, и в этой коже я как никогда чувствую своим нутром, кто я такая. Вот моя хижина, построенная сильными руками, – они умели укрощать не только ярость зверя, но и огонь чрезмерно бушевавший жизни. Вот мои наряды и украшения, но я беру самое обычное льняное платье цвета морской пены, смешанной с охровым песком. Что теперь? Я ещё ни разу не подумала о том, что случилось, и ни разу не вспомнила до боли любимые голоса – их так много было у меня, что распознавать, кто есть кто – непомерная трата.

***

«Мама, мама!» – моя душа видела мальчика, зовущего меня. Но то было другое имя и другое тело, и другое место, не здесь, а там – в белой палате, где монотонный стук сердца сигналил жалобным зелёным светом на маленьком чёрном мониторе.

«Как же мне сказать тебе, что я – и мама, и не мама?»

***

«И снова наша встреча, безумная Атлантика. Ты такая своенравная. Скажи, кому-нибудь удалось тебя утихомирить? Как вижу – нет, и слава Богу».

«Не плачь, ты ж никогда не плакала и не сожалела ни об одной истории, которые сейчас мелкими ракушками разбросаны у пальцев моих ног. Мы хоть с тобой и не родные, но близкие, как старые верные друзья: мы не раз ссорились и не раз друг друга прощали».

«Ещё шумит в твоём сердце эта песня – и в моём тоже. Постой, пусть ветер хоть на секунду замолчит, а я вберу в себя все наши самые счастливые с тобой воспоминания», – я простёрла руки к океану.

***

«Как ты можешь так с нами поступать?» – говорил он, но я его не слышала. – «Лиз, ты больна. К чёрту всех и всё, что они говорят! Ты нам нужна! Вернись!»

***

Я сидела у разведённого костра на берегу необычно тихого океана. Или океан был всё такой-же, но не такой же была я? Сколько раз я могла просто так сидеть и смотреть, как волны уносят время, как время возвращается с волнами? Проходила целая жизнь, а мне так и не удавалось побыть одной, не произнося ни единого слова в своих мыслях.

***

«Дельфания, домой!»

Я побежала на зов мамы, спешно попрощавшись со своим лесом: «До завтра!»

***

Говорят, детство – самое счастливое время, и если у тебя есть хорошие воспоминания о нём – это точно счастливые воспоминания, и у меня они были. Но кто решает, в какой цвет окрашивать память?

Я любила маму, а мама любила папу, а папа любил нас. Мама выращивала в нашем саду овощи, которые она нам готовила, а папа рассказывал мне всё-всё о жизни ни на секунду неумолкающего океана. В детстве я не видела большой воды, поэтому папины рассказы казались мне чем-то сказочно далёким. Но если я к чему-либо привязывалась сердцем, этого никогда потом не бывало много, но и мало не бывало; это становилось моим вторым я, в которое я смотрела как в кристальную воду зеркала; и потом уже неважно, в каком платье я предстану пред самой собой, и неважно, какие воспоминания озарят мои безмятежные глаза, и неважно, сколько ещё любви мне предстоит объять своим сердцем.

Я познала разную любовь, но пока не увидела, где кончаются её пределы, и есть ли эти пределы вообще. Поэтому я никогда не плачу, когда смотрю на свои руки, испачканные в свежей перепревшей земле.

Сколько судеб смоталось в этот клубок? Я могла бы смотреть целую вечность, ища глазами ускользающий в закате горизонт, но я сижу здесь и распутываю нити, из которых, возможно, кто-то после меня соткёт скатерть, и она волнами соединит нечаянно разбитую любовь. Я там, где я благодарю жизнь за каждое моё в ней существование, и я хочу это делать ещё много-много раз – столько, насколько хватит сил делать вдохи и выдохи. У меня есть ещё вечность впереди, но вечность всегда быстротечна, и в этом её главный подвох.

Моё невечное тело сейчас висит на тоненьком волоске, как последний трепещущий листок, не сорвавшийся в бурю со своей ветки. Мне давали выбор, и я выбрала жизнь. Я дойду до основания и разложу все нити по цветам. Я должна это сделать и даже не для себя, а для воспоминаний, которые согреют меня, когда я буду вновь сидеть рядом с Атлантикой, кутаясь от промёрзлого ветра в мой любимый его плащ, пропитанный солью всех наших жизней.

Хорошо, что ветер на мгновение утих, умолк и мой лес, и даже земля, где я недавно очнулась, замерла.

«Что, родная, ты хочешь из моих историй?»

«Пусть тогда из них получатся самые красивые ракушки. Может, отыщется раковина, а там – невиданной красоты жемчужина, которую девушка однажды вплетёт в свои локоны».

Глава 2. Дельфания

Рассветало. Ахмар вышел из моей спальни так тихо, как умеют пробираться сквозь стены только самые искусные воры, унося за пазухой надёжно спрятанные драгоценности. Я посмотрела в окно: никакого намёка на первые лучи, но уже вовсю шёл новый день, а с ним и роли – не новые, а те, что мы согласились с ним сыграть.

В моей улыбке солнцу не было счастья, скорее грусть о том, как могло бы с нами быть. Я любила перебирать в своих мыслях события, которым никогда в жизни не суждено случиться. Я надеялась и втайне от себя боялась, что сбудутся картинки, в которых уже нет ни ада и ни рая, где есть только мы – такие, какие мы смотрим друг другу в глаза, ощущая своей кожей, как дышит рядом другая кожа. Обнажиться, чтобы любить, или чтобы стать пеплом, развеянным над свежей перепревшей землёй? Нет, это не мечты, это попытки воссоздать зависшую надо мной реальность. Но владычица судеб – отнюдь не богиня судьбы, а мы сами, и, как старые ожерелья, мои желания рассыпались, теряясь в самых потаённых уголках моего иллюзорного мира.

Я была верховной жрицей, и этот сан обязывал соблюдать нейтралитет в выборе мужчины. Но как не выбирать, когда я выбрала ещё до своего рождения? Я смотрела на себя в зеркало и смеялась самой себе, как смеётся сумасшедшая. Каждый мой шаг мог разбить тысячи жизней, а мог принести спасение – и тем, кто ещё молится; и тем, кто уже приготовился перешагнуть свою последнюю черту; и тем, кто даже ещё не родился; а мог всё изменить – если я дам себе всего лишь крохотный шанс… – но я туда не шла, в который раз изменяя своему счастью.

Меня бесил этот разврат, творящийся за крыльями свободы. Разве я не знала, что молодые жрицы, призванные поднимать из глубоких недр тягучую любовь, будут этой любовью развлекать ненасытных, пытаясь принести в лишённом девственности чреве хоть какую-то опору в эту трещавшую по швам жизнь? Разве я сама была лучше них? Мне казалось, я найду ответы, спрятанные от взора на узкой, убегающей как змея, тропинке, и вернусь назад с решением, удовлетворяющим всех и каждого. Но змея постоянно извивается, ползёт своим вечно холодным телом во все стороны сразу, и если она напугана – она кусает, и если охотится – кусает, и если любит – кусает. Я не могла подумать, даже предположить, что я сама тоже стану змеёй… Но что может сделать женщина в большой игре? Женщина, которая извивается, чтобы ничьи завистливые глаза не увидели, что она любит? Женщина может многое, и как бы я хотела этого не мочь.

***

Я неслась в своей машине по ночной автостраде, в глаза слепил поток, водопадом низвергавшийся с неба. Кто-то наверху, наверное, за меня плакал, я же молчала, будто мне не было о чём сказать, но у меня было что, а я предательски молчала.

«Я неудачница. Полная неудачница. Я больше ни на что не способна. Они хотят вскрыть скальпелем мою грудную клетку и достать оттуда сердце. Разрежут его, и если и там они не удовлетворят своё любопытство, они доберутся и до моей души», – неконтролируемая череда мыслей пульсировала в моей голове.

«Остановись!»

«Как продолжать, если я ничего не слышу? Они прокляли меня моей же славой».

«Остановись!»

«Хоть бы бешеный пёс из этой голодной толпы огрызнулся и укусил меня. Не хочу больше боли, не хочу их надежд – они ими закидали меня – всю; раздели меня…»

«Остановись!»

«Не хочу больше чувствовать».

Фары, удар, пелена…

***