Тропами карибу

– Принеси хворостин! – крикнул мне Крис, преграждая волку путь к упряжке.

Я сбегала за сухими ивовыми лозинами.

– Это невозможно, – сказала я. – Давай лучше будем носить мясо собакам на своих плечах.

Испуганный погонщик придерживал собак, чтобы мы поспевали за упряжкой.

Курок издавал странные, свирепые взвой. Снова и снова он ходил кругами, уклоняясь от нас и порываясь кинуться на собак. Мы побежали ему наперерез.

Его глаза встретились с моими, он смерил взглядом меня, мой ивовый прут.

Собак снова привязали у палатки. Мы с Крисом стали на страже, бросая друг на друга отчаянные взгляды. Казалось, волков можно было только убить.

– Спроси у эскимосов, нет ли у них веревки, – сказал Крис.

Я поняла, что он хочет попытаться спасти волкам жизнь – отвести Курка домой. Я принесла веревку и подала ее Крису. Я должна была молчать. Если б я поколебала его мужество, волк почуял бы, что Крис боится его.

И вот началась необычная, неравная борьба. С одной стороны человек, вооруженный лишь любовью к животному, с другой – обезумевший взрослый волк, убийца, который легко может охватить раскрытой пастью половину оленьей шеи.

Волк уклонялся от встречи, Крис наступал. В конце концов ему удалось схватить Курка. Волк зарычал и хотел укусить Криса за руку, но в этот момент веревка легко и быстро охватила его шею. Крис стянул веревку на загривке волка, лишив его возможности кусаться. Теперь Крис не мог ни ослабить хватку, чтобы завязать узел, ни отстраниться от волка, иначе он бросился бы на него.

Держа Курка таким образом, Крис терпеливо повел его по тундре, где голой, где еще покрытой снегом. Он говорил с ним своим всегдашним простецким тоном и отгонял от него Леди, игриво кусавшую его. Он выжидал, если волк упирался и ни в какую не хотел идти дальше.

В конце концов Крис затащил – таки Курка на Столовую гору. Я побежала за мясом.

– Иди в загон! – сказал он. – Заходи с мясом в загон.

Волки последовали за мной.

Когда мы вошли вдвоем в барак, Крис подступил ко мне, его плечи упали, и он с минуту стоял, обняв меня.

– Курок так злобится на собак! – сказал он. – Его серд чишко просто кровью обливается, когда он видит, как они едят его мясо. Если б я догадался бросить ему кусочек, быть может, он бы и успокоился. – И, глядя на меня светлым, сосредоточенным взглядом, серьезно добавил:– Курок не хотел кусать меня. Да мне все равно, если б и укусил. Он просто запугивал меня. Думаю, что запугивал. А впрочем, не знаю.

Он был прав. В последнее время Курок был довольно покладист. Он убрал когти. Отныне я всецело доверяла волкам. Если Леди рычала на меня, я обнимала ее. Завеса таинственности полностью поднялась. Мы чувствовали, что знаем наших волков до укромнейших уголков их души и что ни в одной клеточке своего существа они не затаят против нас вражды, если не считать вполне понятных случаев, когда над ними совершается насилие.

В ту же ночь волки сбежали из загона. Но их волнение уже улеглось. Они не только настроились на миролюбивый лад, но даже пытались завоевать расположение собак, как делали это на мысе Барроу. Волки любят собак. Но эти собаки отнеслись к ним враждебно, вероятно потому, что их хозяева боялись волков: эскимосы закидали волков камнями.

Это привело к любопытному открытию. Оказывается, Курок и Леди, наблюдая людей, делали обобщения! Сперва они предположили, что все люди подобно нам дружески расположены к ним. Но после того как их забросали камнями, волки стали осторожны и с нами, и с эскимосами. По-видимому, теперь все люди в их представлении были животными, которые бросаются камнями. Нам потребовалось несколько дней, чтобы внушить им понятие «некоторые»: лишь некоторые люди дружески расположены к ним.

В эскимосах Криса смущало одно.

– Уж очень чудно они стреляют, – говорил он. – Точно бросаются камнями в стадо, не целясь в какое-нибудь одно животное.

Они часто поднимали дикую пальбу еще задолго до того, как олени приблизятся, хотя животные шли по строго определенному пути – пути миграции, пролегавшему между Столовой горой и палаткой, причем ветер дул от оленей, и они не могли учуять людей.

Олени – самцы появлялись в тундре утром, с востока, подсвеченные сзади солнцем. Они смотрели на палатку, в которой спали эскимосы, и щипали лишайник. Они обгоняли друг друга в пределах стада, в котором царила своя внутренняя атмосфера безопасности, создаваемая их совместным существованием; окутанные ею, как облаком, они настороженно передвигались по тундре, добыча всему: жаре, против которой они были совершенно бессильны, холоду, оводам.

Собаки подымали вой, олени отступали. Но когда страх рассеивался, они пытались вернуться на свой маршрут. И тут проснувшиеся эскимосы принимались палить в них. Случалось, один или два оленя падали, потом с трудом поднимались и, ковыляя, уходили. Эскимосы даже не давали себе труда догнать и добить их.

Беспорядочная стрельба, безразличие к раненым животным претили Крису, и он взялся сам обеспечивать людей и собак мясом. В свое время он был превосходным охотником, но давно уже отошел от этого дела, как часто бывает с людьми, которые долго живут на лоне дикой природы и по-настоящему наблюдают животных.

Нетрудно понять, что Джек и Джонас убивали животных и гордились этим не по злонравию, а в силу причин чисто исторического порядка. Эскимосы не убивали животных сверх меры и не выходили из равновесия со своим окружением, пока не пришли белые. Эскимосы охотились весьма ловко и умело, но лишь с помощью своих самодельных орудий. Теперь же они в избытке вооружены оружием белого человека, но по-прежнему сохраняют императив человека каменного века – убивать несмотря ни на что.

Разумеется, так устроено и большинство белых. Но у белых установлены некоторые разумные ограничения на пользование оружием.

До недавнего времени было и еще одно существенное различие между белыми и эскимосами. Речь идет уже не об отношении к диким животным, а о том, что эскимосы проводят в тундре все двенадцать месяцев в году и, будучи «вооружены» собачьими упряжками, обладают поистине поразительной мобильностью. Однако с вторжением в Арктику военной организации – системы дальнего обнаружения, белые тоже стали проводить в тундре двенадцать месяцев в году. Подобно эскимосам они тоже слепо уничтожают животных в силу того, что их мышление, если можно так выразиться, внезапно оказалось на доисторическом уровне, ибо они не сознают, что убийство животных теперь облегчено новыми средствами передвижения – геликоптерами и легкими самолетами.

Росомахи

Благодаря Энди мы вскоре познакомились с животным, с которым я меньше всего рассчитывала свести личное знакомство и о котором нагорожено столько выдумок и небылиц, что уже само появление его явилось для нас сюрпризом.

Я весь день была в бараке, пекла хлеб. Эскимосы любили хлеб не меньше оленины, и я каждые два дня испекала по восемь буханок – две за раз – в форме, сделанной Крисом из банки для горючего. Форму ставили на примус с двумя конфорками. Крис и Джек обследовали окрестности, ища волчьи логова.

Джонас лежал в палатке с вирусным насморком – опаснейшим заболеванием для эскимосов, не имеющих иммунитета к болезням белых.

Часов в одиннадцать вечера я вышла из барака и пошла на запад по горной гряде, господствующей над тундрой, рассчитывая увидеть внизу возвращающихся Криса и Джека и присоединиться к ним. Над горами к югу через долину плыли розовые облака. Горы передо мной были черные с одной стороны и как рыжевато-коричневый, освещенный солнцем бархат – с другой. Уверенно пела свою песенку белолобая овсянка. Рогатый жаворонок наподобие подорожника стремительно взмывал в небо, но не скользил с песней к земле, а неподвижно висел в воздухе, пуская трели, и затем камнем падал вниз.

Вечер был какой-то особенно томительный. Во всех живых существах вокруг остро ощущалась молодость, пыл желаний и чувство собственной значимости.

Пара чаек, самец и самка, сидела в освещенной солнцем ложбине, где она уже облюбовала место для гнезда; неподалеку от нее сидела одинокая чайка. Курок и Леди были на прогулке. Мне думалось об эскимосах: Джонас смирился перед жизнью, но Джек еще все принимает всерьез и считает, что, дай ему только возможность, он может горы своротить; он так и горит желанием показать свою значимость, свои способности. Думалось о двух гризли, которых мы с удовольствием наблюдали этим утром, далеко и высоко в горах над лагерем; они быстро шли вместе, потом остановились возле снежного наноса перекусить и торопливо затопали дальше. Думалось о маленьких длинноногих оленятах, которых ждет смерть – все живое ждет смерть, подрастающих, как все дикие существа, стремительно быстро там вверху, в горах надо мной. И о диких волках – тех малых числом, что сидят сейчас по своим логовам со слепыми, страстно рвущимися к жизни волчатами.

Внезапно я замерла. Самолет! Шум мотора затих над озером, потом возобновился, и показался самолет. Он летел низко, явно высматривая нас.

Энди никак нельзя упрекнуть в безрассудстве. Почему же он рискует садиться, когда ледолом на носу? Река уже вскрылась; озеро было сплошь изрыто колдобинами. Я ринулась к ближайшему островку снега: может, Энди заметит меня и сбросит записку. Но самолет прошел надо мной, прежде чем я добежала до снега, развернулся и скрылся в сторону озера. Энди выжидал.

Внизу, в залитой янтарным светом тундре, я увидела маленькие фигурки Криса и Джека, отбрасывающие перед собой короткие, с карандаш, тени. По ступенькам скал и камней я поспешно спустилась к ним вниз.

Тут я совершила грубый психологический просчет. Крис и не думал торопиться, пусть даже Энди улетит, не дождавшись его. Он шел размеренным шагом и мог прошагать так всю ночь, хотя весь день работал, а потом, не отдыхая, мог, если нужно, снова взяться за работу, например разбить палатку.

Сгорая от нетерпения, я оставила Криса и пошла вперед. Джек колебался, затем последовал за мной. С этого момента он держался с нами очень надменно.

Крис поднялся на Столовую гору за нашей единственной парой болотных сапог и ушел за реку на озеро. Я осталась ждать у реки. Самолет поднялся и улетел. Обратно вернулись лишь Джонас и Джек. Джонас рассказал мне, зачем прилетал Энди. Оказывается, он поймал по радио объявление о продаже двух маленьких росомах. Крис сел в самолет – как был и полетел за ними в Фэрбенкс.

Когда я вернулась к Столовой горе, Джонас с молчаливой гордостью указал на подножье покрытого снегом косогора. Там лежали два убитых молодых гризли.

Самец и самка, как сказал мне Джонас.

В ту ночь я спала. Я слишком устала. Но в следующую ночь я уже не могла спать. Бессмысленное убийство гризли само по себе расстроило меня, не говоря уже о том, что оно обедняло наше окружение. Оно нарушало также договоренность не убивать никаких животных, за исключением оленей, в районе съемок. А тут еще этот внезапно проявившийся в Джеке гонор: он отказался помогать при переноске припасов, которые Энди по собственному почину доставил нам этим непредусмотренным рейсом.

Около часу ночи, только я встала принять секонал, раздался рев мотора.

Энди должен вернуться на «Сессне», а «Сессна» не может реветь так громко. С таблеткой снотворного в руке я выглянула наружу. Над озером и долиной низко стлался туман, но прямо надо мной было окно, и в нем стремительно пронесся черный «Норсман». Стало быть, это не Энди. Я проглотила таблетку, но самолет, снизившись, тут же вернулся, заходя для посадки на озеро. Значит, это все-таки Энди! Я оделась и побежала к реке.

Ниже по течению Энди удалось отыскать место, где можно было поднырнуть под пелену тумана. С воздуха, как я потом узнала, река казалась совершенно непроходимой, вскипала белыми и бурыми клочьями пены. За те сутки, что мужчины отсутствовали, вода поднялась. Казалось, Крис будет вынужден заночевать у озера под открытым небом. Было восемнадцать градусов выше нуля.

Энди в порядке одолжения оставил ему шерстяной вкладыш к спальному мешку из своего аварийного запаса. Теперь он мог забрать его только по окончании ледолома.

К счастью, Джонас нашел новый брод, где вода доходила лишь до пояса, и Крис благополучно перебрался на наш берег.