Выход зубной феи

Выход зубной феи
Лора Ванхорн

Коллектив элитной гимназии в областном центре готовится к 1-му сентября. Новый директор, в прошлом летчик-испытатель, уже пообещал прополоть ряды заслуженных педагогов, а на свободное место рассадить дисциплину в глухих блузках. Для учительницы русского Насти Поповой это совсем некстати – в школе она берет передышку от семейного счастья, которому после приезда свекрови стало негде развернуться. Ее коллегам тоже есть, что терять. Красавец-химик, загадочный миллионер-русофил и девочка с колокольчиком дают бывшему авиатору "черную метку". Война с зарвавшимся новичком обрывается на самом интересном месте: пока весь педсостав ищет ускакавшие в канализацию зубы, летчик наносит роковой удар. Он не знает, что за кустом боярышника уже заждались ошибки его молодости, и удар превращается в промах…

Глава 1

Нет, опаздывать сегодня было решительно нельзя! Это все равно, что по совету школьного военрука при ядерном взрыве бежать в эпицентр и спасать раненых – и то менее опасно для жизни и гораздо радужнее в плане дальнейших перспектив. Именно в этот погожий сентябрьский день новое начальство приступало к решительному исполнению своих обязанностей.

Первейшим долгом директор элитной языковой школы Леонид Серафимович Поленко полагал установление окончательной и бесповоротной победы дисциплины над всем живущим. Утомленный перегрузками мозг отставного летчика-испытателя не мог смириться с хаосом творческого процесса преподавания. В сладких снах полковнику являлись вежливые тихие дети, глухие блузки учителей и всеобщая пунктуальность. Леонид Серафимович был человек дела и сны претворял в реальность незамедлительно. Начало новой жизни было намечено на первое сентября и приурочено к торжественной линейке. И на нее всем участникам следовало явиться вовремя.

Отдохнувшие за лето, набравшиеся сил, но поиздержавшиеся в средствах педагоги узнали о постигших их переменах только накануне. Назначение Поленко было внезапным, что, впрочем, никак не умаляло его эффекта: умы и чувства подчиненных волновались. На педсовете коллектив с недоумением взирал на компактного пеговолосого мужчину, волею судьбы и районного отдела образования ставшего их рулевым. Только врожденная интеллигентность и временные финансовые трудности присутствующих уберегли полковника-энтузиаста от немедленного столкновения с народным мнением.

Мятежный дух, однако, уже витал среди сеятелей разумного, доброго и вечного. Несколько десятков настороженных глаз следили, как Поленко, потешно выставляя вперед нижнюю челюсть, сокращается на тему прежней учительской вольницы. Ее он клятвенно обещал вырезать прямо со вчера.

– Камикадзе, – наконец, вынесла общий вердикт Динара Ефимовна, преподаватель творчески переработанного английского языка. – Даю ему месяц.

Учительница не учла, что директор не привык пасовать перед трудностями, а в случае их отсутствия он даже создавал эти трудности сам и бросал на их преодоление личный состав. Путь в светлое будущее школы по замыслу свеженазначенного руководителя определенно лежал через тернии, призванные естественным образом отобрать сильнейших и отсечь недостойных. На собрании он внимательно рассматривал свою маленькую гвардию воинов просвещения вместе и по одному, пытаясь прикинуть, кого первого должна разгладить тяжелая длань нового порядка. В его неповоротливый, как асфальтовый каток, мозг потихоньку закрадывалось подозрение о неминуемом саботаже.

“Каленым железом! – заключил про себя полковник. – И не таких перевоспитывали”.

Будучи поклонником кнута, а не пряника, Леонид Серафимович решил воздействовать самым доступным, легким, но чувствительным методом – лишать довольствия. В общем, вниманию присутствующих был предложен сборник наказаний для уклонистов, не желающих разделять радости светлого завтра, в виде лишения премий, надбавок, удобного графика и библиотечных дней. На робкий вопрос о поощрениях директор долго мерил мутным рыбьим взглядом внезапно побледневшего учителя истории.

– В мое время, молодой человек, люди за идею работали. Вам что, отдельное спасибо нужно? Может, вас еще и под руку на работу водить?

Нежная психика историка, и без того изможденная бесконечными размышлениями о судьбах Родины и тщете всего сущего, приготовилась к немедленной капитуляции. Тонкие пергаментные веки задрожали, цвет лица уже плавно перешел в зеленый спектр, когда подоспела неожиданная помощь.

– Хотелось бы знать конкретные цифры, господин Поленко. Во сколько нынче Отечество оценивает "спасибо" выдающемуся учителю?

Как подсолнухи за солнцем головы собравшихся повернулись к источнику смелости и звука. Аудитория с восхищением взирала на оратора. Им оказался учитель химии Назар Никонович Берин, дьявольски красивый мужчина с ассирийской бородкой, раздутым самомнением и мамой, не только флагманом правящей партии по области, но и бессменным школьным спонсором. То ли это, то ли страсть к преподаванию и химии во всех ее проявлениях делали Назара неуязвимым для любых рокировок и перемен в педсоставе. Поленко, как человек новый, об этих весомых достоинствах Берина пока не подозревал. Со скоростью и грацией чугунного паровоза он летел навстречу неминуемому столкновению с харизмой демона от науки.

Облизнув узким змеиным язычком тонкие губы, Леонид Серафимович уставился на красавца-учителя. Лучшего кандидата для публичной казни было не сыскать, неприязнь с первого взгляда была безоговорочной и полностью взаимной.

– Слишком много у вас прав, я смотрю! – завелся директор. – Только про обязанности забываете. Образование – это вам не торговля на базаре, здесь нужно самоотдаваться! – в ответ на пламенный призыв Динара Ефимовна заиграла густыми бровями и с внезапным интересом взглянула на полковника, чем смутила начальство окончательно. Забившись за стоящий у доски стол и глотнув водички, Леонид Серафимович чуть тише продолжил:

– Самоотдаваться, а не считать, на сколько вас оспасибили! Это вы скажите спасибо, что не расстреляли за все ваши выверты, как в семнадцатом! Да, товарищ, вы со своей химией на паперти будете стоять, так что потрудитесь сидеть и слушать, а не спорить со старшими. Руководство, оно для того здесь и поставлено, что лучше знает. Вот так. Еще вопросы есть?

Вопросы были, но обсудить их слаженный и видавший виды коллектив собирался после окончания благородного собрания. А пока Назар задумчиво поглаживал блестящие кольца черной как смоль бородки и чему-то плотоядно улыбался. Молоденькие преподавательницы английского тесно сгрудились вокруг своей патронессы, аксакала латинской и менее изящной словесности Динары Ефимовны, и перешептывались, то и дело поглядывая на задние парты. Там, в отдалении от простого люда, заседала тяжелая артиллерия педсостава, до сих пор хранившая полное, какое-то вязко-зловещее молчание.

Троицу сильных школьного мира местные острословы прозвали "Могучей Кучкой", и это вполне отражало суть их командных выступлений: уж на кого они положили, тот в темпе вальса должен был бежать без оглядки. Хотя и там ему не сразу удавалось отмыться от острых Кучкиных посылов. Ядром группы были математик Амалия Петровна Винтер и ее заклятая подруга Вишневская, преподаватель физики. То, перед чем пасовали детская комната милиции, воскресная школа и авторитет родителей, Амалия искореняла раз и навсегда одним взглядом стальных глаз. Ужас парализовал вчерашних хулиганов, выветривая из их сознания все лишнее, а освободившееся место занимали твёрдые знания по математике. Госпожа Вишневская, женщина гренадерского роста и трубного гласа, внушала уважение своими габаритами: глядя на медальон, лежащий на ее мощной груди параллельно полу, связываться не хотелось.

Пряную ноту в трио мегер вносила биологиня. Главной мечтой покровительницы фотосинтеза и марайских тараканов было замужество, что в условиях школьного дефицита рыцарей никак не становилось явью. На амбразуру великой цели бросались все подручные средства, от небывалой яркости макияжа до спиритических сеансов с чучелом совы и скелетом под инвентарным номером 237 в вверенном Марине Тухтидзе кабинете. Суженый все медлил, характер Марины портился, и последствия страшной лавиной обрушивались на мужчин, не догадавшихся по достоинству оценить девицу.

Заручись Поленко поддержкой "Могучий Кучки", его воцарение на должность прошло бы гладко и без сучка, а с директорским креслом разлучила бы только смерть. Теперь же, после краткого знакомства в коридоре перед началом педсовета, Леонид Серафимович стал обладателем трех страшных и злопамятных врагов. Вишневская не оценила армейской шутки о вреде физики для слабого бабьего ума, Марине полковник посоветовал смыть раскраску падшей женщины и зашить то, что на его взгляд было разошедшимся швом, а на взгляд Марины – соблазнительным и рисковым разрезом на юбке. Для Амалии Петровны директор тоже приберег пару ценных советов, но, встретившись с ней глазами, отчего-то поперхнулся и передумал, в тайне решив все же отправить Винтер на пенсию при первой оказии. Воздержание ему не зачлось: Амалия Петровна не доверяла людям, не знакомым с геометрией хотя бы до равенства треугольников включительно, а Поленко произвел на нее впечатление человека без способностей к математике. Административная звезда бывшего летчика обречена была угаснуть, даже толком не взойдя.

В общем, собрание заканчивалось, а низы не проявляли никакой солидарности с верхами. Сидящие на первом ряду учительницы русского все еще по инерции записывали распоряжения Леонида Серафимовича, в тылах же царили полный разброд и шатание: коллеги строили друг другу многозначительные лица, передавали записочки и вопреки всем стараниям директора не боялись. Даже историк слегка оклемался и привычно задумался о своей будущей роли в неизбежном установлении монархии, что придало его лицу благородное, но вполне отсутствующее выражение.

Лишь один человек в классной комнате внимал Поленко со всей страстью преданного вассала и почитателя. Им оказался учитель труда Тихон Гаврилович, школьный отщепенец и фанат начальства. Истинная профессия Тихона, как и его дошкольная жизнь, были покрыты мраком неизвестности. Сам он представлял себя специалистом во всех мыслимых областях, от запуска синхрофазотрона до зашептывания больного зуба в лунную ночь. Между тем, ни одна поделка, изготовленная в логове трудовика – подсобке на первом этаже под лестницей – не напоминала ничего, что могло бы пригодиться для жизни на Земле даже с учетом стремительно растущих потребностей современного человека. Младшеклассники, который месяц под его чутким руководством выпиливающие некое подобие юлы на палочке, говорили изумленным родителям, что это рубанок. Или табуретка. В зависимости от стадии процесса. Далекие от ручного труда папы и мамы недоуменно пожимали плечами и ставили комок стружки с железками на балкон.

Сам же Тихон не испытывал сомнений в уникальности своего таланта, а светлое будущее собирался организовать лично сам еще до прихода Поленко. Препятствием стало отсутствие широких полномочий и нелюбовь к доморощенному гению со стороны коллектива. Люди не жаловали Тихона, хоть и оборачивались ему в след на улицах города.

Еще в бытность трудовиком-новобранцем Тихон Гаврилович увлекся изобретением пышных названий, вполне отражающих суть и непосильность для простого смертного выполняемой им работы. "Генеральный эксперт по мануальному древопрокату" звучало гордо, но тяжело поддавалось чеканке на заранее заготовленной чугунной доске, предварительно и за немалые деньги вырезанной автогеном из доставшейся по наследству советской ванной. После долгих колебаний кустарь-индиго остановился на "квазитехническом менеджере", выбил красивые, но непонятные слова на металле и водрузил панно у входа в подсобку. С того достопамятного дня к Тихону прочно прилепилось прозвище "наш Квазимодыш", запущенное в жизнь меткой Динарой Ефимовной, и содержанием точно отражающее внешние формы главного школьного трудоголика.

Шли годы, а Тихон Гаврилович ни на шаг не приближался к логическому венцу своей неустанной творческой и общественной деятельности, а именно к креслу заместителя директора школы по воспитательной работе. Тихон недоумевал. Винил завистников и тайных врагов реформации, пока одна бабуля из Районо, сочувствовавшая юродивым, не намекнула ему ласково, что дело, собственно, в нем. Смягчив, конечно, откровение сетованием на несовершенство мира и недостаток у Тихона специального образования. Трудовику явилась истина, осенившая его предшественников-профессиональных революционеров из кухарок – столетием ранее: учиться, учиться и учиться. С тех пор он забрасывал дирекцию и Районо просьбами отправить его на курсы топ-менеджеров в Канаду, или хотя бы оплатить двухгодичный MBA в столице. Тихон Гаврилович оставался человеком основательным, как он говорил "особого качества", и вариантов попроще не искал.

У вот теперь, сидя на первом педсовете с Поленко, учитель труда интуитивно чувствовал, что настало его время. Затянувшаяся на два года починка розетки в кабинете истории не прошла даром для его возмущенного разума. "Кто был ничем, тот станет всем!!!" – бешено колотилось в мозгу, по телу бегали задорные импульсы, а взгляд горел неугасимой любовью к руководителю, мудрому и, очевидно, справедливому. Слушая, как Леонид Серафимович обещает разобраться с тунеядцами и разгильдяями, воздавая каждому по способностям и педнагрузке, Тихон внутренне соглашался с каждым словом своего нового гуру. Он даже двигал кадыком в такт особо экспрессивных пассажей полковника и с неодобрением поглядывал на коллег, без особого пиетета внимающих вестнику нового порядка.

"Нет…О нет…Нельзя, чтоб он думал, что я с ними!"– беспокоился трудовик. – "А я ведь сам, я особый! Надо дать понять уважаемому, нет, высокоуважаемому! Зачем же принижать святого человека…Да, высокоуважаемому Леониду Серафимовичу, что я с ним! Плечом к плечу!"

– Товарищи! – наконец, решился Тихон Гаврилович. – Прошу минуточку внимания!

Класс оживленно заерзал, предвкушая очередное юмористическое соло звезды прикладных ремесел. Даже физрук Юрьич оторвался от созерцания бескрайнего бюста физика Вишневской, бывшего его Альфой и Омегой весь прошлый год, и перенастроил свою единственную извилину на прием Тихоновского потока сознания. Поленко на полуслове оборвал свою речь о вреде опозданий и всем корпусом развернулся к нахалу, перехватившему трибуну. Тихон Гаврилович набирал обороты:

– Высокоуважаемый Леонид Серафимович, разрешите с вами согласиться во всем! И также на будущее, отдел труда поддерживает все ваши начинания и аплодирует стоя. Вернее, стоя передает вам низкий поклон за все уже сказанное и еще не сделанное!

Глаза трудовика сияли. Худощавое тельце, заправленное в черные брючки, рубашку и галстук на манер людей Икс вкупе со склоненной вбок головкой придавали Тихону полное сходство с золотушным грачом. Леонид Серафимович мучительно пытался сопоставить сладость речей нежданного союзника с общей ущербностью его облика, но за отсутствием иных, более солидных вариантов, ободряющим жестом попросил продолжать.

– Вы совершенно верно заметили, товарищ директор! Вот тут у меня небольшой список недоработок и недоделок, страниц на сорок, которые вы можете заметить в дальнейшем. Чтобы, значит, ничего не осталось сокрытым от вашего правильного мнения, высокоуважаемый Леонид Серафимович! Я от лица преданной вам части коллектива, то есть от меня, выражаю восхищение вашими такими золотыми словами. Готов служить не покладая! А теперь позвольте фото на память, для углубления, так сказать, единства!

И пока ошарашенный директор хватал ртом воздух в поисках достойного ответа, Тихон Гаврилович рысцой протрусил до его стола, встал чуть позади, положил лапку на крепкое полковничье плечо и навел камеру телефона. Снимок вышел загляденье: Поленко в виде выброшенного на берег окуня, со снулыми глазами и губами широкой буквой "О", приятно оттененный лучезарной бело-керамической улыбкой своего нового соратника. Позже, выложенная в сеть, эпохальная фотография стала иллюстрацией к научной статье о внешних проявлениях органических поражений головного мозга и имела успех у специалистов.

Экспромт трудовых резервов не только до предела повысил градус настроения педагогов, но и окончательно вывел бывшего летчика из равновесия. Налившись опасно-гипертонической краснотой, Леонид Серафимович отрывисто проорал:

– Вы! Что! Себе! Позволяете! Завтра! Чтобы все, как один! Вовремя и без фокусов! Все свободны, и в это свободное время советую задуматься о своем поведении! А ты, как там, Тихон… Гаврилович, ты останься. У меня к тебе поручение.

Присутствующие хором встали, раздался лязг и скрежет отодвигаемых железных стульев эпохи “сталинский ампир”, бессменных с самых пятидесятых по причине собственной антикварности. Второго приглашения на выход аудитории не требовалось – луч директорского разума основательно рассеял туманность учебного плана на текущий год и в клочки разодрал мрак неизвестности о премиях ко дню учителя. И ко всем будущим дням тоже.

Повинуясь извечному вселенскому закону единства малых, по которому гуппи и прочая океанская мелюзга трепещет в волнах монолитной массой, а птицы встают в клин для покорения жаркого юга, стайка молоденьких англичанок синхронно обогнула директора по самой широкой дуге. Авангардом непокорных выступал Назар Никонович, глядевший прямо в глаза зарвавшемуся полкану своим нехорошим иезуитским взглядом. С полуулыбкой обронив что-то между “прощайте” и “то будет вам предвестьем злых невзгод”, химик удалился в коридор, увлекая за собой менее стойких историка и географичку, напрасно надеявшуюся дослужить до пенсии без потрясений: пенсия свалилась, как снег на голову, уже три года назад, а потрясения все не кончались. Замыкала исход неверных "Могучая Кучка". Три гарпии, выстроившись смертоносной тевтонской “свиньей”, уверенно шли к выходу из этого бедлама, окутывая остающихся густым ядовитым облаком крайнего презрения. Наконец, класс опустел, и слегка ошарашенный теплым приемом директор приступил к вербовке потенциального соратника.

– Вот что, Тихон. Ход твоих мыслей в целом, конечно, правильный…хотя есть и перегибы, мда. Что ж, докажи свои благие намерения. В этом вашем осином гнезде черт ногу сломит… – проговорил Поленко, задумчиво подтягивая нижнюю губу поближе к носу. – Вот и задание тебе, так, на проверку, напиши…Напиши на всех характеристики, кто да что, чем дышит, слабости, умения какие есть, хотя я таких не заметил. Да, а вот эти писульки свои убери, не дорос еще до замечаний опытному руководству. – Тут Леонид Серафимович спохватился, что при завоевании плацдарма каждый боец на счету, и чуть смягчился. – Ты, Тиша, имеешь шансы, ну, по крайней мере, побольше остальных. За работу.

За всю свою хиленькую карьеру трудовик никогда прежде не удостаивался столь полного доверия высокого начальства, и, как следствие, столь ответственного задания. Причем задание впервые было сформулировано не в форме посыла к такой-то матери. Счастье и желание оправдать, превзойти и вознестись переполняли избранного пролетария, он млел и неустанно кивал головой. Давясь теснящимися в мозгу словами благодарности, Тихон Гаврилович заверил Поленко, что с первыми петухами поименный справочник-донос будет готов, и, хотя у директора были более мирные планы на раннее утро, он одобрительно кивнул и сказал:

– Вот это правильно. Жду тебя завтра в своем кабинете.

Глава 2

Картины памятного собрания то и дело всплывали в Настином воображении. Воображение вообще было сильной стороной Анастасии Поповой, учительницы русского и литературы, а подстегнутое угрозами нового директора оно распустилось окончательно. К тому же увольняться именно сейчас, когда в однокомнатной квартире молодого педагога поселились дальние родственники, они же погорельцы, было неразумно. Жить на этой микроплощади можно было только посменно, а значит, на работу походить стоило.

"Только бы не опоздать. Опаздывать-то сегодня ну вообще никак, что за невезение… Хотя ведь и зубы – это вам не жук начихал! Надо искать, ничего не поделаешь…" – думала Настя, лихорадочно шаря в пыльной темноте подъезда. – "Все-таки пока не все в порядке у нас с жилищно-коммунальным хозяйством. Свет в холле две недели не горит. И с медициной неспокойно. Чертов мост! И надо же было дорогой мамуле посеять свою челюсть именно здесь и сейчас!"

Предметом поиска и неугасимой надежды был верхний мост из четырех белоснежных передних зубов, составлявших лучшую часть внешности Нины Васильевны, Настиной свекрови. Женщины примитивной, но энергичной и злопамятной. Не было в подлунном мире такой вещи или дела, в которых свекровь не разбиралась или не давала бы советов. Причем в системе координат Нины Васильевны существовали только два мнения: свое и неправильное. Такая жесткая позиция старушки плюс совместное проживание на весьма ограниченной территории делали Настино участие в успешном обретении свекровиных запчастей обязательным.

Зубы, изготовленные по образу и подобию лучших голливудских улыбок, имели только один недостаток: слабое сцепление с организмом носителя. Нина Васильевна теряла их на торжественных собраниях, в тарелках с супом, в море и поездах дальнего следования, а вот теперь они выпали в подъезде типового панельного дома в спальном районе. Весело проскакав по небольшой лестнице, зубы унеслись во мрак парадного, не оставив следов. Попова-старшая тщетно вытягивала густо накрашенные алой помадой губы и ахала – чудо протезирования на позывные не являлось. Зато Настя, младшая в семейной иерархии, сразу же и без рассуждений была брошена на поиски. И вот теперь, вместо того, чтобы по замыслу Поленко уже мчаться навстречу новой жизни, Анастасия Попова перебирала тлен и мусор по углам подъезда.

"С одной стороны он, конечно, директор. Но мамуля-то тоже человек. Сложный человек в смысле. Немилосердно выпускать ее без зубов на люди, нам они ничего плохого не сделали. В этом плане мне даже везет, что темно. Куда же они завалились?" – Настя повернулась в сторону, где предположительно стояла Нина Васильевна, и решительно сказала:

– Так мы можем искать до морковкиного заговенья, а я опаздываю. Стойте здесь и охраняйте, чтоб граждане вашу ценность не раздавили ненароком. Я за фонариком, туда и обратно.

– Пока ты там ходишь, зубки мои и унесут! Для покражи самое выгодное место, темно и бабуля беззащитная одна. – обиженно забубнила свекровь.