Тайна длиною в жизнь, или Лоскутное одеяло памяти

Я стала возражать, что ни родителей, ни, тем более, его, это не касается, что это моё решение, что я имею право…

Упрямый дядька слушал меня, сокрушённо качая головой, потом разорвал мою анкету и велел приехать с родителями: «Ты, девочка, я вижу, думаешь, что ты самая умная. Может быть! Но ты-таки ничего не понимаешь! А я не такой уж большой умник, но я знаю жизнь, и я не хочу тебе её испортить». Встал, вышел из-за стойки и буквально вытолкал меня из кабинета.

У него были такие печальные больные глаза, и говорил он так искренне…

Дома состоялся тяжёлый разговор с мамой. Я горячо убеждала её, что это недостойно и стыдно – скрывать свою национальность, что я не собираюсь этого делать. В ответ мама пустила в ход привычные аргументы: слёзы, обвинения в эгоизме, сердечный приступ с каплями. Заламывая руки, благодарила Б-га за то, что там сидел еврей: «Ужас! Что же ты вытворяешь?! Если бы на месте этого порядочного еврея оказалась какая-нибудь деревенская хохлушка, она с удовольствием бы испортила тебе паспорт. Кошмар! Ты точно сведёшь меня в могилу своими фокусами!»…

Сломила она моё сопротивление, отказавшись от привычной тактики (к словам про инфаркт и могилу я настолько привыкла, что они на меня давно не действовали) и понимая, что на этом я «сломаюсь»: «Людмила, я тебя умоляю, откажись от этой затеи ради папы. Ты же знаешь, как он тебя любит, как гордится тобой, как надеется, что ты прославишь его фамилию; ему будет обидно, если ты откажешься от его национальности. И ещё – если в твоём паспорте напишут „еврейка“, все узнают, что и я еврейка, а это может папе навредить»…

Наивная, лишь много позже, узнав о возможностях и власти КГБ, поняла я смехотворность второго аргумента; но всё, что касалось папы, было для меня свято. Я уступила.

***

Но… уехав из родительского дома сразу после окончания школы, с кем бы я ни знакомилась, в любой компании, в институте и после, как только возникал вопрос о национальности (а он неизменно возникал в России в связи с моей нерусской фамилией), я отвечала: «Да, мой папа – грузин, а мама – еврейка». Это вызывало разные реакции. Мои друзья обычно говорили: «Зачем ты всем докладываешь, ты бы ещё табличку на грудь повесила; грузинская фамилия, по паспорту – грузинка, внешность соответствует, зачем нарываться?».

А я не нарываюсь, я – наоборот. Я ограждаю себя от антисемитских разговоров и высказываний в моём присутствии, во всяком случае. Это, во-первых. Во-вторых, и это главное, я сразу исключаю антисемитов из круга своего общения. Ну, и, в-третьих, я не вижу причин скрывать свою принадлежность к избранному Б-гом древнейшему народу, сохранившему, несмотря на гонения, свою веру, свои традиции на протяжении многих тысячелетий. Если честно, я в глубине души даже чуточку горжусь этим, хотя и понимаю, как это глупо…

Должна признаться, что мама, светлая ей память, до конца своих дней чуралась еврейства, делала вид, что не знает обычаев, ничего не понимает на идиш… В 2000 году в Великом Новгороде открылась первая после войны синагога, а за пару лет до этого была организована еврейская община. Я была её активным членом, волонтёром – психологом. Когда приехал раввин, с удовольствием стала заниматься изучением Торы. Мама была очень недовольна, пыталась даже убедить меня в том, что я напрасно «так себя веду», но времена, когда я её слушалась, давно прошли.

Мои младшие сестра и брат в большей степени – грузины. Они похожи на папину родню, с большим удовольствием говорят о Грузии, обходя молчанием своё еврейство. Я же всегда чувствовала особую связь с маминой роднёй, чем старше становилась, тем больше ощущала себя еврейкой. Я объясняла себе это тем, что родилась и первые годы своей жизни провела в еврейской семье. Папа был на фронте, размышляла я, а в маминой семье, эвакуированной из маленького местечка Песчанка, Винницкой области, где евреи составляли значительную часть населения, наверняка говорили на идиш (не важно, что я этого не помню). Бабушка Дина, вероятно, пела мне еврейские песни, колыбельные, а, может, и еврейские молитвы читала… Именно эта «запись» в подсознании, кроме генной информации, полагала я, определяет моё отношение к еврейству и отличает меня от сестры и брата, родившихся и выросших в другой среде. И в этой, как выяснилось, далеко не полной версии, созданной по привычке на основе собственного анализа, я не сомневалась долгие годы.

По молодости и по глупости я осуждала маму (сестра и брат были ещё детьми). Теперь мне просто жаль её. Когда она умерла, я похоронила её по еврейским обычаям (в рамках возможного, конечно), заказала Кадиш…

Могу понять, но всё-таки жаль тех, кто не принимает себя в полной мере, чего бы это ни касалось – пола, национальности, возраста или формы носа…

***

Вспомнила историю, которая произошла в Старой Руссе Новгородской области, где мы с мужем работали по распределению после окончания института. Среди наших коллег и друзей была супружеская пара – оба врачи, оба евреи. Однако их дети росли в полном неведении о своей национальной принадлежности.

Пришло время старшему сыну вступать в комсомол. Классная дама принесла в класс анкеты, и ученики стали хором заполнять их. В обязательной по тем временам пятой графе сын родителей-евреев, ничтоже сумняшеся, написал: «русский». Учительница, оказавшаяся на редкость тактичной (а может, потому что пользовалась услугами его папы-стоматолога), ничего не сказав новоявленному русичу, встретилась с его родителями: «Вы знаете, что ваш Владик скрывает свою национальность?»

Обескураженные родители затеяли беседу со своим «русским» сыном. Пренеприятнейшее известие вызвало у 14-летнего парня настоящую истерику. Живя среди русских, он неоднократно слышал, да и сам, наверное, высказывался нелицеприятно о евреях. Не скрывая злых слёз, мальчишка сопротивлялся: «Нет, я не еврей! Я не хочу быть евреем! Почему я еврей? Я ведь родился в Старой Руссе, значит, я – русский!». Наконец, не находя аргументов против доводов родителей, он жалобно спросил: «А можно я напишу „русский еврей“?».

Чтобы облегчить непосильную ношу, свалившуюся на сына, родители стали рассказывать ему о евреях всё самое лучшее. Они называли имена великих учёных и композиторов, художников и писателей, своих знакомых, которых мальчишка уважал и ценил. Прямо, как в анекдоте: «Едут в купе поезда христианская семья с сыном-подростком и старый еврей. Старик задумчиво смотрит в окно, семейство совместными усилиями разгадывает кроссворд.

– Создатель теории относительности?

– Эйнштейн, – с гордостью объявляет сын.

– Еврей, – тихо, не отрывая взгляда от окна, замечает попутчик.

Родители переглянулись, пожали плечами, продолжают:

– Один из авторов «Манифеста коммунистической партии»?

– Ну, я точно знаю, это Маркс, – сказал глава семейства.

– Еврей, – буркнул, не оборачиваясь, еврей.

– Основатель психоанализа?

– Это легко, сказала мама, – конечно же, Фрейд!

– Еврей.

Мама не выдержала:

– Господи Иисусе, пресвятая Дева Мария!..

– И эти тоже евреи»…

При этих просветительских беседах присутствовала младшая дочь – дошкольница Марина. Результат не замедлил сказаться.

Описанные события происходили в апреле (приём в комсомол был приурочен ко дню рождения Ленина). В первые майские дни, когда уставшие от холода северяне стараются каждый свободный час насладиться солнышком, мы небольшой компанией расположились на берегу солёного курортного озера. Сестра «русского еврея», пятилетняя Маринка, своими чёрными кудрями до плеч, огромными, в пол-лица фиалковыми глазищами и звонким смехом привлекала всеобщее внимание.

«Какая хорошенькая девочка, – сказал кто-то из соседней компании, – настоящая цыганочка». Маринка громко и гордо парировала: «Я не цыганочка, я – еврейка!».

***

Мне тоже пришлось «посвящать» своих сыновей в евреи при не менее «смешных» обстоятельствах. Это было в 1975 году, мы тогда переехали из Старорусской деревни Буреги, где открывали новую участковую больницу (муж был переведен туда из Старой Руссы на должность главного врача), в Новгород, где мужу вновь предстояло стать главным врачом областной детской больницы на 400 коек, предварительно достроив её и оборудовав.

Тимурику было семь, Николаше – четыре с половиной года. Готовлю на кухне ужин, мальчишки играют в комнате; слышу – ссорятся. И вдруг малыш, исчерпав аргументы, закричал: «Ты, Тимка, – настоящий жид!».

Я вошла в комнату и попыталась «внести ясность»:

– Ты, Николаша, хотел сказать, что Тимур жадный?

– Нет, жадный – это жмот, жила, а он – жид!

– А что это значит?

Колюк посмотрел на меня недоверчиво:

– Ты сама знаешь!

– Нет, я не знаю.

Неуверенный в правдивости моих слов и, в то же время, преисполненный гордости, что может чему-то научить свою маму, Колюня, к моему неописуемому ужасу, объяснил: «Жиды – это самые плохие люди. Знаешь, есть цыгане – они тоже плохие, но жиды – ещё хуже».

Я так растерялась, что чуть не выронила тарелки, которые несла к столу. Понимая, что предстоит непростой разговор, я пообещала, что о «жидах» мы поговорим после ужина.

В тот вечер я особенно долго и тщательно мыла посуду. Мальчишки уже забыли о ссоре, но я, памятуя о «русском еврее Владике», решила, что пришло время познакомить сыновей с национальными особенностями нашей семьи. К тому времени мои мальчики уже знали, что такое «Энциклопедический словарь». Чтобы приучить их пользоваться им, я, когда кто-то из них спрашивал меня о значении незнакомого слова, открывала словарь, и мы вместе «читали» (конечно же, адаптированную мною версию).

Помощью словаря я решила воспользоваться и на этот раз. Для начала прочитала им (в сокращенном варианте), что такое «нация». Потом мы поговорили о том, что достоинства и недостатки человека определяются его характером, его умом, его культурой, воспитанием, поступками, но никак не национальной принадлежностью. Потом поговорили о цыганах. Потом – о евреях.

Поскольку о великих говорить было рановато, я привлекла для убедительности наших друзей, которых мальчики знали с рождения: «Олег Александрович (Розенберг) – хороший человек? А Евгений Иосифович (Шварц)?». Перечислила еще нескольких. «Ну, так вот, они – евреи».

Тимка отнёсся к этой новости довольно равнодушно, а Колюк, расширив и без того большие глаза: «Настоящие?!».