Тайна длиною в жизнь, или Лоскутное одеяло памяти

Я тогда прилетела в Днепропетровск одна, ко дню рождения мамы, дети с мужем остались в Новгороде. В это время Бичико жил у моих родителей. Почему? Потому что у него никогда не было работы в общепринятом смысле слова, он «делал деньги», причём, не всегда законным образом. На Украине это было сделать легче, потому что размеры взяток, как он объяснял, были гораздо меньше, чем в Грузии.

Так вот, мы были дома вдвоём. Опровергая мои аргументы, Бичи спросил: «Ну, а женщина-врач, по-твоему, другого круга?». Легко догадаться, что я, наивная, ответила. Бичико подал мне телефон и «для чистоты эксперимента» предложил позвонить в стоматологическую поликлинику, где в регистратуре работала моя мама. Я набрала номер и попросила пригласить к телефону заведующую отделением такую-то…

Брат забрал у меня трубку и включил громкую связь. Женщина на другом конце провода официально представилась. Бичико назвал себя, и я услышала мигом растаявший млеющий голос, глупое хихиканье и сбивчиво-смущённые ответы на пошлые, совершенно дурацкие комплименты и намёки моего кузена… Мне стало так тошно, что я нажала на рычаг и прекратила разговор…

Чтобы добить меня, ловелас рассказал, что пришёл он как-то к «тёте Лизе» (так он называл мою маму) на работу, потому что забыл дома ключи от квартиры, а эта докторша сама подошла к нему, познакомилась, а потом сама позвонила… «Не могу же я отказать женщине!».

Ещё позднее, из рассказов сестры узнала, со сколькими её однокурсницами был близок наш любвеобильный братец.

***

При всём при этом, следует отметить «порядочность» Бичико: он долго не женился, объясняя это своей неготовностью к моногамным отношениям и нежеланием в связи с этим делать несчастной свою будущую жену. Готовность наступила лишь к 40 годам, когда он встретил красавицу Мэри. И полетели в тартарары его убеждения и рассуждения о целомудренности будущей жены: у Мэри был сын от первого брака. В 42 Бичико стал отцом.

Так сложилось, что я познакомилась с Мэри накануне рождения их сынишки Датико (Давида), потом видела Датошку, когда ему было 3 года, а осенью 2011 – уже женатого Дато.

Запомнилось поведение трёхлетнего мальчугана, когда Бичи с семьёй гостил у моих родителей в Днепропетровске. Удивительно быстро малыш разобрался в том, что с дедушкой Нико (моим папой) можно говорить по-грузински, а вот с бабушкой Лизой (моей мамой) – только по-русски. Интересно было видеть, как Датико подходил то к одному, то к другому, меняя язык; было очевидно, что он воспринимает эту ситуацию, как игру, и получает от неё удовольствие.

К 2011 Бичико уже не было с нами. Дато внешне очень похож на отца, но, в отличие от Бичико, скромный, спокойный, скорее стеснительный… А вот Леван, старший сын Мэри, – красавчик, как мать, а по повадкам – вылитый Бичи!

Мэри всё так же хороша – очень красивая женщина! – наглядный пример удачного кровосмешения: отец – грузин, а мать – украинка (из тех украинцев, которые в тридцатые годы нашли в Грузии спасение от голода). С огромными, как у лани карими глазами, белокожая, с прямым красивым носом, замечательной формой губ, белоснежными зубами, прекрасно сложенная, в молодости Мэри могла бы соперничать с самыми знаменитыми киношными красавицами!..

***

О Бичико часто вспоминает моя питерская подруга Светлана. С моим кузеном она познакомилась в Питере, на свадьбе моего младшего брата. В связи с некоторыми обстоятельствами свадьба не была пышной: со стороны невесты – родители, супружеская пара близких друзей родителей и семья брата матери невесты; сторону жениха представляли наши родители, мы с мужем, наши друзья – однокашники – Светлана с мужем и Бичико. Бичико приехал на своей «Волге» из Тбилиси, загрузившись парой ящиков настоящего «Киндзмараули».

Бичико сразил Светлану с первого взгляда: «Волга», «как денди лондонский одет», галантный и неотразимо привлекательный… Отведав настоящего вина, Светка приобрела возможность демонстрировать своё опьянение и пела искренние дифирамбы «Киндзмараули», который перевернул её представление о сухих винах.

После свадебного ужина, довольно скучного в компании «стариков», мы спустились на улицу, дело было летом, «покурить» (никто из нас не курил). Дышали относительно свежим Ленинградским воздухом, болтали…

Вдруг Бичико остановил проезжавшее мимо такси с зелёным огоньком. Шофёр, не выходя из машины, услужливо открыл для респектабельного джентльмена пассажирскую дверь. Но Бичико хотел, чтобы мы поехали все вместе; куда? неважно! куда-нибудь…

Вспомнилась ситуация из студенческих времён, когда в таком же количестве хотел сесть в такси Мишка Порфирьев. Ситуация повторилась: Бичи царским жестом вручил водителю красненькую купюру (он специально менял деньги на новенькие сотенные, считая это особым шиком), сел с ним рядом, а мы вчетвером разместились на заднем сидении.

Советская власть не поощряла ночную жизнь, ночью следовало набираться сил для свершения трудовых подвигов, посему рестораны закрывались рано, а о ночных клубах мы и слыхом не слыхали. Несколько дольше работал общепит в гостиницах для интуристов. Бичи велел ехать в гостиницу «Ленинград» на Пироговской набережной – самой «крутой» в далёком 1979 году (в этой гостинице проводился шахматный матч за мировую корону между Каспаровым и Карповым; именно в этой гостинице в 1991 случился пожар, причины которого и поныне до конца не известны; в тот день в этой гостинице жила Марина Влади, которую спас пожарный).

Несмотря на наши возражения, ведь мы были сыты, Бичико направился прямо ко входу в ресторан. Естественно, ресторан был закрыт, о чём нам сурово сообщил стоявший в дверях швейцар. Сотенка как нельзя лучше подошла к замку, и мы вошли.

Выскочил официант, готовый, судя по зверской физиономии, обрушить на непрошенных гостей весь запас бранных слов. Хрустящая бумажка с портретом вождя мирового пролетариата магическим образом превратила разъярённого дворнягу в умильно виляющего хвостом циркового пуделя. Как по мановению волшебной палочки он стал до противности заискивающе улыбаясь, извиняться, что кухня уже закрыта, поэтому предложить нам горячее он, к большому сожалению, не сможет… Всё это он лопотал, провожая нас к столу, застилая свежую белоснежную скатерть.

Меня кузен не удивил, но представьте изумление Светланы! Стол был вмиг уставлен посудой, и полусогнутый халдей с перекинутой через руку салфеткой приготовился принять заказ. Конечно же, Бичи заказал шампанское и икру. «Красную или чёрную?». «И красную, и чёрную». «Сколько изволите?» «Сколько? Ну, по вазочке, чтобы красиво было!»… Заказал ещё и мороженое, и фрукты, еле его остановили.

Во всё время нашего застолья угодливый пудель стоял в углу на задних лапах, не сводя преданного взгляда с Бичико и вызывая во мне брезгливое чувство омерзения.

Было ужасно обидно уходить, оставив икру почти нетронутой – после свадебного застолья мы не смогли съесть больше, чем по бутерброду.

На этом демонстрация dolche vita не закончилась. На площадке перед отелем оказался туристический автобус, который, видимо, привёз и выгрузил гостей, прибывших ночным рейсом. Шофёр собирался выйти, когда его остановил мой хвастливо-расточительный кузен – ему пришло в голову покататься по ночному городу. Привычным жестом фокусника он достал из внутреннего кармана отмычку («ключ», открывающий любой замок) и мы расселись в пустом автобусе. Шофёру было велено прокатиться по самым красивым местам.

Светлана пребывала в трансе от происходящего. Гарцующий перед новой знакомой фанфарон, наслаждаясь произведенным эффектом, спросил: «Чего бы Вам ещё хотелось, девочки?». Светка, решив пошутить: «Было бы приятно искупаться в тёпломморе».

Бичи тут же распорядился ехать в аэропорт. Он угомонился, поняв, что это шутка, когда мы наперебой стали объяснять, что даже при нашем желании и его возможностях мы не можем никуда лететь – у нас работа, дети, другие обязанности…

***

Надеюсь, мои грузинские родственники, о которых я не столь подробно смогла написать, простят меня.

С моими старшими кузинами, Цунци, Нателлой и Элико, мы, в силу разницы в возрасте, были в те далёкие годы мало интересны друг другу.

Из подростковых впечатлений хорошо помню младшую из Чиковани, ровесницу Дианы Дареджан. Она была очень хорошенькая, шустрая, ловкая (впоследствии занималась фехтованием). По повадкам напоминала мальчишку и ассоциировалась у меня с Томом Сойером. Даже грузинские танцы танцевала Дареджан, как мальчик, – не «плавала», женственно поводя руками и скромно опуская глаза, а «летала на носочках», быстро перебирая ногами, высоко подпрыгивая и падая на колени, со страстно горящими глазами и воображаемым кинжалом в зубах, как танцуют мужчины…

Что ещё сказать о «моей» Грузии?

Мне греет душу притча о том, что в то время, когда Господь раздавал землю представителям разных народов, беззаботный грузин крепко спал. Проснулся, а вся Земля уже поделена… «Ладно, – сказал Творец, – возьми кусочек рая»…

А недавно я была до глубины души тронута словами своей приятельницы-француженки. Поздравляя меня с Новым годом, Рене, заядлая путешественница, сообщила: «В этом году планирую посетить Грузию; не хочу умереть, не повидав вашу прекрасную страну»…

Моё еврейство

Если о том, что я грузинка, я знала с раннего детства и гордилась этим, то моё еврейство открылось мне гораздо позже. Не могу сказать точно, когда, потому что это знание приходило ко мне постепенно. До шести лет, пока мы не приехали с мамой к её сестре в Бердичев, я даже не слышала слова «еврей».

Случилось это в 1950 году. Авиационную дивизию, в которой служил папа, направили в Китай помогать народно-освободительной армии дружественного китайского народа («Русский с китайцем – братья навек!» – пелось в тогдашнем шлягере) сражаться на стороне Северной Кореи в войне против Южной. Кстати, участие папы в чужой войне мы должны были хранить в тайне. Думаю, это была такая же «тайна», как позднее – Вьетнам, Афганистан, теперь – Донбасс…

Жили мы в то время в гарнизоне на берегу Каспия, недалеко от Баку. Оставить там жену с двумя маленькими детьми (моей сестре едва исполнился год) папа не мог, да и мама этого не хотела.

Я очень хорошо помню, как папа провожал нас. До Баку мы доехали на военной машине. В Баку, это было вечером, сели все вместе в поезд, и папа ехал с нами, пока не уснула Диана. Помню, как горько и беззвучно, чтобы не разбудить Диану, плакала мама, уткнувшись в мокрый от слёз платок, как папа молча обнимал и гладил её, как маленькую; помню, как папа поспешно вышел на каком-то полустанке, как он стоял и курил на пустом тускло освещённом перроне, такой одинокий и грустный в своей серой длиннополой шинели. И всё вокруг было уныло-серое и тоскливое в сгущающихся сумерках, и одинокий короткий гудок паровоза был, как жалобный крик…

Я одновременно чувствовала и папину тоску, и мамин страх, и недолгую безмятежность спящей, ни о чём плохом не подозревающей сестрички; и собственную, придавившую меня боль, мешавшую заплакать…

***

В Бердичев мы приехали через несколько дней поздним тёмным вечером (наверное, у нас были пересадки, не помню). Нас встретила тётя Фаня, закутанная в большую вязаную шерстяную белую шаль с длинными кистями. Второй такой же она укутала маму с Дианой, а меня, дылдочку, посадила к себе на колени, без конца целовала, плакала и говорила что-то совершенно непонятное.

С вокзала мы ехали на телеге. Через пару дней я познакомилась с её хозяином – это был сосед-старьевщик со смешным именем – Илюнци, очень добрый, баловавший, за неимением своих, чужих детей… Он ездил со своей лошадкой по дворам, собирал всякое тряпьё, ненужные вещи, а взамен раздавал разноцветные маленькие подпрыгивающие на резинке мячики, иметь который считалось среди ребятни не менее престижным, чем сейчас мобильник. Ещё у Илюнци были глиняные свистульки в форме разноцветных птичек, которые тоже входили в обязательный арсенал детворы.

Мячик у меня был, а от свистульки пришлось отказаться: во-первых я, воспитанная брезгливым папой, не брала несъедобное в рот, тем более – немытыми руками, а во-вторых, у мамы «от этого воя раскалывалась голова».

Жена Илюнци носила не менее смешное имя – Песя. Она занималась тем, что ощипывала за небольшие деньги кур и гусей, а потом делала из пуха и пера подушки. Илюнци и Песя жили на первом этаже, их квартира имела отдельный вход. Песя садилась на пороге своей квартиры на низенькую скамеечку и принималась за дело. Пух лёгкими снежинками порхал вокруг её головы, образуя бело-кружевной нимб, застревал в густых кудрях, упрямо выбивавшихся из-под косынки, прилипал к пухлым рукам с завернутыми по локоть рукавами. Временами Песя вскидывала округлым движением правую руку и разгоняла кружащиеся перед лицом пушинки; особенно шустрые из них умудрялись зацепиться за волоски над её верхней губой, и Песя безуспешно пыталась сдуть их, смешно оттопыривая нижнюю…

Я не любила беготню, меня не привлекали шумные игры, я усаживалась в беседке напротив с книгой и, периодически поднимая глаза (мне нужно было следить за сестричкой), с удовольствием наблюдала, как ловко Песя управляется с разлетающимися в разные стороны перьями, как сдувает пух с усиков над верхней губой, в какой красивый узор выстраиваются пушинки над её головой…

Но в тот вечер, когда мы усаживались на телегу, мне было не по себе и от столь близкого присутствия большой плохо пахнувшей лошади, и от вида незнакомого дядьки. Он был не высокий, но очень широкий, с квадратной спиной; на большой круглой голове будто приклеенная кепочка, прямо из-под глаз – чёрная с лёгкой проседью борода и усы.

А ещё под нами всё время что-то пугающе шуршало (на телегу «для мягкости» была набросана сухая фасолевая шелуха, прикрытая мешковиной, но тогда я этого не знала). Не меньше смущало и то, что я не могла понять, о чём говорили взрослые (это была смесь русского, украинского и идиш).

К тому времени я уже давно перестала быть «почемучкой», не задавала «лишних» вопросов, предпочитая самостоятельно находить ответы. Вот и тогда, подумав, я решила, что они говорят по-украински (я знала, что мы приехали к тёте на Украину), и успокоилась. Кстати, так ошибалась в детстве не только я.

***

Много лет спустя я приехала в Бердичев, чтобы повидаться со своими любимыми родственниками. Приехал из Винницы Петя, младший в семье Кучуков; он был уже женат, его Серёжке было года четыре. Тётя Фаня с Соней, Петиной женой, колдуя над очередным шедевром еврейской кухни, оживлённо беседовали на том самом «украинском».