Приманка для моего убийцы

– Все в порядке, парень. Я тебя держу. – Сын Майрона почесал овчарку за ушами.

Оливия посмотрела на него испепеляющим взглядом.

У нее на поясе висел большой охотничий нож, там же находился газовый баллончик от медведей и телефон. Коул решил, что она на многое способна. Обручального кольца не было. Никаких украшений. В памяти всплыли ее слова по телефону.

«Где бы вы ни купались в жалости к самому себе, каждый вечер напиваясь до бесчувствия, это не вернет вам вашу семью. Вы не из тех, кто выживает. Вам это известно?»

В Коуле кипели возмущение и любопытство. Она многое о нем знала. Ей было известно о Холли и Тае. О том времени, которое он провел в барах Гаваны, «купаясь в жалости к самому себе». Узнать это она могла только от его отца. Это значило, что эти двое были близки. По крайней мере, до определенной степени. Коул видел перед собой уверенную, деловую и да, очень сексуально привлекательную женщину. Такая женщина могла привлечь стареющего мужчину. Или он не прав? Она не ошибалась в том, что отец всегда ставил жену на пьедестал. Но Коул достаточно давно не видел отца. Все могло измениться.

Он слишком устал, чтобы копаться во всем этом прямо сейчас. Ему нужно было поспать. Поесть. Принять горячий душ. И первой встрече с отцом следовало состояться и закончиться как можно быстрее.

Коул опустил стекло и позволил холодному ветру пройтись по лицу, поворачиваясь к окну, чтобы посмотреть на поля. Пустые поля, усеянные купами похожих на привидение, белоствольных осин, чьи золотистые листья ветер свободно срывал с веток. Загородки были сломаны. Бывшие домики конюхов стояли с провалившимися крышами. Ласточки стаями взлетали с прогнивших свесов крыш.

Оливия была права. Ранчо обветшало и дошло до печального состояния. Никто не говорил ему, что все настолько плохо. Но почему он ожидал обратного?

Они подъехали к большому дому. Здание тоже выглядело так, будто ему не помешало бы немного заботы: отмыть, заново покрасить ставни. Коул напрягся, когда Оливия затормозила перед просторным крыльцом. Она так резко ударила по тормозам, что Коула мотнуло вперед.

– Приехали, – холодно объявила она. – Судя по всему, вы успели домой к ужину.

Оливия, не глуша двигатель, ждала, пока он выберется из кабины. Ее пальцы вцепились в руль.

И тут Коул внезапно разглядел шрамы на внутренней стороне ее запястий. Они были вспухшими и уходили далеко под рукава. Эта женщина действительно хотела умереть.

Оливия поморщилась, поняв, что он заметил шрамы, потом отвернулась и уставилась в окно.

Коул сглотнул, неожиданно сбитый с толку. Напряжение в кабине было почти осязаемым. Он открыл дверцу, вышел и забрал из кузова свою сумку.

– А вы куда? – спросил Макдона, нагибаясь к дверце. – Разве вы не ужинаете в доме?

– Не сегодня. Я собираюсь поставить грузовик и пойти в свой коттедж.

Оливия отказывалась смотреть на него.

Он закрыл пассажирскую дверь. Оливия тронулась с места, оставив его в клубах пыли.

Коул смотрел ей вслед, и в нем росло любопытство.

Он повесил сумку на плечо и повернулся лицом к дому, чтобы рассмотреть его. Резная фигура медведя по-прежнему стояла на страже у основания лестницы. Старые качели все еще висели на крыльце, но подушки были свежими. В нем забурлил коктейль из воспоминаний. Коулу было почти сорок, и все же он волновался как мальчишка перед тем, как войти в дом своего детства. И встретиться лицом к лицу с отцом.

Странно, что жизнь играет такие шутки со взрослым мужчиной. Коул многие годы жил насыщенной жизнью, какое-то время у него была собственная семья. Только он ее потерял. Но во взрослом мужчине всегда живет мальчик. И вместе с этой мыслью пришло ощущение усталости, провала. Как будто прошедшие десятилетия его жизни ничего не значили.

Коул взбежал по ступеням крыльца и вошел в холл, вовремя увернувшись: на ряд внушительных рогов все так же вешали куртки. Голова оленя, того самого, которого его дедушка добыл в болоте Сумас, как обычно, смотрела на людей сверху, со своего места над аркой, ведущей в гостиную. Там в камине потрескивал огонь, и Коул почувствовал запах полировки, исходящий от каменных плит пола.

– Коул Макдона! Господь Всемогущий!

Он обернулся на звук голоса и своего детства.

– Миссис Каррик, – с улыбкой сказал Коул. – Вы все еще здесь. И ни капельки не изменились.

– Разумеется, я все еще здесь. И теперь я для вас Адель, молодой человек, – улыбаясь, ответила она, прижимая к груди корзину со сложенным бельем. – Нет, вы только поглядите на него.

Она подошла ближе, как будто собиралась поставить корзину на пол и обнять Коула, но сдержалась. Миссис Каррик была не из тех, кто обнимается. Никогда она такой не была.

– Я… понятия не имела, что вы приезжаете. Ваш отец знает?

– Нет еще. Где он?

Экономка пришла в смятение.

– Мистер Макдона сегодня долго спал днем. Он плохо себя чувствовал. Я как раз собиралась разбудить его к ужину.

– Позвольте мне это сделать.

– Ну… возможно, вам следовало бы подождать, пока он оденется и спустится вниз. Полагаю, ему захочется быть в боевой готовности, когда он увидит вас.

– Полагаю, захочется.

Лицо Адели неожиданно покраснело.

– Я имела в виду…

Коул улыбнулся.

– Он по-прежнему в своей спальне?

– Да, в конце коридора на третьем этаже.

Коул пошел наверх, шагая через две ступеньки.

* * *

Тори перевернула еще одну страницу, ощущая болезненное, непристойное любопытство. Ее сердце билось все чаще по мере того, как она читала рукопись матери.

«В первые дни этой зимы она иногда слышала, как под низкими облаками грохотали вертолеты. Это было больнее всего – слышать, как они ее ищут, знать, что семья и друзья беспокоятся за нее.

Она знала, что ее будут искать и с собаками. Большие группы волонтеров будут вести поиски. Она гадала, найдут ли они ее упавшую корзинку с ягодами, увидят ли признаки того, что она боролась, когда он надел ей на голову мешок. Она в этом сомневалась. Она никому не сказала, куда пойдет днем. Да и ночью прошел снег. Снегопад не прекращался еще несколько дней. Все следы оказались похороненными глубоко под этим первым плотным, гладким покрывалом сезона.

Потом пришел день, когда наступила тишина. Ее перестали искать. Это была ее новая реальность. Оглушающая зимняя тишина. Темнота. Сара думала, что слышать их – это самое плохое, но она ошиблась. Не слышать оказалось хуже. Они отказались от нее. И одиночество вдруг стало удушающим.

В эти первые дни тишины в ней погас свет. Она перестала ощущать боль, которую он ей причинял, реагировать на то, что ей удавалось увидеть через щели в досках сарая, где он держал ее в оковах и привязанной веревкой к стене. Она не первая, кого он держал на куче вонючих медвежьих шкур и джутовых мешков. Была, по крайней мере, еще одна. Сара видела ее выпотрошенное тело, подвешенное на крюк на стене соседнего сарая. У трупа были рыжие волосы. Он снял его после замораживания, и она услышала сначала удары топора, а потом и звук пилы. Она гадала, не принадлежит ли тело на крюке рыжеволосой работнице лесничества, пропавшей прошлой осенью?

Она гадала, исчезнет ли еще одна женщина? Убьет ли он перед этим ее, Сару, и повесит ли и ее тело на крюк?

По мере того как день становился короче, она пыталась понять, наступило ли уже Рождество. Попыталась представить, как Этан справляется с делами, как живут ее отец и мать, ее друзья. Приходят ли они в магазин и говорят ли о ней приглушенными печальными голосами?

За долгие месяцы она несколько раз слышала, как высоко пролетал маленький легкомоторный самолет. Она слышала и всем сердцем звала на помощь, молясь о чуде.

А потом кое-что действительно произошло.