Мама, хватит!

– Потому и не рожаешь?

– Наверное…

– Нет, надо тебя все-таки за Петьку выдать! – решительно заявила мама. – Я, блин, костьми лягу – или чем я там лечь могу, костьми-то я, получается, уже легла… Неважно! Заклинаю! – торжественно воскликнула она (я про себя поморщилась: хорошо хоть никто кроме меня ее не слышит, клиника же натуральная, дурдом). – Заклинаю! Не уйду на тот свет, пока замуж тебя не выдам! Да будет так! – она в восторге прикрыла глаза и сложила из пальцев какую-то дулю. Я только вздохнула.

***

«Выспалась, наконец-то выспалась», – подумала я, открыв глаза наутро. В квартире стояла тишина, ее нарушало лишь урчание трактора. Я скосила глаза. Не трактор, Линда, мамина кошка, пришла напомнить, что пора вставать, кормить Ее Королевское Высочество. Я перевела взгляд дальше. В ногах лежат Ричард, кот. Он молчал, полностью уступив Линде право вести со мной переговоры.

– Ну привет, – погладила я Линду. Она выгнулась дугой, разгладила об мою руку пышные усы. – И тебе привет, – дотянулась я до Ричарда. Он по-прежнему молчал, но, когда я спустила ноги с кровати, оделась и пошла на кухню, кот коротко одобрительно мяукнул и отправился за мной следом. Линда возглавляла нашу процессию.

На кухне все было так, как будто ничего и не было: ни двух лет моей жизни вдали от дома, ни вчерашних похорон. Накануне я не успела осмотреться как следует. Приехала утром, а церемония прощания была уже днем, так что даже рюкзак пришлось бросить, не открывая. Потом поминки, проводы, мытье посуды, разбор еды, прощальные разговоры с засидевшимися гостями, сон. И только после того, как я наконец огляделась, меня настигло ощущение полного дежавю: так уже было…

Да, так действительно уже было, потому что здесь почти ничего не поменялось. Стол заставлен баночками, пакетиками, коробочками, кулечками, завален чеками и газетами, так что тарелку поставить некуда. Меня всегда поражала эта мамина потребность так загромоздить стол, что есть за ним было реально невозможно. А потом я с удивлением обнаружила, что мой собственный кухонный стол, московский, превращается в такую же свалку; генетика, черт бы ее взял. Я включила чайник, взяла кружку, повернулась и вскрикнула. В дверном проеме стояла моя старшая сестра, Таня.

– Ты меня напугала! – жалобным голосом сказала я. – Привет.

– Привет, – отозвалась Таня. Я подошла обнять ее, хотя в такие моменты почему-то всегда испытывала неловкость. – Как ты? – спросила меня она.

– Да нормально, – я честно не знала, что ответить, поэтому предпочла сказать что-то общее.

– Ты не плакала совсем на похоронах, я заметила… – продолжила она. Мои глаза округлились, но Таня на меня не смотрела, поэтому не видела выражения моего лица. – Ты и на папиных похоронах не плакала, я помню… Но я удивилась, что и маму ты без слез хоронила…

Я не знала, что ответить. Сказать, что мама не умерла и приходит ко мне? Тогда где она сейчас? Да и вообще, что следует считать фактом смерти? Погребение? Но что, если душа при этом в мир иной не ушла? Тогда уход души? Но если мамина душа здесь, получается, она не умерла? Хотя кто подтвердит, что это именно душа? Вдруг это не душа ходит, а глюки у меня на нервной почве? Может, тогда просто признаться, что я бездушное создание и не считаю, что, умирающих следует жалеть, ведь не факт, что после смерти они попадают в худший мир? Тогда почему я плачу, когда умирают животные? Тупик, абсолютный тупик. Я молчала, так и не придумав ничего путного.

– Ты все время куда-то смотришь, что-то бормочешь, как будто с кем-то разговариваешь… – снова заговорила сестра. – Вась, у тебя все в порядке? – подняла она на меня глаза.

– Таня… – я старалась, чтобы мой голос звучал убедительно, – я не знаю, что тебе сказать… Понятно, что у человека, который только что похоронил маму, вряд ли все может быть в порядке… Я не знаю, что тебе сказать по поводу слез. Я не знаю, почему я не плакала. Вот не плакала, и все… это не значит, что мне маму не жалко, что я ее не любила… Любила… наверное. У меня сложные отношения с этим словом и с этим чувством. Не знаю, в общем, что сказать…

Таня тоже молчала.

– Ну ладно, – сказала она. – Хорошо…

– Я думала, ты к себе уехала, – я постаралась увести разговор от опасной темы.

– Нет. Далеко, да и не охота было. И поговорить тоже надо…

Я напряглась. Не люблю, когда кому-то со мной «надо поговорить». Обычно это ничем хорошим не заканчивается.

– Ты когда уедешь? – задала вопрос Таня – Не подумай, что я тебя гоню, хотя звучит именно так, по ходу… Просто спрашиваю.

– Я не могу точно сказать, обратный билет я еще не брала. Так что уехать могу в любой момент, когда будет нужно.

– А на работе тебя на сколько отпустили?

(Блин, я ж еще и работаю, совсем забыла).

– Ээээ… Не знаю, – задумалась я. – Мы как-то не обговаривали этот момент. Наверное, по закону полагается дня три. Значит, уже пора уезжать, – криво усмехнулась я. – Но можно до недели продлить, наверное, хотя бы как отпуск или за свой счет отгулы…

– У мамы деньги были… – Таня закурила и взглянула на меня.

– Это вопрос или утверждение? – не поняла я.

– И то и другое, – закашлялась она. – Ты что-то об этом знаешь?

– Я знаю, что копила она всегда. Но сколько у нее к моменту смерти было – и было ли вообще, я не знаю…

– Не может быть, чтоб ты не знала. Она тебе все рассказывала, вы всегда были с ней близки.

Я постаралась не слышать некой претензии в этих словах. Близки… Что вообще это значит, хотела бы я знать? Потребность все время быть вместе, заботиться друг о друге, все друг другу рассказывать, придерживаться общих взглядов? Тогда я ни с кем по-настоящему близка не бываю… Хотя раньше, похоже, это мне вполне удавалось: легко заводились друзья, с которыми мы вместе творили веселые дела, делили секреты и тайны, не стеснялись открывать свои чувства. А потом все чаще в мою голову стала закрадываться, как мне казалось, вполне обоснованная мысль: «Да кому это надо?.. Кому интересен мой внутренний мир, который даже я сама порой понять и принять не в состоянии?.. Кто может говорить со мной на одном языке?..» (как будто все только и должны думать о том, как понять меня, и обсуждать то, что нужно именно мне; каждый ведь хочет говорить о себе, это даже детям ясно). Вот так и вышло, что петли на дверях в мое хранилище души («в душевую», как я любила шутить) довольно сильно проржавели – слишком редко ими пользовались. Дверь стала открываться все хуже, потом осталась закрытой навсегда. Впрочем, люди в моей жизни все равно появлялись: прибивались, как лодки к незнакомому, но вполне симпатичному, на первый взгляд, берегу. А потом выяснялось, что берег этот какой-то малообжитой, что коренное население говорит на своем, совершенно непонятном языке, а то и вовсе многозначительно молчит, и не угадаешь, то ли от равнодушия, то ли от раздражения, то ли от глупости… К тому же остров оказывался каким-то дрейфующим, так что он и лодки постепенно отдалялись друг от друга. Я не стремилась удерживать их. Свой характер я откровенно считала дурным, себя – вообще не подарком, поэтому предлагать кому-то такой «сомнительный продукт» мне было попросту стыдно.

А мама… Ну, мама же не выбирает, с кем ей быть близкой… У нее есть дети, с ними она и близка. Или, получается, все-таки выбирает? Таня вот уверена, что с ней мама не была близка, а со мной была. Хотя какое это сейчас имеет значение?.. Деньги – вот что, оказывается, важно…

– Что, наследство делите? – вывел меня из задумчивости мамин голос. Судя по направлению звука, она стояла у раковины, и я еле сдержалась, чтобы не повернуть туда голову. – Но вы что-то торопитесь, детишки, – съязвила она. – Рановато взялись за дело, полгода подождать придется.

«Мама, хватит!» – мысленно прокричала я, закатывая глаза.

– Не закатывай глаза, – в один голос сказали мама и Таня. У меня эти самые глаза чуть не выпали от неожиданности. – Деньги сейчас очень нужны, сама знаешь, – продолжила Таня. – Чтобы маму похоронить, Игорь в долги залез. А у нас и так ипотека и на машину кредит еще. Может, была у мамы наличка или на карте хорошая сумма, чтобы можно было нам долги раздать, а?

«Ну, что скажешь, мам? – мысленно обратилась к ней я. – Деньги-то твои… Поможем Тане?»

– А большой долг на похороны? – услышала я свой голос.

– Двести тысяч, – ответила Таня. Моя челюсть рухнула на пол. – Ты еще давала семьдесят, я помню. Вот все и ушло.

– Да уж, такое бабло в землю зарыли, – покачала головой мама. – Я знаю, о чем ты думаешь, – обратилась она ко мне. – Что мы должны все деньги отдать, помочь Тане долг погасить… Да уж… Не вовремя я померла… («А кто, простите, помирает вовремя?» – удивилась про себя я). – Я-то думала, на первоначальный взнос тебе на ипотеку накоплю, а вот фиг, – продолжила мама. – Короче, расклад такой. Семьдесят тысяч на карте, двадцать под кроватью в банке, сто двадцать на сберкнижке. Но те, что на вкладе, вы получите только через полгода, я так полагаю. Теперь ты знаешь. Что делать с этими деньгами, решай сама.

– Я знаю пин-код от маминой карты, – сказала я Тане. – Баланс ты можешь сама проверить. – Она взяла старенький мамин «Самсунг», потыкала кнопки.

– Семьдесят тысяч, – озвучила она известную мне информацию. – Да и нафиг пин-код? Я же так могу их себе перевести. – Она снова начала нажимать кнопки.

Я ушла в мамину спальню и вернулась с небольшой банкой из-под огурцов.

– Вот еще, – я поставила банку на стол.

– Сколько там? – откликнулась Таня.

– Не знаю. Посчитай.

Она отвинтила крышку, пошуршала купюрами.

– Двадцать тысяч. Итого девяносто… А у тебя деньги есть? – посмотрела сестра на меня.

– Только на билет да так, по мелочи.

– Еще на книжке деньги по-любому есть, но до них сейчас не доберешься, – задумчиво сказала Таня. – На квартиру, как я понимаю, ты не претендуешь, – задала она новый вопрос в лоб.

– Нет.