Мама, хватит!

Мы редко проводили время с сестрой вот так, вдвоем. Дружны мы были только в очень глубоком детстве, когда деньги росли на деревьях, люди играли не друг в друга, а в куклы, и самой большой трагедией было то, что на день рождения никому из нас опять не подарили щенка.

Подростковый возраст развел нас с Таней в разные стороны. Она всегда пользовалась успехом у мальчиков, с легкостью, без страхов и лишней рефлексии заводила и заканчивала отношения. А я… Я завидовала, хотела так же, но не хотела быть похожей на нее, поэтому просто делала вид, что меня не интересуют парни, зато страшно интересует учеба и всеобщее одобрение (оно меня правда очень долгое время интересовало).

Я билась за «хорошо» и «отлично» в аттестате, потом только за «отлично» в дипломе, потом за хорошую репутацию на работе. А затем внезапно поняла, что всю жизнь занимаюсь только тем, что кому-то что-то доказываю: маме – что я самостоятельная, папе – что чего-то стою, сестре – что ничем не хуже, одноклассникам – что лучше, однокурсникам – что перспективная, соседке по лестничной клетке – что приличная, продавщице в супермаркете – что мне можно продать алкоголь, шефу – что мне можно поручить проект. При этом я все больше понимала, что стараюсь совершенно напрасно. Что всем, на самом деле, совершенно фиолетово, что я там пытаюсь доказать. Одни, если захотят, все равно найдут повод для придирки, другие посмотрят на тебя большими глазами и скажут: «А с чего ты взяла, что я требовал от тебя именно этого?», третьи вообще умрут, и ты так и не успеешь им ничего доказать…

– Давай, – сестра подняла бокал, и мы, не чокаясь, выпили. – За маму… Давно мы так не сидели, точнее говоря, никогда почти и не сидели, да же? Общее горе, говорят, объединяет… Брешут, поди, – философски заметила Таня, – а может, и не брешут… «Объединить можно то, что разъединено, но хочет объединиться» – во как я придумала! – хохотнула она и закурила. – Хотим ли мы объединиться, вот в чем вопрос… Мне вообще всегда казалось, что настоящего единства между нами нет, что между нами как будто все время что-то стоит… Ты как думаешь? – посмотрела она на меня.

– Да, – подтвердила я, – мне тоже так всегда казалось… А единство конечно, возможно, если мы обе его хотим.

– А что между нами стояло? – решила уточнить Таня.

– Я не могу сказать, что стояло с твоей стороны. Только ты сама это знаешь и можешь сказать, если захочешь. А с моей стороны это была, видимо, обида. И мой дурной характер.

– Как ты все-таки любишь рассказывать про свой дурной характер, – заметила сестра. – А обида-то на что? Деньги, имущество и мужиков мы с тобой не делили, в плане учебы и всякого такого ты во всем лучше меня была, драться мы с тобой не дрались… А на что еще обижаться можно?

– Не знаю, – задумчиво произнесла я. – Да, может, я и не на тебя обижалась… Хотя нет, похоже, все-таки на тебя… Просто мне всегда казалось, что папа любил тебя больше, и от этого ты вся такая деловая была, как будто кичилась этим. Вот за это я и обижалась. Мол, даже если он тебя одну любит, а меня нет, нечего этим хвастаться. И еще мне казалось, что тебе все равно на меня, не интересно со мной. Да и вообще, кому может быть со мной интересно?..

– Да уж, – Таня затянулась, – чудны дела твои, Господи… Ты не поверишь, я ведь почти за то же самое на тебя жлобила. Ну, что мама тебя больше любит и всячески подчеркивает, какая Василиса у нас молодец и хорошая девочка, не то что некоторые…

– Она никогда не говорила «не то, что некоторые», – вступилась я за маму.

– Ну да, я и не утверждаю, что она так прямо говорила. Но чувствовала я именно это… И это было капец обидно… Хочется же, чтобы мама тебя любила, даже если ты и не чудо-девочка… Мамы же должны любить? Они же для этого детей заводят – чтобы любить? А, Вась?

– Не знаю, у меня детей нет, – ответила я. – У тебя вот Никитка есть – ты и отвечай, ради чего детей заводят? Чтобы любить?

– Ага, фигушки… Скорее, потому что сами любят… У нас с Никиткиным папой такая любовь была – кошмар! Да ты помнишь, – улыбнулась Таня. – И плод этой любви не замедлил нарисоваться. А любить я Никиту училась очень долго. Когда он маленький был, у меня это совсем не получалось. Он же орал, за ним надо было постоянно присматривать. А мне хотелось гулять – все время, круглые сутки, хотелось сбежать от этих ссаных пеленок, бутылочек, которые были не с пивом, блин. Ну, я и сбегала. Хорошо, мама жива тогда была. Он у нее, считай, и вырос. Не знаю, что бы с нами было без нее…

– Жаль, что при жизни ты ей этого не говорила, – заметила я.

– Да, не говорила, – согласилась Таня. – Я ж считала это в порядке вещей, ну, что он у нее растет – или она его растит, не знаю, как правильно… Типа она ж понимает, что я молодая, брошенка к тому же – впервые в жизни брошенка, прикинь? – Таня снова сделала большие глаза. – Ну, и типа она ж все равно все время дома, так что ей вроде и не напряжно детеныша моего воспитывать, пока я пытаюсь работать и личную жизнь заново устраивать. Да и вообще, это всегда было так трудно – что-то хорошее маме говорить. А вот поскандалить – милое дело… Дура была, че… Да и щас, похоже, не умнее, – Таня снова налила, выпила. – А мы с тобой сироты, ты хоть понимаешь? Папа умер, мама тоже. Все, у нас с тобой кроме друг друга никого и нет…

– Это у меня нет, – сказала я, – а у тебя есть: муж и сын.

– Да уж… Муж и сын, – задумчиво проговорила Таня. – Так что ты там сказать-то хотела, какую страшную тайну поведать? – подняла она на меня глаза.

– Эээ… Ты веришь в духов? – невпопад спросила я.

– Да хрен его знает… А что, является тебе кто? Мама? – догадалась она.

Я кивнула.

– Ну, а че ж не поверить, – задумчиво произнесла Таня. – И что она, клады показывает? Или рассказала, кто убил Кеннеди? – хихикнула захмелевшая сестра.

– Тань, ну че ты херню-то несешь! – возмутилась я.

– Ладно-ладно, – примирительно подняла она руку. – Тетя Таня пошутила. Допускаю, что неудачно. Так что там с мамой? Она тебя пугает? Ты не врубаешься: кукуха у тебя поехала или ты и правда ее видишь?

– Вот именно, – согласилась я.

– Ну, может, и поехала, от этого никто не застрахован, – затянулась Таня. – А может, и не поехала… И раз уж мы тут о тайнах заговорили, я тебе свой секрет открою…

– Что, ты беременна от кого-то или в долги залезла?! – не удержалась от шпильки я.

– Очень смешно, – посмотрела на меня долгим взглядом сестра, – просто обхохочешься, блин…

– Ладно, извини, – мне стало стыдно.

– Не извиняйся. Избавься уже от этой мерзкой привычки все время извиняться. Так вот, страшная тайна, не хуже, чем у тебя. И не лучше, не надо на меня так смотреть. В общем, после смерти папы какое-то время я его видела… Ну, то есть вот как ты говоришь – он мне постоянно являлся…

– Что, клады показывал? – опять не удержалась я.

– Алексеева! – вспылила сестра. – Не беси тетю Таню! Тетя Таня старенькая и нервная, может и обматерить, не посмотрит, что ты ее сестра! Короче… Короче, где-то год он мне являлся. Ну, я его прямо видела, разговаривала с ним, он меня кое о чем просил, я выполняла.

– А потом?

– А потом ушел…

– Внезапно, без предупреждения?

– Нет. Он сказал, что мы видимся последний раз. И потом ушел. Это и правда был последний раз…

– А о чем он тебя просил?

– Я не могу тебе всего рассказывать. Он просил, чтобы все это осталось между нами. Он просил кое-что сделать, что он при жизни не успел. Я и делала.

– Ты не боялась?

– Чего?

– Не чего, а кого. Его.

– А ты маму боишься что ли?

– Нет.

– Ну вот и ответ на твой вопрос. Че их бояться? Они ж свои… Может, не особо родные при жизни были… но все-таки свои…

***

Утро моего отъезда в Москву выдалось мерзким, под стать настроению. Я наспех проглотила пару кусков хлеба с сыром и чашку растворимого кофе, покидала вещи в наполовину не разобранный рюкзак, обняла сестру (неожиданно с настоящим чувством) и рванула на расположенный в двух шагах от дома автовокзал, как всегда, моля Боженьку не дать автобусу уйти без меня. Но волноваться, как оказалось, было нечего. До отправления рейса оставалось еще десять минут и мне, бросившей курить пару лет назад, заполнить это время было абсолютно нечем. Пришлось снова погрузиться в свои невеселые мысли, главной из которых была дума о том, что мама на нас с сестрой (точнее, на меня) все-таки обиделась, а значит больше не придет. Вот ведь странность: поначалу меня пугало ее появление, а теперь пугало отсутствие.

– Привет, москвичка! – раздался над моим ухом веселый голос, разом положивший конец всем размышлениям.

О, этот голос! Я узнала бы его из тысячи, расслышала даже в несущемся по туннелю старом поезде московского метро, хотя, казалось, давно должна была забыть, как он звучит. Женя, Женечка… Моя большая страшная любовь… Или недолюбовь? Или перелюбовь? Короче говоря, затмение и полоумие. Его голос, его появление действовали на меня, как слабительное для мышц и души (интересно, такое вообще существует или мне пора оформить патент?). Стоило ему подойти ко мне и заговорить, как ноги мои превращались в позорные мягкие тряпки, лицо кривилось в какой-то дурацкой блаженной улыбке, сердце начинало подпрыгивать, ударяясь изнутри о черепную коробку, а душа убегала в пятки, крича: «Это он! Оооон!!!» Раньше я и не подозревала, что, влюбившись, могу превратиться в подростка в пубертате. Встреча с Женей дала мне понять, насколько плохо я себя, оказывается, знаю.

– Привет, – промямлила я и, не придумав ничего лучше, добавила, – отлично выглядишь! («Боже, что за чушь ты несешь!» – мысленно стукнула я себя по голове).

– Спасибо! – Женя провел идеально наманикюренными пальцами по идеально подстриженной голове, еще шире улыбнулся своей идеальной улыбкой. – Что ты тут делаешь? Не выдержала московской гонки и решила вернуться в родное болото, к знакомым жабам? – он снова улыбнулся, давая понять, что пошутил.