Скольжение в бездну

Скольжение в бездну
Любовь Гайдученко

Короткие повести, рассказы, фантастика, публицистические и философские эссе.

Содержит нецензурную брань.

Любовь Гайдученко

Скольжение в бездну

Повести

Завещание для равнодушных

"Недаром тёмною стезёй

Я проходил пустыню мира…"

Позади была целая жизнь. Только очутившись в одиночестве, она осознала, какая эта жизнь была невероятно длинная. Длинная настолько, что начало её терялось в какой-то сумасшедшей дали. Казалось, это было не каких-то полвека назад, а прошли целые столетия… Особенно кардинально жизнь поменялась за последние двадцать лет, да так, что её было совершенно не узнать: стали другими люди, самый образ жизни. Как будто всё перескочило через невидимую пропасть. До этого жизнь неспешно и размеренно текла, проходили долгие годы, ничего не менялось – и вдруг понеслась, как взбесившаяся лошадь. Куда и зачем? Мир стоял на грани чего-то, казалось, ещё шаг – и случится непоправимое…

В её жизни всё плохое уже случилось, так что можно было и не бояться. Дело шло к старости, а у неё не было своего угла, не было ни гроша, не было ни родных, ни друзей, ни близких. Одна как перст. Ну что ж, таков удел всех незаурядных личностей… И неправда, что для того, чтобы выразить себя, нужны какие-то особые условия. Раньше она действительно была немного избалована, потому что жизнь её, несмотря ни на что, текла довольно-таки благополучно. Все сложности она создавала себе сама. Она была великим мастером по этой части. Наверное, ей было просто скучно жить, как все…

Ещё в детстве она подумала о том, что никогда не будет вставать по будильнику, в семь утра, пилить на нудную работу, возвращаться по расписанию и проводить потом весь вечер, тупо глядя в ящик. В принципе, так и получилось… И вот поэтому она и пришла к такому печальному итогу: ни денег, ни крыши над головой. Ведь все, кто трудится всю жизнь, как обыкновенный рядовой обыватель, имеют хоть и немного, но какие-то скудные накопления человек за многие годы приобретает. Ну легкомысленная она была особа – что поделаешь! Поэтому и пожинала сейчас эти горькие плоды своего крайнего легкомыслия. Но… совсем не раскаивалась, наоборот, ещё больше укреплялась в мысли, что права она, права!

Занесло её в какой-то почти сарай на берегу моря. Бабушка, её воспитавшая, предрекала: «Ты кончишь на берегу под лодкой!» Ох, провидицей оказалась старушка, накаркала… Под лодкой не под лодкой, но строение явно принадлежало к типу устаревших – так давно уже не строили, посносили такие домики, как не годные для обитания нормального человека. А подумать только – раньше в таких избушках на курьих ножках жило полстраны, и ещё были довольны!.. Избаловался народ, избаловался. Проклятый Запад морально разложил бескорыстных и аскетичных советских людей, живших одними токмо идеями… И где они теперь, эти идеи? Известно где – в неприличном месте, куда их засунули вместе с совестью и честью. Пропала страна. Главное ведь врага морально сломить, остальное уже – вопрос времени. Да и новые поколения дружно смотрят в сторону, противоположную той, куда смотрели их предки. Во главе угла опять «изм», на сей раз – коротко и ясно, и не надо запудривать мозги, чтобы объяснить: ВЕЩИЗМ. Для неё это было хуже фашизма. Куда ни плюнь – везде махровое мещаньё, можно было сойти с ума. Торгаши, у которых ноль интеллекта. Они не знали элементарных вещей, которых не знать в её молодости считалось стыдным. Но стыда они не чувствовали – они вообще не знали, что такое стыдиться. Они в этой жизни преуспевали, они были хозяевами этой жизни.

Она сказала себе так. Вот, допустим, она терпеть не может всяких насекомых: мух там, комаров, оводов кусачих. Но они есть, и с этим приходится смириться, как и с очень многим, что противно не только до тошноты, а уж и прямо до блевотины. Существует мир растительный и мир животный, и надо спокойно относиться к тому факту, что хомо безмозглый – часть животного мира. И терпеть его присутствие везде-везде. Соответственно, как терпишь надоедливых мух, жужжащих над ухом и бесцеремонно садящихся на твоё пирожное.

Впрочем, как уже говорилось, как раз последние лет двадцать она прожила в полной изоляции от всего этого и даже в относительном благополучии, денег хватало не только на хлеб с маслом, но и на всяческие заграницы. Ей там не понравилось, и ни разу не возникало желания остаться в этих чистеньких скучноватых городишках, которые все слились в один бесцветный калейдоскоп.

Ещё она была изолирована от мира своей зацикленностью на тех, кого считала своей семьёй и о ком всячески заботилась. Их было двое у неё, родных и любимых до потери пульса, до глубокого обморока: собачка и старушка – именно в такой последовательности. Она им была «мама», хоть под занавес этого многолетнего счастья выяснилось, что «мамой» она оказалась никудышной – не сумела спасти их от страшного конца. А может быть, счастливых концов просто не предусмотрено в сценарии этой загадочной личности – Господа Бога…

Тут надо попутно сказать о её крайнем атеизме. Ну не понимала она, зачем нужны все эти культы и их служители, а миллионы, приходящие бить поклоны в памятники архитектуры, вызывали у неё полное недоумение, опять же она объясняла всё довольно просто: безмозглостью масс. (На другом конце существовали какие-нибудь великие учёные, которые тоже верили в боженьку, типа Павлова. Но в тех великих умах Бог был просто частью их сложной концепции бытия).

Она же пришла к выводу, что надеяться в этой жизни совсем не на кого. Все, с кем она имела дело, как правило, предавали её (вот, оказывается, зачем нужно было две тысячи лет помнить об Иисусе Христе!..). Она уже почти привыкла к такому обороту дел: сначала дикий энтузиазм, её любили, она вызывала страшный интерес (ну как же, такая экзотика, человек не из нашей среды – и невдомёк им было, что среды-то у неё вообще никогда никакой не было, её привычная среда обитания была безвоздушное пространство…), потом вдруг надоедала она своей непохожестью до чёртиков, и начинали под разными предлогами открещиваться…

Вот и сейчас, кажется, происходило типичное действо: думали, что пообщаются немного, в пределах «хорошего воспитания» (что значит – предложить, например, чаю…), даже помогли, чем могли… А потом увидели, что, оказывается, обременительно это – ходит, всё ей что-то надо… А нам уже немного надоело (да и некогда – работы много), и даже чаю больше не предлагают… А она… она опять влюбилась. Нет, пожалуй, это не тот глагол. Скорее, зациклилась опять на человеке, встретившемся на её пути. И ведь понимала, что, в общем-то, ничего особенного… но это опять был тот редкий случай, когда она не властна была в своих чувствах.

А беды сыпались на неё просто как из рога изобилия. Сначала кошмарно не повезло с погодой: два месяца она провела в таком холодрыжнике, который и на севере-то, наверное, не так часто бывает, а уж для юга это было ну совсем нетипично! Потом, буквально через месяц после покупки, сломался новый мобильный телефон, а денег починить его у неё не было (по гарантии чинить его не взяли, придравшись к какой-то ерунде – у нас ничего не любят делать даром). Отсутствие мобильника грозило полной катастрофой: очень многие моменты были завязаны на этот телефон, ей звонили люди, которые хотели приехать отдыхать, так что поломка телефона грозила почти полным отсутствием денег… Ну и всё прочее в этом сарае было развалено так, что дальше некуда: еле-еле текла вода, не было нормального газа, были сломаны холодильники, эт сетера, эт сетера… Приехала ты, родимая, край!..

И вот в этих, так называемых «условиях», точнее, в полном отсутствии оных, села она подбивать итоги, а иначе что бы ей оставалось делать? Беспрерывно рыдать или, того хуже, вбить гвоздик потолще, накинуть на него верёвочку… Ох, и великий же человек изрёк великую истину: «Нет человека – нет проблемы!» Она это перефразировала так: «Нет человека – нет у него проблем!» Но в итоге решила плюнуть на все проблемы и заняться… моральным онанизмом. Мало ли что – нет ноутбука (продан по дешёвке, чтобы было на что приехать сюда), а она привыкла к тому, что «творит», печатая… Ладно, есть тетрадочка, есть ручки шариковые… только, конечно, потом замучишься всё это вбивать… (а как же Александр Сергеич-то, да и все прочие его собратья по цеху? Гусиными перьями ведь творили, это тебе не хухры-мухры! Ох, и представить всё это невозможно! А уютно-то как: горит свечечка, скрипит пёрышко… где-то невдалеке старушка тусуется, ждёт перерывчика… и кружечки уже наполнила… и не чаем вовсе…)

Так что это было просто даже её спасением. Кто-то свыше (несмотря на её полное-то неверие!) подарил ей эту сладкую отраду: буковки складывать в словечки, а словечки соединять во фразочки… Не зря же первой ученицей была и получала высший балл за какую-нибудь муру типа «Как я провёл лето». А ещё она, будучи пятилетней дошкольницей, и потом, в младших классах, умела выговаривать всяческие имена и отчества всяческих многочисленных педагогов и бабушкиных коллег по работе тоже. За это они её уважали, сопливую девчонку – никто из её сверстников не мог выговорить, например, такое: «Алевтина Иннокентьевна», а она выговаривала абсолютно без всякого напряга, естественно и на одном дыхании. Да что там в пять лет! Бабушка рассказывала, как её любимая внучка влазила на подоконник и стояла там часами – крошечка только-только научилась говорить. И вот, заметив соседа, возвращавшегося с работы, она звонким голоском кричала: «Здравствуйте, Евлампий Варфоломеевич!»

Но писать она начала поздно – не в смысле вообще писать, а в смысле творчества. Уже был перейдён полувековой рубеж, когда её вдруг осенило, что графомания – это самое увлекательное занятие на свете! Ну и что, что не девушка! Девушки нынче одни только глупые «фэнтези» пишуть… (терпеть не могла она этот жанр – и ведь ничего путнего-то у этих «фантастов» и не получалось, взять хоть эти разрекламированные «Дозоры» – муть голубая). И вообще, говорят, что Вагнер только в шестьдесят лет нотную грамоту-то еле-еле освоил, что не помешало ему быть любимейшим композитором фюрера (зря мы привыкли считать Адольфа дурачком, а он вот и в музыке разбирался, и акварельки довольно талантливые малевал…).

Вот и она – под шестьдесят изобразила первую повесть – о себе, любимой. И кто его знает – не случись в её жизни такого оглушительного краха, как предательство горячо любимой дочери – может, и не вошла бы она во вкус… Лиха беда начало, дальше накропала ещё энное количество повестей и рассказов. А тут и сайтик подвернулся – вот где гадюшник-то образовался! Но об этом сайте надо бы упомянуть не так бегло, впрочем, будем обозначать его по ходу повествования… нет, однозначно хаять тоже будет несправедливо, попадались интересные личности и здесь…

Сайт этот громко именовал себя «русским литературным порталом», здесь собралось 70 тысяч графоманов. Раньше Россия считалась самой читающей, теперь, вероятно, она стала самой пишущей… Но не это было целью сайта, не «литературное выражение» сущности наших людей. В итоге до неё дошла страшная истина: в мире уже давно идёт третья мировая война, и сайт является одним из идеологических фронтов, купленных американцами для полного и быстрейшего развала и уничтожения России, причём проводилось это самыми грубыми методами. Несколько человек – определённый круг лиц, выдававших себя за эмигрировавших из России в Америку – пытались всячески обгадить прошлое и настоящее России, превозносили американский образ жизни, хаяли во все лопатки Путина с Медведевым… И находилось много таких, кто глядел им в рот и подпевал – ведь жизнь в России была далеко не мёд: процветало воровство и коррупция, честному человеку было почти невозможно наладить себе достойное существование…

Она была в числе тех, кто давал подлецам резкий отпор, но после того, как модераторами были удалены некоторые её сильно заострённые публицистические вещи, она поняла, что бороться бесполезно. В этой жизни всё устроено сверхпримитивно: побеждает всегда тот, в чьих руках сосредоточены большие деньги. А большие деньги, как правило, появляются в результате неправедных махинаций, вот и Америка расцвела пышным сорняком, ограбив весь остальной мир, и теперь она заказывала музыку… И музыка эта гремела на весь мир громко и визгливо.

Раньше она считала себя «безродной космополиткой», глядя на наши убогие порядки и на полное моральное убожество наших людей. К тому же, как-то так невольно сложилось в нашем обиходе общественное мнение, что там, в Америке, построена самая лучшая, самая богатая жизнь, где преуспеть может всякий, где общество построено на справедливых принципах равенства, где люди уважают друг друга… ну и так далее. Но всё это оказалось очередным мифом, выдуманным теми, кому это было выгодно. Побывав в этой самой Америке (и много где ещё) она поняла, что всё, что так превозносится, как последнее высшее достижение человечества – просто очередная дешёвка, а американское общество состоит из таких же серых и тупых обывателей, как везде… И, как везде и всюду, процветает полное моральное убожество и ничтожество.…

Всё, что происходило с ней сейчас, здесь, на юге, можно было назвать только одним словом – сюрреализм, потому что на нормальную действительность это походило очень мало. Как уже говорилось, она почти два месяца жила в пустом летнем сарае на берегу моря, предназначенном для того, чтобы селить сюда отдыхающих – конечно, самых неприхотливых, или же тех, у кого было очень мало денег. Для неё это был самый хороший вариант, потому что денег у неё не было совсем. И никакого жилья тоже. И лет ей уже было столько, что нигде и слышать не хотели о том, чтобы взять её на работу. Она была согласна работать кем угодно, лишь бы дали крышу над головой и какую-то минимальную зарплату, чтобы она могла выжить… Но чёрта с два – её возраст всюду служил препятствием, несмотря даже на то, что она была в тысячу раз умнее и разностороннее теперешних молодых людей.

Этот сарай, возможно, был настоящим дворцом, когда наступала жара, но сейчас… Сейчас стоял конец мая, гипотетически должно уже было быть очень тепло, но все местные жители говорили в голос, что никогда еще не было такой холодной весны. Температура не поднималась выше 10 градусов, дул холодный северный ветер и хлестал ледяной дождь. Хозяйка всего этого великолепия жила в Москве и, как все москвичи, не имела чувства реальности. Она собиралась делать (посредством сдачи этого «дворца») большие деньги, как будто все отдыхающие начнут ломиться сюда, как сумасшедшие, невзирая на то, что рядом сдавали миллион помещений, гораздо более удобных и комфортабельных.

Сарай, как уже упоминалось, был построен при царе Горохе, и «мебель», которая в нём имелась, явно служила ещё нашим прабабушкам. Но хозяйка трепетно относилась к источнику своего потенциального дохода – так, что даже выгнала предыдущих жильцов, которые надзирали за этой помойкой: ей показалось, что они утаивали доходы, которые в её воображении были необъятными, и это при том, что всё здесь было попросту развалено: грязные еле работающие старые холодильники, отсутствие элементарных удобств, какие-то страшные грубо сколоченные столы и щербатые скамейки, которые постеснялись бы использовать даже в домах престарелых (как известно, на стариков у нас плевать хотели, но даже в богадельне, наверное, обстановка выглядит намного приличнее). Наша героиня с подобранной ею драной кошечкой были две никому не нужные бомжихи, выброшенные этой роскошной нынешней жизнью за борт. Им предстояло здесь голодать и жить в холоде, но она была явно не из тех, кто сразу поднимает лапки вверх Во-первых, она посадила огород – на семена ушла львиная доля имеющихся у неё денег. Но при такой погоде ждать результатов придётся очень долго, это она отчётливо понимала. Во-вторых, она нашла в сарае, где царила жуткая грязь и беспорядок, и валялся всякий невообразимый хлам, красивенькие дощечки из прессованных опилок – из такого нехитрого материала наша мебельная промышленность давно научилась делать очень даже стильную дешёвую мебель.

Из всех источников она слышала о хозяйке этого притона только самое плохое, все соседи говорили о том, какая она стерва. Она приезжала летом, в разгар сезона, и выгоняла очередных квартиросъёмщиков, придравшись к какой-нибудь мелочи, в частности, к тому, что они-де плохо содержат эти хоромы (а разве может хорошо выглядеть общественная помойка?!!). Вот и этих людей, чьи грязные вещи валялись в беспорядке и мусоре, она тоже выперла, несмотря на то, что в семье было трое маленьких детей, и даже не позволила взять им эти вещи, не отдала то, что дозревало в огороде, и вообще поступила с ними, как последняя сволочь. Люди подали на неё в суд, но, видимо, тётку голыми руками было не взять, как и всех завзятых склочников, во всяком случае, пока было непонятно, восторжествует ли справедливость и будет ли хозяйка наказана за своё, мягко выражаясь, непорядочное поведение. Она, кажется, собиралась всё это продать и больше здесь не показываться – на то и уповала. Но цену она заломила раз в шесть-семь больше, чем всё могло стоить, поэтому дураков это купить пока ещё не нашлось (да и вряд ли они появились бы в дальнейшем). А эти красивенькие дощечки принадлежали выгнанным ей людям – из них умелец-муж делал табуретки и всякие ящики. Она же ими преступно топила печку… Но не мёрзнуть же им с кошечкой, двум несчастным существам, закинутым волею злого Бога, непонятно за что разгневавшегося на них, в этот приют для изгоев, оказавшихся вне «приличного общества»?!! Она понимала, что поступает не совсем красиво и «морально», но здоровье её было под угрозой – совсем не хотелось заработать, например, воспаление лёгких и стать инвалидом, её жизнь и так в последние годы подвергалась всяческим неприятностям, которым бывает подвержена жизнь человека, не имеющего своего угла и вынужденного скитаться по этой неласковой планете…

Как уже упоминалось, временами её заносило далеко-далеко, даже на другие континенты. Так, около двух лет она прожила в Америке. Не сказать, что жизнь там у неё была такой уж тяжёлой – нет, она была сыта и обута-одета (что-что, а тряпок там она себе накупила несколько мешков!), да и на работу её там, в отличие от родины, брали довольно охотно, видя, что она – интеллигентная и порядочная женщина, правда, она не претендовала на работу в НАСА или в Конгрессе США, а всего лишь нанималась в бэбиситтеры, по-русски выражаясь – в няньки, в основном, к нашим эмигрантам, так как английский она знала, к сожалению, слабо. Но и эмигранты уже почти поменяли свой менталитет. (Правда, кое-какие отвратительные привычки остались у них навсегда, привезённые в совершенно иную действительность, но и чего-то довольно неплохого они вроде бы тоже понахватались у коренных американцев – например – и эта черта ей очень нравилась, она начисто отсутствует у русских! – они совсем были лишены наших предрассудков, им было плевать, какого ты возраста, главное – чтобы ты мог хорошо делать свою работу…).

Впрочем, Америка здесь, в этом сарае, вспоминалась как далёкое и нереальное прошлое, которое приключилось с ней не иначе, как во сне. Может быть – и даже наверняка! – что она, лёжа под жарким солнцем и нежась в тёплом море через пару-тройку месяцев, начисто позабудет, как мёрзла на юге совсем ещё недавно… Котёнок Муся – и та уже начала забывать, как она страдала, будучи совсем крошкой, когда её оторвали от тёплой и ласковой мамочки-кошки и выкинули умирать на февральский холод, и как только она осталась в живых? (Правду говорят – живучий, как кошка).…

Поговорив с местными жителями она пришла к печальному выводу, что мучиться ей предстоит ещё очень долго. Они уверяли, что купальный сезон у них открывается никак не раньше июня, несмотря на то, что их станица географически считалась югом, а знаменитые курорты Сочи и Геленджик были здесь совсем неподалёку.

А, например, соседний городок был удивительно хорош ранней весной!.. Она ездила по каким-то делам на автобусе и любовалась этими начальными робкими проявлениями весны, когда на листве ещё не успела осесть дорожная пыль, и всё переливалось в какой-то волшебной дымке, а краски здесь были разнообразными, потому что цвели разные деревья, распускались нарциссы, тюльпаны, анютины глазки и множество ещё каких-то совершенно неизвестных ей цветов и деревьев, и, я вам скажу, это было гораздо красивее, чем даже в Южной Италии, где великолепие природы подавляло психику, не привыкшую к такой пышной роскоши; здесь же всё было гораздо скромнее и вместе с тем как-то изысканнее, что ли. Но весну явно заколдовали злые тролли, каждый новый день не приносил ничего, кроме холода. Она изыскивала всё новые и новые источники топлива, но было уже понятно, что совсем скоро не останется никаких мало-мальски сгораемых материалов… Это была полная катастрофа. Но ещё хуже было то, что и деньги были совсем на исходе. Если бы началась жара, то приехали бы и отдыхающие, а так над ней навис призрак голодной и холодной смерти… Ещё никогда она не была к ней так близка. И это называлось уже не сюрреализмом, а самым что ни на есть реализмом.

Дни шли за днями, недели за неделями, не принося абсолютно никаких изменений, прямо как в сказке «Спящая красавица» – всё застыло, казалось, это будет длиться вечно. От всего этого можно было сойти с ума. Она не умела жить так медленно!!! Видимо, когда её создавали (там, наверху), то сначала запроектировали в виде сверхзвукового лайнера, но произошла какая-то ошибка, и его неукротимая душа попала в тело человека, а конкретно – в женское тело.

Но вот, наконец, настал июнь, а вместе с ним пришла и долгожданная жара, температура как-то мигом, одним скачком, прыгнула сразу к 30 градусам. Но ничего не менялось. Отдыхающие не собирались осаждать эти хоромы, и она начала впадать в тихую панику. Она опять вляпалась в такое, из чего трудно будет найти какой-то подобающий выход. Больше пятидесяти лет она жила, думая только о внутренних проблемах, решая задачи, можно сказать, философского плана. Но вот уже почти десятилетие продолжалась борьба с внешними обстоятельствами. Периодически она попадала в какие-то правовые переплёты, наше законодательство имело столь несуразные законы, что она, при её крайнем легкомыслии и пренебрежительном отношении ко всяким условностям и документам, которые она вечно теряла, очень часто попадала в ситуации, попадать в которые не стоило, потому что трудно было из них выбраться. Например, несколько лет она жила без прописки, а в нашей стране это было чревато всякими неприятностями. Но надо сказать, что в тех же Штатах условностей было намного больше. Там, если ты являлся гражданином страны, то для тебя было предоставлено всё на свете, но если ты жил там нелегально, ты был никто…

Правда, в России всё было немножко по-другому: ты мог быть никем, будучи полноправным гражданином своей страны… И получилось так, что всю свою жизнь она прожила вне всякого общества – удивительно, но, оказывается, такое бывает! Она не вращалась ни в каких кругах – ни в элитных (по причине того, что она сбегала из всех вузов, в которые поступала с лёгкостью необыкновенной, но и так же быстро охладевала к тому, что там преподносилось в виде бесспорных истин), ни в простонародных – с этими у неё просто не было ничего общего, она была безусловным и законченным интеллектуалом, и всё примитивное ей претило. Это был даже не снобизм… Просто далека она была от народа, от его вечных хапужнических замашек, от его свинских потребностей – порыться в чужом грязном белье, покопаться в жизни соседей. Её же не интересовали чужие жизни – со своей бы как-нибудь разобраться… Она чувствовала себя крайне неловко, когда ей начинали выворачивать свои интимные подробности. Ей было наплевать, мало того – ей было противно слушать, когда люди сообщали ей о том, что они считали своей внутренней жизнью.

Но никогда в жизни она не была так одинока, как сейчас. Она была устроена так, что отдавать себя было её органической потребностью. И не сразу осознала это, по молодости бродил в ней крайний эгоизм, она не понимала тогда, что нет ничего приятнее, как жить для другого. Или люди ей попадались совсем не те, не отзывалась её душа на их грубые прикосновения к ней. Они хотели чего попроще: весело пообщаться, переспать… Ей это было совсем неинтересно, хотя и часто приходилось уступать кобелиному напору. А надо было остаться целомудренной, она позже поняла, как сильно пачкала и унижала себя, общаясь с приматами. Но к сорока её душа взбунтовалась. Она стала отвергать многочисленных любителей «неплохо провести время». И тут ей попалось совершенно необычное существо – она, по крайней мере, никогда с такими не сталкивалась. Долго, очень долго они не могли понять, что нужны друг другу. Несколько лет ушло на то, чтобы увидеть, как они нуждаются в любви, которой никогда ни от кого до сих пор не получали. И всяческие условности, существующие между людьми, тоже, между прочим, преодолевались не так просто. И в результате даже через двадцать лет так и не произошло полного сближения. Наверное, для этого не требуются десятилетия, это должно быть мгновенной вспышкой, когда человек выходит, как в открытый космос, в особое состояние, когда нет между любящими никаких преград и условностей. Здесь же этого не случилось. И в конце концов она и вовсе лишилась того, чем жила долгие годы. Это было очень больно, временами просто невыносимо. Хотелось уйти туда, за теми, кого любила… Но не ушла, не могла она решиться на безобразное действо, ну не обладала она такой силой и решительностью, чтобы взять да и убить себя… Наверное, таких людей вообще единицы, кто не может перенести смерть дорогих тебе существ настолько, что жизнь теряет всякий смысл. Нет, у неё оставалось много такого, ради чего стоило продолжать тянуть свою лямку, хоть иногда и, вот как сейчас, жизнь загоняла её в очень сложные обстоятельства.

Прежде всего, у неё был целый мир, в котором она существовала, сколько себя помнила. Ещё ребёнком она с лёгкостью запоминала любые мелодии, которые тогда часто, как это называлось, «передавали» по радио. И она как-то незаметно, естественно вошла в это царство звуков – всё внутри у неё отзывалось, когда звучала классическая музыка. Но в музыкальную школу её отдали не поэтому. В детстве она читала книги, как запойный пьяница. И вот как-то ей попалась книжка про девочку-скрипачку (даже название не забылось – «Школьный год Марины Петровой»). И она стала приставать к бабушке, чтобы ей купили скрипку и отвели её на экзамен в музыкальную школу. Когда это случилось, оказалось, что она обладает абсолютным слухом. Но музыкантом она всё-таки не стала: во-первых, ленилась (а человек, готовящийся стать хорошим музыкантом-исполнителем, должен заниматься по многу часов), во-вторых, было много других интересов… И когда она закончила музыкальную школу, и педагоги предложили ей пойти в музыкальное училище, она отказалась. Может быть, ещё и потому, что понимала, что гениальным скрипачом ей не стать, а быть жалким ремесленником она не желала.

Да – по натуре она была просто невозможнейшая максималистка. И это всегда ей очень мешало в жизни. Ведь можно было найти сколько угодно занятий, с которыми она бы справлялась совсем неплохо, не хуже других… Могла стать хорошим педагогом, научным работником, наконец… да мало ли кем. Нет – она хотела быть только первой! Вот поэтому и не стала вообще никем. Её обвиняли в том, что она просто не хочет заниматься ничем конкретным, просто оправдывает своим максимализмом любовь к безделью. Нет, это было совершенно не так. Видимо, не попалось ей такое дело, которое по-настоящему увлекло бы её, заставив отдаться ему без остатка. Но всё, за что она бралась, она всегда делала очень тщательно и скрупулёзно, не умела она «тяп-ляп», это было у неё в крови!

Она легко отличала настоящее от имитации. Жизнь на 99 процентов состояла из дешёвых подделок, она это видела на каждом шагу. Люди тоже зачастую были ненастоящие, хоть и мнили себя… о… нет такого человека, который считает себя маленьким и ничтожным, самомнение – это такая штука, которая присуща всем от мала до велика, от академика до последнего алкоголика. Чем-чем, а уж этим природа наградила нас в избытке… Но, тем не менее, итог её размышлений был печален: люди – это просто функциональная биомасса, призванная, чтобы физически удобрять собой этот летящий в бесконечности шарик… И лишь изредка в этой многомиллиардной пустой породе мелькал бриллиант, который совершенно никак на эту биомассу не воздейстовал. Она продолжала оставаться серой и инертной. Если бы не было этих бриллиантов, как она их условно называла, если бы существовала одна только биомасса – тогда да, она не вынесла бы этой жизни, она нашла бы в себе силы покончить с собой, тогда бы уж точно не имело смысла находиться в этом дерьме.

Она была устроена так, что воспринимала все вонючие моральные флюиды, идущие от людей. Надо сказать, что их источало большинство, но бывали и исключения (и слава богу, довольно часто, что было приятно). Так что жизнь была вовсе не такой уж беспросветной, как могло показаться на первый взгляд. Но в целом и общем человечество всё-таки было безнадёжным, вот почему не было никакой надежды на то, что жизнь в этом мире станет хоть немного лучше, что прекратятся войны, что человек обратится к вечному и прекрасному. Нет, он навсегда останется тем же самым агрессивным хищником, целью которого будет только хапать, хапать и хапать! Не верила она в расу индиго, которая, якобы, идёт на смену этому несовершенному человечеству.

Да и если уж быть совсем точным и справедливым – только ли человек один во всём виноват? Кто устроил, что мы едим животных? Кто придумал мучительные болезни? Все эти выдумки, что человек сам своим поведением вызывает ту или иную болезнь, она считала несерьёзными. Наконец, человек – это просто орудие в чьих-то недобрых «руках» (ну, не в руках, конечно, а… как это назвать? Как обозначить то, чего никто никогда не видел?), он подвластен чьей-то злой воле, он попадает в эту жизнь не по своему выбору, и так же покидает её, у него никто не спрашивает, хочет он этого или нет. И все чувства и инстинкты он тоже приобрёл не по собственному желанию, он с ними родился. Другое дело, что в его воле совсем немножко их корректировать, но это, всё-таки, почти несущественно.

Она была нравственной личностью и старалась поступать хорошо, но даже она за свою жизнь совершила так много плохих поступков! Она, как и все, была подвержена злобе, ненависти и прочим некрасивым проявлениям. Так что же спрашивать с обыкновенного, духовно совсем не развитого человека?!! Так что – не могла она бросить камень в это, такое ужасное, несовершенное человечество. Да и где взять другое?!! Вот и приходилось скрипеть зубами, но терпеть…

Она понимала, что дело идёт к финалу, но это не вызывало у неё особых эмоций. Жить, наверное, настолько страшно, что смерть и небытие покажутся просто подарком судьбы… Конечно, не хотелось долгих мучений… Но она почему-то точно знала, что в её случае это произойдёт очень быстро. Шёл, упал, очнулся – ой, уже «тот свет»… Неужели и тут надует её недобрый боженька, верить в которого так упорно отказывался её разум?..

Ей иногда снились странные сны. Огромные-огромные пространства, а в них – дикая прорва народа. Среди них обязательно был один человек – отец её дочери. Наверное, это и был «тот свет» Там было не страшно, просто она никогда не любила толпы. Этот человек был самой большой её любовью, ей тогда было чуть за двадцать – молоденькая дурочка… И когда он её предал, выгнав беременную практически на улицу, она больше уже не смогла никому верить. Мужчины в её жизни стали просто ходячей декорацией – людей она в них больше не видела. Неужели он не понимал, что за такой мерзкий поступок придётся дорого заплатить? Ведь он не был простым неотёсанным мужиком, он был утончённым, рафинированным интеллигентом с лицом Иисуса Христа, с огромными чёрными глазами, в которых, как у каждого истинного еврея, светилась мировая скорбь. Буквально через три года после своего предательства он умер от рака, сгорел за полгода.

Эстафету подхватила дочь – она тоже не убоялась божьей кары. Интересно, что же такое ужасное теперь должно случиться с этой молодой женщиной, очень легко и без сомнений отвергнувшей ту, которая мало того, что дала ей жизнь (дать жизнь дело, в общем, нехитрое), но потом была настоящей матерью-патриоткой (как называли её во дворе), живущей только для своего дитяти, отдававшей ей всю себя, по максимуму – иначе она просто не умела? И неважно, что, когда дочь подросла, она, её мать, встретила ту, которая стала для неё и опорой (духовной) и заботой (физической, потому что её подруга была старше почти на 30 лет). Всё равно – богу богово, кесарю кесарево, от дочери ничего не отнималось – ведь всегда, при любых обстоятельствах, дочь оставалась для неё дочерью, хотя ситуация была, мягко говоря, не совсем нормальная: она находилась между двумя суперэгоистками, не могущими и не хотящими её поделить, каждый тянул одеяло на себя.

Интересно, случится ли возмездие при её жизни, или она успеет умереть, ничего не узнав? Дочь она потеряла навсегда, поэтому её физический уход восприняла бы абсолютно спокойно – «нормальному» обывателю такое кажется чудовищным, но она уже несколько лет совершенно без эмоций воспринимала всю эту ситуацию. Ну, не существовала она для дочери – что оставалось делать? Да и не до истерик ей было – выживать одной было очень трудно, шла постоянная борьба за существование.

Странно получилось в её жизни. Было всё: родные, знакомые, друзья, любимые, вообще – много-много людей… И животных тоже – она всегда старалась им помогать, зная, как зачастую плохо и безответственно поступают с ними люди. Да и просто было их жалко, безгласных, всё молча терпящих тварей. (Она хоть описать всё могла, и то уже становилось намного легче жить).