Жизнь и её винтики. Рассказы

– Оно же мне большое, – вяло произнесла Наташа.

– Я попробую его перешить.

Наташа слабо верила, что из этой затеи что-то действительно может получиться, но послушалась, надела. Платье повисло на ней почти до самых щиколоток, будто мешок с прорезями для головы и рук. Мама оглядела её со всех сторон, не очень уверенно, тоже, видимо, сомневаясь, опустилась на колени и принялась поочередно подворачивать платье то в поясе, то по бокам, пытаясь определить, где сколько нужно отрезать и где на сколько приподнять.

– Мам, а ты как?

– Что – «как»?

– Ну как ты будешь без платья?

– Я? – мама удивилась её вопросу. – Да я его и не ношу почти. – И помолчав, добавила так тихо, словно не хотела, чтобы кто-то, кроме неё самой, расслышал: – Так, храню, как память…

У Наташи пошли мурашки от любопытства.

– О ком?

– О своей матери, твоей бабушке. Она мне это платье подарила.

На следующий день Наташа пошла в школу с першением в горле и с лёгкостью в душе. Хоть платье пока и не было готово, но теперь она уже не сомневалась, что у мамы всё получится. К тому же ей очень нравился его бирюзовый цвет. Правда, ещё ничего не было ясно со шляпкой, но, наверное, мама уже что-то придумала.

– Слышь, Колесникова, ты про репетицию не забыла? – подошли к ней на перемене Дашка с Лизкой.

– Представьте себе, не забыла! Но всё равно спасибо, что вы так волнуетесь обо мне, – съехидничала Наташа.

Больше она не пропустила ни одной репетиции (горло, попершив несколько дней, прошло) и усердно повторяла танец дома перед зеркалом, когда ждала маму с работы. Ей необходимо было отточить все движения так, чтобы выступить не хуже Дашки с Лизкой, а может, ещё и лучше. И, кружась по тесной комнате, то и дело ударяясь коленкой о кровать и задевая рукой тумбочку, на которой стоял сломанный телевизор, она воображала себя блистающей на сцене школьного актового зала.

В очередной Наташиной мечте все зрители, а особенно Сашка Лазарев и Светлана Михайловна, восторженно наблюдали за ней. А когда после выступления весь класс собрался в своём кабинете, и Дашка с Лизкой, подбежав к учительнице, как две собачонки, преданно заглядывая ей в глаза, спросили, кто танцевал лучше всех, она ответила с улыбкой:

– Девочки, вы все хорошо танцевали, но лучше всех – Наташа Колесникова.

Они обиженно надулись и чуть не лопнули от расстройства. Мальчишки посмотрели на Наташу с уважением, а Сашка сказал:

– Молодец, Наташка! Утёрла им носы, а то ходят всегда такие важные…

Наконец, наступил день первого Наташиного дефиле.

Собираясь на школьный вечер, она то и дело весело заглядывала на себя в зеркало. Перешитое платье сидело почти идеально, разве что было немного широковато в талии, и с левого бока свисало чуть ниже, чем с правого. На голове – старая соломенная шляпа, найденная в заваленной разным хламом кладовке. Мама пришила по нижней части тульи бирюзовую полоску ткани, соорудила из обрезков некое подобие розочки и получилось довольно элегантно.

Но когда Наташа пришла в школу и посмотрела своих одноклассниц в настоящих, магазинных платьях и шляпках, с накрашенными по-взрослому глазами, с завитыми волосами, радость её лопнула, как воздушный шарик, наткнувшийся на сучок, и осталась от радости в душе только унылая безжизненная тряпочка.

Пятый класс объявили первым. Их танец был поставлен таким образом, что сначала девочки выходили по очереди из задних кулис, проходили до края сцены, демонстрируя шляпки, затем вставали каждая на своё, оговорённое заранее, место. После музыка менялась на более ритмичную, и тогда они начинали танцевать.

Наташин выход был где-то в середине. Сначала она просто слегка волновалась, но по мере его приближения, волнение стремительно разрасталось и за считанные секунды переродилось в такой дикий ужас, что ей стало трудно дышать, из головы исчезли все мысли, а ноги она и вовсе перестала чувствовать, как будто они решили жить собственной, отдельной от неё жизнью. Когда подошла Наташина очередь выходить, они с неожиданной легкостью вынесли её на сцену… и вдруг налились каменной тяжестью, приросли к полу. Зрительный зал ослепил девочку сотнями глаз. Наташа с удивлением ощутила, что не только ноги, но и всё тело больше ей не подчиняется. Со всех сторон зло зашипели голоса одноклассниц:

– Колесникова, ну чё встала?!

– Дура!

– Ну давай дальше!

– Да пните её кто-нибудь!

– Молись, Колесникова!

Общими «усилиями» им удалось сдвинуть Наташу с места. Оцепенение понемногу стало отпускать, но тело осталось тяжелым и неповоротливым. Кое-как она дотащила его до края сцены, потом до своего места в танце. Теперь ей было уже не до того, чтобы выступить лучше Лизки с Дашкой. Кружение, которое с таким упоением она репетировала дома, здесь на сцене оказалось сущим мучением. Её шатало из стороны в сторону, как пьяную, колени дрожали и не разгибались. Со стороны она, наверное, выглядела как цапля на болоте.

Это был самый отвратительный день в её жизни.

После выступления Лизка с Дашкой притащили Наташу в класс и устроили ей «разбор полетов». Они, словно две ожившие куклы из фильма ужасов – сами в чудесных, милых платьицах, а лица обезображены яростью – оттеснили её в угол между доской и дверью. Остальные девочки не вмешивались, только наблюдали, но было ясно, что все они заодно.

– Колесникова, ну что ты вечно позоришь наш класс?! – сквозь сжатые зубы прошипела Лизка. – Мало того, что одета как зачуханка, так ещё и выступить нормально не можешь!

Дашка сорвала с Наташиной головы шляпку и брезгливо сморщила нос:

– Ты на какой помойке её нашла?

Наташа видела, что ещё немного – и они набросятся, расцарапают ей ногтями лицо, но смиренно стояла перед ними, опустив голову и не делая попыток хоть как-то постоять за себя, потому что, ей казалось, они имели на это право.

– Ну что ты стоишь как истукан? – Дашка толкнула её в плечо.

Наташа молчала.

– Если только мы не займём никакого места, – угрожающе, с расстановкой процедила Лизка, – пеняй на себя! Лучше тогда тебе будет либо уехать отсюда, либо остаться на второй год, – в её глазах сверкнули две злющие молнии, – потому что я тебя в своём классе терпеть больше не намерена! Поняла?

Наташино молчание вывело Дашку из себя, и она закричала ей прямо в ухо:

– Ты поняла или нет?! Отвечай! Мы тут с кем разговариваем, сами с собой, что ли?!

Ответить Наташа не успела. Дверь открылась, и в класс зашла Светлана Михайловна.

– Вот вы где! А я думаю, куда вы все подевались.

Увидев Наташу с понуро опущенной головой и пышущих яростью Дашку с Лизкой в углу кабинета, она встревоженно спросила:

– Что у вас тут происходит?

– Ничего, мы просто разговариваем, – быстро ответила Дашка и грубо пихнула Наташе в руки её шляпку.

Светлана Михайловна, конечно же, всё поняла. Она подошла к Наташе и ободряюще приобняла её за плечи, окутав сладким облаком духов.

– Девочки, – примирительно сказала она, – Наташа просто переволновалась, и мы с вами должны поддержать её в этой ситуации, а ни в коем случае не осуждать. Знаете, когда я была маленькой, чуть помладше, чем вы сейчас, со мной случилась точно такая же история, даже хуже.

Девочки приготовились слушать, а у Наташи от горячей благодарности к учительнице, такой горячей, что до боли обожгла всё внутри, предательски задрожал подбородок и выступили слёзы. Она ещё ниже опустила голову в надежде, что одноклассницы ничего не заметят.

– Родители отдали меня в школу искусств на пение, – продолжала Светлана Михайловна, – преподаватели хвалили, сначала в детский хор меня поставили, а потом решили сольную песню дать. На репетициях я пела прекрасно. Но вот пришло время выступления, я вышла на сцену и, увидев, как много людей смотрит на меня, так жутко перепугалась, – тут она улыбнулась своим воспоминаниям из детства, было видно, что сейчас они кажутся ей забавными, – ведущий объявил меня, музыка заиграла, люди песню ждут, а я головой мотаю и говорю: «Нет, не буду петь. Я передумала!». И всё это в микрофон. Ну, тут весь зал грохнул от хохота. Я убежала со сцены, только пятки засверкали.

– А потом что? – заволновались девочки.