Хранитель света. Код Фауста. Мифомистика 21-го века

И хотелось сказать, что ему надо было идти к священнику, хотя их теперь днем с огнем не отыскать, но все-таки. Там он мог найти какое-то утешение, хотя оно ли ему было нужно?

Фауст после этого вторжения никак не мог очнуться и пробудиться. Он понимал, что слухи оправдались, Поэта и на самом деле больше нет в живых. Но и его боли все усиливались, а время, когда он чувствовал себя спокойно, становилось все короче. Надо будет сказать Марте, чтобы она не беспокоилась, не искала встречи, не кликала беду, ему больше не помочь, а вот себе и своим близким навредить она еще может.

– Ты упрекаешь меня в чем-то, – мысленно обратился он к гостю.– Из твоего кошмара моя жизнь и на самом деле может показаться раем. Хотя это только иллюзия, у каждого свой ад. Но как можно измерить какой ад страшнее?

Глава 10 Общество анонимных литераторов

Те, кто приходили к нему все реже, говорили порой, как на широкую ногу живут заслуженные литераторы (их обычно не называли писателями), те, кому удалось совпасть с властью, на нее работать. Ими восхищаются, их печатают огромными тиражами и награждают. Они короли, только голые и жалкие какие-то и все-таки короли, ведь они попали в узкий круг приближенных к тирану, чье имя лучше не называть никогда, целее будешь.

Но Фауст не завидовал им, он лучше, чем многие знал, какую цену пришлось им за это заплатить. Всегда надо было платить, но здесь и теперь цены поднялись выше небес, и потому они где-то в аду самом остаются, хотя пока этого не чувствуют. Но каждый шаг толкает их к пропасти, и вряд ли кому-то удержаться над этим обрывом, не свалиться в Пекло.

Бог, если он и был когда-то, то давно исчез и отказался от них. Еще мальчишкой он спорил о том с отцом – профессором богословия, и очень хотел, чтобы тот его в чем-то убедил. Но доводы его были туманны. И веры в душе не прибавилось тогда, а потом и та, какая была, куда-то испарилась внезапно.

И тогда сначала во сне, а потом и в реальности увидел он блудного сына. И почувствовал, что это его роль в странном мире, который надвигался диким заревом всех бунтов и революций на древнюю Москву, град столько всего знавший и переживший на протяжении самых жутких веков.

Отец давно умер. Но он никогда не понял и не принял бы того, что главный героем его комедии стал именно Люцифер, а его Бог оставался только несчастным созданием, вечной жертвой. И он увел его от бога и света. Тот, кто должен был именно туда и привести. И в том странном мире оставалась только пустота, которую быстро заполнили бесы всех страстей и мастей. Со временем их будет становиться больше. Хотя страшнее, чем люди бесов нет.

№№№№№№№

Но почему он должен верить тому, кто бессилен перед властью земной, как он может получить небесную власть, как он спасет всех остальных? Да и собирался ли спасать?

И в дни сомнений и переживаний Фауст все чаще смотрел на огонь в камине, и на огонь свечи, горевшей во мраке перед ним, а потом безжалостно сжигал черновики комедии, может быть, желая убедиться в том, что они сгорят на самом деле. И они горели ясным пламенем. Исчезало все, что было написано, во что он вкладывал всю свою душу, на что еще недавно возлагал самые радужные надежды

Горящие рукописи – это настоящее безумие с его стороны, но как полыхал этот странный огонь, пожирая мечты, страсти, тот неповторимый мир, который он пытался сотворить. Ад был по-настоящему ужасен, Данте бы там точно не выжил, а рай, он не видел и не мог нарисовать свой рай, потому его и терзали сомнения.

Глава 11 Начать с начала

Черновики становились золой, что подтверждало – он на правильном пути, надо выводить Люцифера на белый свет. И писать комедию он начинал снова. Ничего в принципе не меняя, потому что в главном взгляды его оставались неизменными. Менялись только имена героев, место действия, какие-то детали, помогавшие показать все точнее и ярче.

Падший ангел был одним их апостолов. Первый поэт столетия пытался поднять его до небес:

Да, я возьму тебя с собою,

И понесу тебя туда,

Где кажется земля звездою,

Землею кажется звезда.

Вроде бы так замысловато он изъяснялся тогда, хотя даже те строчки стихотворений, которые он слышал, всегда безбожно путал. Но это был особый случай. Он почувствовал, что есть еще один человек, который усомнился в правоте мирового творения, и по-своему все видит и понимает.

Только не Демона надо поднимать до небес (он понял это значительно позднее), а вернуть других богов, тех, кто был до Иисуса. И почему они считают, что заблуждались их предки, жившие со своими богами не одно тысячелетие, а они правы, приведя в мире нового, чужого бога и разрушившего этот мир до основания.

№№№№№

В тот самый момент он и увидел Чародея, последнего волхва на Руси – своего двойника, тот и появился в отблесках огня, когда сгорала рукопись. Он был так похож на знаменитого писателя.

Конечно, это Гоголь. Это он первым воскресил всех чертей и Демонов. Но ему хорошо было с ними заигрывать, живя в солнечной Италии. И тогда в России были скверные времена, но разве можно их сравнить с этими?

Видел Фауст, как тот сжигал второй том своего творения, тоже, наверное, хотел убедиться, сгорит или не сгорит. Все сгорело тогда. Не осталось никаких черновиков, ничего не оставалось. И этот человек, несчастный, одинокий, раздавленный, заставлял его довольно долго оставаться веселым, сильным и обаятельным. И они навсегда должны запомнить его таким.

Он отстранился от огня. Взял, не глядя, с нижней полки первый из двух десятков стоящих рядом, альбом. Только живопись великих европейцев еще могла отвлечь его от горестей и страданий. Она уносила душу в иные времена и пространства. Случайность (он никогда не верил в случайности), это был Веласкес. И его величественные мощные полотна он рассматривал снова и снова. Он смотрел на королеву и повторял на разные лады ее имя:

– Маргарита, Марго.

Бедная и несчастная, сколько ей еще суждено пережить, а у Мастера она только восхитительный ребенок. Он и сам был уже вольным странником в той эпохе. Картины, одна прекраснее другой, оживали перед глазами, и иллюзия становилась реальностью.

И он мог сидеть в каком-то заброшенном замке перед свечой, писать гусиным пером. Он не думал о милосердии, о пощаде, о палачах и жертвах, а просто переселялся в полотно романа или картины и творил свой мир, забыв о реальности, не в этом ли спасение для творца. Не потому ли они отказываются от много, порой даже от счастья, чтобы жить в другом измерении. Они просто хотят радоваться и грустить, там, а не тут, и постараться быть счастливым.

И хотя времена были глуховаты, да что там, просто страшны, но ему хотелось быть именно там, в той невероятно прекрасной эпохе.

И о чем было переживать этому насмешливому, часто унылому драматургу. Как он мог так яростно выражать свое недовольство.

Они были настоящими безумцами, если не могли оценить то, что имели, что было в их власти. Конечно, все познается в сравнении. Кто из них мог допустить, что реальность может быть такой, что может быть еще хуже, значительно хуже.

Глава 12 К новому свету

Это были наброски совсем иного романа. Он уже жил в его сознании и не давал покоя. Фауст уже прочувствовал тот путь, тернистый и тяжкий, по которому придется пройти. Не стоило в том времени оставаться. Лучше уехать в дальний городок и ждать своего Мефистофеля. Он появится и за известную плату даст все, и не только послужит, но еще и скучать не даст – это главное.

Не раз видел он во сне тот маленький немецкий городок и ждал терпеливо своего Мефистофеля. Но в душе его нарушился какой-то ритм, и реальный мир совсем перестал волновать, даже интересовать его. Фауст понял, что не способен в нем оставаться. В этом мире никогда ничего не случится, а ему еще нужны были какие-то чувства и переживания.

Он почувствовал, что вся его жизнь пройдет там, где жить совершенно невозможно. Но и уходить раньше срока он тоже не собирался. Он слушал Шуберта вместе с Маргаритой, гулял в старинном прекрасном, тенистом саду. Он уже видел и понимал, ощущал даже кожей, как будет в его вечности. Рано или поздно она нагрянет, и он видел, какой она может быть.

И в его снах эта картина все время появлялась. Она не могла быть случайностью и пустой фантазией, но сколько подробностей и деталей было в ней.

– Все сбудется, все так и будет там, – успокаивал себя он в такие минуты.

№№№№№

Все чаще наступали минуты отчаяния. Он терял представление о жизни, исчезала связь с реальностью. Он тосковал о театре, не видел и не слышал не только своих читателей, но и знакомых, прежде так любивших у них бывать. В душе оставалось ощущение катастрофы. А потом ее заполняла пустота, неизбежная после конца света.

Три поэта – единственные его собеседники, приближались к нему, и вели отчаянный спор, с невероятной силой доказывая друг другу свою правоту.

Он навсегда останется чужим в столице, и в мире, но надо было налаживать хоть какие – то связи, утерянные, казалось бы навсегда

«На свете счастья нет, но есть покой и воля» – тот, кто написал эти пронзительные строки, должен был немного запоздало примириться с богом. Об этом узнал и Снежный король, и задохнулся от горя и ужаса, отвергая и лекарей и лекарства, а они еще суетились вокруг него по приказу начальников – внезапно умирал первый поэт революции, как они его окрестили, умирал в сорок лет, как это можно было объяснить остальным. А они ничего не собирались объяснять, наглецы, дорвавшиеся до власти, бывшие все время ничем, и вдруг ставшие всем, или считавшие себя такими. Безумцы и палачи, только так можно было их назватьь

Но почему каждый из творцов так заканчивал жизнь. Но их бог должен был удалиться в пустыню и оставаться там 40 дней. Он тоже немало времени провел в одиночестве.

Тогда к Фаусту на огонек и заглянул наконец Мефистофель. Он мог и не говорить ни о чем. Все было ясно и без слов. Ему просто захотелось увидеть его в этом времени, еще живым, соскучился, наверное, бросив его на произвол судьбы здесь одного.

Глава 13 Мне страшно, бес

Какой-то господин явился на рассвете,
Сказал, что он мой друг, из прошлой жизни, но
Меня сомненье гложет, мне напевает ветер,
Что слушать не должна я те речи все равно.
Впускать его опасно, прогнать его – пустое,