Рассказы из Парижа

1564–1616

– Катрин, – влетел в полуоткрытую дверь голос Розали, через час встречаемся на отпевании в церкви, потом едем на кладбище и после церемонии возвращаемся все сюда. Bon courage!

Наведя на кухне порядок, Катюша выложила принесенные закуски на красивые старинные блюда, накормила расшалившихся детей, успокоила их, приготовила кофе и принялась ухаживать за взрослыми. Глядя на неё, все успокаивались. Она распространяла на всех какую-то внутреннюю дисциплину и абсолютное самообладание. Все любовались Катиной естественностью и подлинной красотой.

Нещадно выбритый Andrе словно загипнотизированный смотрел на пустую кофейную чашку. Кате показалось, что от горя пробегала дрожь по спине его стула.

С ним что-то случится сегодня, с тревогой подумала она. Ей хотелось обмануть внутреннее беспокойство видимостью какой-нибудь работы, но его бесконечное горе неудержимо влекло Катю к Андрею. Подсознательно она чувствовала какую-то любовь: материнскую, женскую, но не осмеливалась даже думать об этом.

Время печалилось стрелками в часах. Пора идти в церковь. Все поднялись, кроме Андрея. Катя подошла к нему и положила руку на плечо, выводя его из отрешённой растерянности. От робких прикосновений её руки исходило что-то одурманивающее, обольщающее, гипнотизирующее и в то же время успокаивающее.

«Возьми себя в руки», – напряжённо подумал Andrе и с благодарностью взглянул на Катю, чувствуя глубокую душевную потребность её присутствия. Ему показалось, что просто не было встречи, не было знакомства, он знал её всегда.

В церкви тётушка Розали взяла Andrе под своё крыло, а на кладбище Катя не сводила с него глаз, чтобы прийти на помощь в нужную минуту.

Нескончаемые прощальные речи родственников и друзей уже начали утомлять нетерпеливую тётушку, она прошептала Кате на ухо:

– Сколько можно тянуть кота за все подробности? Одно и то же… Сейчас ты услышишь выступление психолога, – и она громко произнесла: – Послушайте, вы только послушайте, – глаза её светились надеждой и любовью. – Мои друзья-переводчики работали всю ночь, чтобы вы услышали что-то очень важное.

Уильям Блейк (1757–1827)

Пришел на берег я с восходом солнца,
Над океаном лёгкий бриз витал,
И долго я смотрел, пока за горизонтом
Прекрасный белый парус не пропал.
«Уплыл» – мне кто-то рядом прошептал.
Уплыл куда? В края какие?
Пропал из поля зрения моего!
А мачта, палуба такие же как были,
Все те же люди на борту его.
Исчезновение отнюдь не для него.
И в тот момент, когда мне кто-то рядом
Сказал: «Уплыл! Действительно, уплыл!»
Другие парус тот поймали взглядом,
И радости порыв их охватил:
«Смотрите, вот он! Подплывает ближе!»
Ведь смерть всего лишь в мыслях и словах! —
Нет в мире мёртвых.
Есть живые
На противоположных берегах.

Перевод Татьяны и Петра Примак

* * *

После напряжённого дня, у всех словно открылись шлюзы говорливости, жестов, эмоций. В гостиной стоял шум и гам. Только Andrе сидел безучастно на диване, опустив голову. Всё казалось ему бессмысленным, алогичным, печальным.

– Как тонко он всё чувствует и как остро всё воспринимает, – подумала Катя. Словно сплетение мысленного диалога заставило Андрея очнуться, и она увидела его грустный взгляд, робко искавший встречи с её глазами. Катенька, полная чувственной теплоты бросилась к нему, чтобы… но он уже снова опустил голову. Солнечные блики на рыжих Катиных волосах были как золотые ленты, она светилась вся нездешней добротой, но Andrе этого уже не видел.

Энергичная тётушка Розали по традиции раздавала всем присутствующим на память что-нибудь из вещей или книг усопшей сестры. Катеньке досталась желтоватая книжечка Paul Geraldy «Toi et moi», открыв которую была поражена – 224-е издание!

– Читать будешь потом, а сейчас – держи, – Розали протянула ей перламутровую шкатулку.

– Нет, нет… Что Вы… Я не возьму…

– Ты посмотри хотя бы с интересу. Это она завещала тебе: кольца, серьги и другие украшения. Жаль, как жаль, что вы не успели познакомиться. Она была бы счастлива.

Только сейчас до Кати дошло, что в этом доме её воспринимают как члена семьи, как невесту Андрея в полном соответствии этого слова древнему значению – «та, что пришла невесть откуда».

Тётушка по-родственному обняла Катеньку и совсем не свойственным ей голосом попросила:

– Не оставляй Andrе одного сегодня, раздели его горе. Ты сама видишь, какой он… Мы ведь через час уже уезжаем. Кате хотелось сказать, что она тоже должна уехать вечерним поездом в Париж, но, взглянув на умоляющие глаза Розали, полные трагизма и слёз, молча взяла шекспировский передник и принялась за уборку.

Вскоре дом опустел. Воздух в гостиной, казалось, застыл. Катя покрыла пледом уснувшего на диване Андрея, а сама отправилась на кухню приготовить ему сырников. Ведь за целый день он выпил только чашечку кофе. Катюша не то что думала о нём, она чувствовала его с собою. Ей казалось, что он чистый и бесхитростный, как ребёнок или ангел.

Синева за окном превратилась в сиреневые сумерки. Чудовищные кошмары преследовали Andrе: сон это добровольная смерть, ждет тебя дом вечности, глумился над ним гадкий голос, перед которым он был бессилен и нем. Andrе пытался проснуться, открыть глаза, но они окаменели. Порождённое отчаянием воображение продолжало лихорадку кошмаров, зловещие сумерки подкрадывались к нему, и сердце замерло в страшном ожидании. В истомлённой голове шарахал фейерверк. Время онемело. Andrе почувствовал запах звука приближающейся смерти.

– Воздуха, – хрипел он, – только один глоток воздуха! Катьа, – нечленораздельно произнёс он, чувствуя, что ещё мгновенье и он полностью лишится рассудка, погибнет навсегда.

– Катя, – уже громче прохрипел Андрей и вдруг осознал, что произнёс спасательное имя без акцента. Как ребёнок, делающий свои первые шаги и убедившийся что получается, уже увереннее закричал:

– Катя! Катя, Катя…

В трепетном волнении она вихрем влетела в гостиную, прижимая к груди только что вымытую чашку. Выронив её из рук, даже не обратив внимания на жалобный стон разбившегося фарфора, бросилась к Андрею. Ей показалось, что он был завёрнут в белые стены своего жилища, и ему нечем дышать. Моментально раздвинув стеклянные двери террасы, она впустила младенчески чистый воздух, освеживший его. Потом присела на диван и положила его голову себе на колени. Прикосновение Катиных пальцев было нежным и бережным, как прикосновение бабочки к цветку.

– Плачь, Андрюша, плачь. Тебе станет легче…

Безграничная нежность, доверчивый взгляд, ласковая свежесть пахнущих ванилью рук вывели его из оцепенения, и слёзы, накопившиеся горькие слёзы бесстыдно хлынули ручьём, смывая боль и траур души. Он, как ребёнок, прижался к её груди, дрожащими синеватыми пальцами развязывая передник, чтобы погрузиться в белопенное кружево её блузки. Катино струящееся живое тепло вдохнуло в него обаяние жизни и надежды. Реанимация…

Мираж нежности желаний, оптимизма и бессмертной любви. В эту минуту я мог бы сделать для неё всё, что она пожелает. Я почувствовал прикосновение судьбы. Мой разум вышел за пределы ограничений, моё сознание раздвинуло границы возможностей, и я начал жить в обновлённом огромном и прекрасном мире. Дремлющие силы, способности и таланты ожили, и я пребывал в блаженстве человека, познавшего частицу высшего Абсолюта – любовь.

Катины тёплые пальцы доверчиво легли в мою ладонь. И мне так захотелось, чтобы мой поцелуй прозвучал на её вишнёвых губах…

Молчание на двоих. Время стало лишним.

Мне не надо было говорить, что я живу в ней, просто я смотрел Кате в глаза, в которых не было никаких секретов, они излучали только нежность и любовь. Она даже не подозревала, что обладает таинственной властью притяжения, и я тяготел к ней, как планеты к Солнцу, часто ловя у себя на губах идиотскую улыбку умиления. Милая непосредственность Катюши бесконечно трогала меня, и мне приходилось подавлять приливы ласки и нежности, чтобы не спугнуть её доверительного очарования.

Ночь пахла счастьем. Темнота оберегала нас. Мне стало вдруг весело: я заглянул в изнанку жизни: смерть – и я победил её! Вернее Катя победила нас обоих.

– Гори, – вдруг произнесла она, испугав моё сердце, которое не только горело, но уже сгорало от любви. Но оказалось, это было сказано не мне, а люстре, которая тут же вспыхнула солнцем. Катя всплеснула руками: – Какой беспорядок! – и бросилась собирать осколки разбитого фарфора. – Жаль, всё-таки, чашка XIX века. Я представляю, сколько мужества в ней: пройти первую мировую, вторую мировую войну, революцию 1968 года и вот… я её разбила.

– Катенька, так на счастье! – воскликнул я радостно, готовый в эту минуту разбить всё что угодно.

– Счастье? Тише… К счастью надо красться, зубы сжав и притушив огни, потому что знает, знает счастье, что всегда гоняются за ним…

Она тяжело вздохнула. Я же, полный уверенности и бесшабашного веселья, уже чувствовал этот сладкий запах счастья.

– Катёнок, ты чувствуешь, ночь пахнет тобой.