Жребий брошен

– Это не легат, а сотник Восьмого легиона, – возразил Луктерий. – Она была влюблена в него.

– Ты лжешь! – перебил Камулоген. – Маб – моя внучка по матери… Я не позволю клеветать на нее.

– Все в Самаробриве говорили об этом.

– А ты слушал лжецов! Стыдно, молодой человек! Маб – героиня, верная своему долгу… не имевши возможности лечь на погребальный костер своего знаменитого супруга, она честно легла на костер за свободу отечества.

Возник новый спор, теперь между Луктерием и Камулогеном, у каждого из которых нашлись свои сторонники. Амбриорикс, отойдя в сторону, упорно молчал о вверенной ему тайне. Грустно было старому вождю видеть эти раздоры из-за пустяков и ощущать полную невозможность прекратить их.

– Прочь от костра! – вскричал он с гневом и печалью. – Прочь, не то обреченная успеет умереть, не очистившись заживо в пламени!

Он взял факел из рук гадателя и поджег костер. Огонь прекратил ссору дикарей, направив их мысли на другое.

Вожди взялись за руки и стали ходить вокруг костра с громким пением военной песни. Друиды все взошли на курган и стали играть на арфах. Гадатели понесли жертвенную кровь воинам на поляну.

Маб, уже не имевшая силы стонать, но находившаяся в полном сознании благодаря стараниям друидов, еще раз содрогнулась всем телом, когда пламя охватило ее, глубоко вздохнула и умерла. Уста ее пошевелились, прошептав что-то неслышное.

Один только Амбриорикс, которому она полностью исповедовалась, догадался, что, вероятно, и этот шепот в момент смерти был проклятием обманщику-римлянину, заставившему Маб нарушить клятвы, данные отцу и мужу.

Пропевши военную песню в хороводе вокруг костра, вожди пошли вниз с кургана, предоставив друидам оканчивать церемонию сожжения жертвы.

Луктерию случайно подвернулся один из сброшенных им в снег башмаков Маб, и поскользнувшись, он упал на одно колено. Плюнув, кадурк пробормотал проклятье и швырнул башмак еще дальше.

– Легко споткнуться о женский башмак! – сказали сзади.

Луктерий, оглянувшись, увидел Эпазнакта.

– Будь сначала вергобретом арвернов хоть раз, чтобы получить право осмеивать меня, дважды вергобрета кадурков! – вскричал Луктерий в гневе, выхватив меч.

– Зашей твое прорезанное платье, римский гладиатор! – еще насмешливее сказал Эпазнакт.

Луктерий взмахнул мечом, но его удар был отражен мечом ловкого арверна.

Их сольдурии бросились к ним, разнимая подравшихся, чтобы, в случае смерти одного, другу его не пришлось нынче же умирать.

Пока вожди дрались, жертвенный костер при тихой погоде медленно догорал, освещая поляну багровым заревом. Друиды пели над ним священные гимны под аккомпанемент арф. Обгорелые кости Маб были предоставлены старухам-колдуньям для различных снадобий и амулетов.

В лесу начался пир с пляской, музыкой, пьянством и драками. Среди всеобщего веселья только один Луктерий был мрачен. Он прогнал с побоями от себя свою вторую жену, осмелившуюся спросить его о причине грусти, и ушел ото всех друзей, не желая слушать утешений. Злоба на Эпазнакта душила его. Ему вспоминалась неудачная любовь к Амарилле, бывшая причиной его охлаждения к дружбе с Верцингеториксом, которому он теперь только притворно льстил, добиваясь с его помощью власти. Луктерий уныло бродил по снежным сугробам, увязая в них выше колен.

Уже не любя давно Амариллу, он все-таки ревновал ее и к своему сольдурию, и к Эпазнакту, и ко всем на свете. Ему было досадно, что Эпазнакт, не смея похитить ее для себя, все-таки увез ее и отдал битургам, чтобы кадурки не тиранили. Луктерий знал, что теперь Амарилла живет богато и спокойно и не только не любит, но даже не презирает его, а просто забыла о самом его существовании.

– Легко споткнуться о женский башмак! – звучали в его ушах слова Эпазнакта, и Луктерий не находил себе места.

– Не желаешь ли, доблестный вождь, купить себе вещи королевы, принесенной в жертву? – пропищал женский голос, и старуха протянула руку с башмаком Маб.

Опять злополучный башмак! Луктерий вырвал его из рук колдуньи, разорвал на куски и бросил ей в лицо.

– Ты разорвал твое будущее, недостойный! – сказала она. – Так разорвут все твои желания и замыслы.

– А с твоей головой, злая колдунья, разлетятся твои предсказания! – вскричал Луктерий, замахнувшись мечом.

Горбатая старуха внезапно выпрямилась и подняла свою тяжелую чугунную клюку. От ее ловкого удара меч Луктерия, перелетев через его голову, утонул в сугробе снега.

Озадаченный боец оглянулся на один миг за своим оружием, а колдунья в это время исчезла.

– Один башмак разорван, а другой остался, – прокричал Эпазнакт, влезший на высокое дерево. – Еще успеешь споткнуться, вергобрет кадуркский! Ха, ха, ха!

В руке его был другой башмак Маб; он им помахивал, дразня врага.

Луктерию, несмотря на всю его хитрость, не могло прийти в голову, что подосланная к нему Эпазнактом старуха была римским лазутчиком, умевшим фехтовать не хуже гладиаторов, а прятаться в лесу моментально было его специальным умением.

Охваченный суеверным ужасом и не имея возможности достать ни свой увязший в глубоком снегу меч, ни Эпазнакта на дереве, Луктерий совсем растерялся, уныло добрел до одного из костров, где спал его пьяный приятель Драппес, и улегся подле него, заплакав от злости.

Глава XII

Эпазнакт. – Непоседа у своего дедушки

Часто после смерти Маб галльские мятежники сходились к могиле Бренна и в другие места для совещаний и жертвоприношений. Смерть Маб была добровольная, поэтому к обреченной королеве ее мучители отнеслись сравнительно мягко, не подвергнув ее приготовительным пыткам, какие применяли к преступникам и рабам, влекомым к жертвенному костру насильно после целого дня истязаний, сопровождаемых варварскими насмешками.

Случалось, что какому-нибудь вождю или друиду снилось, что боги требуют благородной жертвы, подобной Маб. Вызывали желающих; бывало, что мужчина или женщина, в большинстве случаев старик, вызывались взойти на костер в порыве фанатического энтузиазма или по другим причинам.

Когда желающих не оказывалось, метали жребий и обрекали насильно свободных людей, не внимая ни мольбам их о жизни, ни практическим резонам необходимости жить, отрывая родителей от малолетних детей, женихов от невест…

Нашлись среди галлов люди, сердца которых не совсем закостенели в диком невежестве – люди, находившиеся под новым, благотворным влиянием духа римской цивилизации. Эти галлы, возмущенные до глубины души потрясающими сценами варварства, во сто крат ужаснейшего, чем агония эдуйской королевы, сознали, что вожди, проклиная римлян за казни, сами в эту зиму и весну погубили хороших людей несравненно больше, чем Цезарь за все семь лет своего владычества.

Опасаясь за себя и милых сердцу, они начали шептаться, поговаривая о бегстве к Дивитиаку. В их рядах оказался и Эпазнакт, считавший, что время его действий подходит. Став тайным главой маленькой дружины недовольных, Эпазнакт убедил Коммия сказать друидам будто боги внушили ему требовать на костер свободную и знатную римлянку.

Коммий, долго противившийся впутать богов в свою ложь, согласился, а друиды нашли эту мысль очень хорошей.

У галлов было много рабынь-римлянок, приобретенных на рынках, но свободную и притом знатную во всей Галлии нельзя было достать, потому что жены и дочери по римским обычаям не могли следовать за воинами в поход, как хранительницы домашних очагов[69 - Впоследствии это запрещение было отменено. Мы видим через семьдесят – сто лет после этой эпохи Агриппину, супругу полководца Германика, живущую с мужем в Галлии и Сирии.]. Матрона считалась почти священной особой и во многих случаях была жрицей государственных молений, как, например, у алтаря Доброй Богини. Она не имела права надолго отлучаться из Рима, кроме как в Байи, свои виллы и другие ближние места.

Сподвижники Цезаря, любившие своих жен и родственниц, вызывали их за Рубикон в Этрурию для свидания во время отпусков, как делал и сам Цезарь.

Вожди и друиды долго сидели у кургана, задумавшись над вопросом, откуда им добыть знатную римлянку, пока тот же Коммий не надоумил их, что у битуригов живет отвергнутая жена Луктерия.

Многие знали Амарти, но знали ее как неаполитанку, дочь отпущенницы-лигурийки. Имя Амариллы, искаженное на греческий лад[70 - Amarti – по+гречески – вместе.] с целью скрыть ее происхождение от ненависти галлов, повело к спору, в котором слова Коммия, который руководствовался только уверениями Эпазнакта, слышавшего историю красавицы от грека Аминандра, пытались опровергнуть.

Луктерий упорно отвергал римское происхождение и знатность своей жены, но не потому что жалел ее, а во избежание новых укоризн за плутни.

Верцингеторикс, до сих пор злившийся на Амариллу, отвергшую его любовь, во что бы то ни стало захотел погубить в мучениях эту бедняжку, гонимую Роком с самого детства. Он ухватился за предложение Коммия со всей горячностью дикаря, доказывая, что Амарти – знатная римлянка. Луктерий не уступал, и сольдурии поссорились бы, если бы друиды не помирили их.

Эпазнакт уже научился у Цезаря сеять дипломатические раздоры, где ему было нужно. Оставаясь сам в стороне, он действовал через Коммия и других своих приятелей. Действовать в этом направлении было нетрудно, потому что раздор среди галлов рос, как бурьян без посева.

Камулоген, приверженец старины, ненавидел Амбриорикса как сторонника нововведений; Литавик враждовал с Верцингеториксом из-за вопроса о первенстве эдуев или арвернов. Глупый Коммий, не понимавший целей Эпазнакта, делал угодное своему сольдурию, нередко становясь предметом насмешек. Эпоредорикс и Вирдумар, племянники Дивитиака, присоединившиеся к заговору с целью скорейшего получения наследства от слишком долговечного дядюшки, также не ладили между собой.

Лазутчики Цезаря, болтавшиеся меж дикарей в женском платье и в виде купцов-греков или германцев, узнавали решительно все происходящее, а иногда и сами направляли дело восстания, как находили удобнее для себя, помогая своими советами Эпазнакту и его сторонникам.

Цезарь, находясь у берегов Рубикона, получил известие о смерти Клодия и резне в столице, узнал и обо всех слухах, дошедших в Галлию и бывших причиной заговора вождей. Бросив все, он поспешил на север, зная, что легионы без него, как тело без души, а Галлия была ему дороже Рима, как нечто уже собственное.