Жребий брошен

Бумага была принесена.

– Но Амарти еще не согласилась осчастливить меня перед смертью, – сказал Эпазнакт, вопросительно глядя на свою невесту.

– Разве без слов, мой милый, ты не понял, что я согласна?! – возразила она, прильнув к нему.

– Теперь затруднение в том, может ли подписаться жених, – сказал Цезарь.

– Чтобы назвать Амарти моей супругой, я подписал бы мое имя, если бы проклятые кадурки даже отрубили мне руки! – вскричал Эпазнакт, поднявшись с пола, и уселся на стул подле Цезаря.

– О, любовь, ты поднимаешь с одра смерти! – воскликнул Цезарь, поняв, что дикарь схитрил, уверив всех в опасности для своей жизни, воспользовавшись своим обмороком; Цезарь весело улыбался. – Но для скрепления бумаги нужны три свидетеля. Я хочу, чтобы эти три свидетеля счастья моего друга были все из знатных особ. Первым буду я, вторым – Цингерикс, вергобрет седунов, а третьим… – он обвел комнату пристальным и мрачным взором, – третьим будет сотник Фабий, потомок трехсот Фабиев.

Сотник, как безумный, бросился к двери, чтобы убежать вон из дома, но возвратившийся Друз не выпустил его.

– Цезарь! – вскричал Фабий. – Ни за что!.. Поставить мое имя рядом… с именем моего… оруженосца… даже ниже… ниже этого… Разини!

– Ты поставишь свое имя ниже имени Юлия Церинта, или я предам тебя суду за то, что ты обругал разиней вергобрета седунов при свидетелях. Подпишись, Фабий, или иди под арест!

– Я уступаю мое место Фабию, божественный Юлий, если ему важно, что его имя будет написано строчкой выше, – заявил Церинт.

– А я вовсе не желаю, чтобы имя этого человека попало в мой брачный лист, – сказал Эпазнакт, – я опасаюсь, что оно накличет нам беду, император. Взгляни, больше десятка новых свидетелей пришли в дом по следам твоим.

– Фабий!.. Фабий!.. Что ты с собой сделал! – грустно воскликнул Цезарь, обращаясь к сотнику. – Было время, когда все тебя любили, считали за честь твое знакомство, а теперь… Увы!.. Теперь хорошие люди даже чуждаются тебя, как вестника несчастья… Удались же, ужасный человек, из обители счастливых!

– Кто не мил Цезарю, не мил и всем, – дерзко ответил Фабий, уходя вон.

– Кто не умеет любить, кто враг любви, тот другом Цезаря не будет, – сказал император вслед уходящему.

Глава XVI

Участь Луктерия-кадурка

Очень весело и шумно пропировал Цезарь всю ночь на свадьбе Эпазнакта и Амариллы, а утром, едва отдохнув, уехал из Самаробривы к своим легионам, чтобы собрать их и двинуть к Аварикуму; увез он и новобрачного, подшучивая, что Венера сотворила чудо, мгновенно заживив его раны после согласия милой.

Эпазнакт действительно упал в обморок от усталости с раной в груди, но все это вовсе не было смертельно, как он уверял, чтобы вынудить согласие Амариллы. Самый краткий отдых был достаточен для восстановления сил этого богатыря, и он радостно поскакал за императором полон надежд вскоре окончательно отомстить врагам за бедствия своей жены.

Всеми ненавидимый Фабий тоже уехал. При штурме Аварикума сотник первым влез на стену, но был сброшен галлами и расшибся насмерть[76 - De bel. gal. Кн. 7, пар. 50.].

Узнав о его гибели, Церинт грустно воскликнул:

– Напророчил ему это Аврелий… сломаешь ты себе шею, говорил он… вот он и сломал шею!

Но Церинт не жалел Фабия – слишком уж постоянно ему приходилось огорчаться дерзкими выходками бывшего хозяина.

Так погиб этот римлянин, которому вначале жизнь улыбалась, как весенний день. Добрый, веселый, богатый, красивый, он выпорхнул из родительского гнезда под Фезулы Веселым Воробьем, а умер под стенами Аварикума через десять или двенадцать лет Угрюмым Филином, никем не любимым, не оплаканным.

Верцингеторикс и его главные помощники – Луктерий, Амбриорикс и Литавик – напрягали все силы для изгнания римлян из Галлии, но все оставалось тщетным; они лишь дали завоевателям повод разорить страну, ограбить и вместо легкой дани наложить на нее тяжелое иго. За резню римлян Цезарь ужасно мстил галлам беспощадным опустошением края и казнями, наложившими на его имя, пусть и невольно, несмываемые пятна жестокости, – например, он велел отрубить руки всем мятежникам города Укселодунума в области кадурков после взятия его штурмом.

Упавшие духом арверны выдали Верцингеторикса Цезарю. Луктерий наконец достиг осуществления своей давней мечты: он наследовал власть над восставшими после ареста своего друга, но как и когда досталось ему желанное? Герговия и Алезия, главные города арвернов, покорились римлянам. Аварикум, столица битуригов, и родной Луктерию Укселодунум, столица кадурков, были взяты штурмом и разорены дотла. Войско мятежников, разбитое, израненное, больное, упавшее духом, уже не было стройной армией из двухсот тысяч человек, а пряталось по лесам в виде мелких разбойничьих шаек.

Луктерий пробовал соединить опять эти толпы, переезжал с места на место, ораторствовал, свирепствовал во время жертвоприношений, но ни в чем не имел никакого успеха. Злодей сделался правителем без территории и без власти, которому отовсюду грозили беды не только со стороны римлян, но и от галлов, принявших сторону Амбриорикса, Коммия и других вождей. Но мятежнику еще не хотелось сознаться, что все для него кончено. Еще некоторое время Луктерий важничал среди своих последних приверженцев и рисовал им картины своего будущего могущества. Время шло. Последние приверженцы один за другим покинули несчастного вождя, перешедши одни к Амбриориксу, а другие – к римлянам, полагаясь на милосердие Цезаря. Луктерий остался совершенно один. Он задумал бежать к германцам – в эту обетованную землю всех галлов, которым некуда было приткнуться на родине. Направляясь к Рейну по Ардуэнскому лесу ранней весной, он спешился, чтобы дать отдых коню, но внезапно обнаружил, что стоит на поляне у могилы Бренна.

Был вечер. Молодая луна светила сквозь обнаженные ветки дубов. Луктерий оказался в этом месте случайно, сбившись с дороги. Ему стало страшно. Это ужасное место было полно воспоминаний о раздирающих душу сценах жертвоприношений, почва его была пропитана кровью замученных. Луктерий хотел ускакать обратно, чтобы разыскать дорогу к Рейну, но его конь был совершенно измучен и не мог больше передвигать ноги, утопая в вязких сугробах талого мартовского снега. Привязав его к дереву, Луктерий сел на склоне кургана и глубоко задумался. Вся прошлая жизнь пронеслась перед ним вереницей воспоминаний, сладких и горьких.

Добрая мать, строгий отец, веселые товарищи детства, первая битва юноши, плен у рутенов, рабство… Все это ему вспомнилось туманно, сквозь пелену лет, бесцветно. Затем возникли другие, более яркие воспоминания – римская арена, аплодисменты публики, хвала, слава, град кошельков, полных золота, любовь Фульвии, увлечение, блаженство, роскошь, взаимное охлаждение, оскорбления со стороны госпожи, принуждение к злодействам…

Это взволновало дикаря; еще не окончательно заглохшая совесть заговорила в его черном сердце. Перед ним возник кроткий образ красавицы Амариллы, обманутой им…

Амарилла теперь – счастливая супруга Эпазнакта, названая сестра вергобрета седунов, ее нельзя погубить. Совесть умолкла, злость забушевала в сердце злодея. Луктерий взглянул на курган и вспомнил королеву Маб, вспомнил все свои тайные молитвы, которые нес богам при ее муках.

На кургане еще виднелись обгорелые бревна какого-то костра, но этот костер показался дикарю костром Маб, а валявшиеся подле него кости – ее костями. Охваченный суеверным ужасом, дикарь задрожал всем телом; место, на которое он уселся, показалось ему тем самым, где он оступился тогда на башмаке королевы. Весь лес изменился перед его взором под влиянием паники и галлюцинаций. В воздухе над ним реяли вместе с легкой метелью призраки, кивали ему с деревьев, высовывались из-за кустов, из-под снега… гигантский воин появился на середине кургана и грозно сказал: «Луктерий-кадурк, твой смертный час наступает!»

Кто это? Не сам ли древний Бренн покинул свою могилу? Луктерий в ужасе неподвижно смотрел на богатыря.

– Сдавайся, собака! Сдавайся, лжец, мучитель, злодей! – грозно прокричал явившийся.

Луктерий узнал богатыря, показавшегося ему от страха гигантом. Это был Эпазнакт, его заклятый враг. Луктерий яростно заскрежетал зубами и хотел броситься на могучего арверна, но рука его не нашла секиры на своем месте у пояса – та была потеряна дорогой. К его большему ужасу, он теперь разглядел, что кивавшие ему из-за деревьев и с деревьев призраки – также живые люди, воины дружины Эпазнакта, незаметно подкравшиеся к беглецу, за которым давно следили.

Луктерий дико вскрикнул от злобы и горя, сбежал с кургана, размахивая мечом, вскочил на своего коня и поскакал прочь.

Земля задрожала от топота копыт коней беглеца и преследователей. Луктерий слышал за собой погоню все яснее и яснее, ближе и ближе… Измученный, усталый конь его окончательно выбился из сил и, наконец, завяз в глубоком сугробе… Пятьдесят всадников окружили пойманного галла; на руки и плечи его пала крепкая петля аркана.

Эпазнакт стащил Луктерия с коня; поволок по земле, связал и, наступив ногой на его грудь, радостно воскликнул:

– Победа! Амарти отомщена!

Как истый дикарь он предался своему торжеству, всячески глумясь над заклятым врагом, бессильно лежавшим у его ног на снегу, бил его по щекам, плевал на него и дразнил башмаком замученной королевы Маб, который сберегал все эти годы как счастливый амулет.

Озлобление Эпазнакта против Луктерия было столь сильным, что он непременно замучил бы своего врага в лесу, если бы один из его дружинников не напомнил своему командиру, что пленный вергобрет – один из самых важных мятежников, а потому на решение его участи имеет больше всех прав Цезарь. Император мог огорчиться самовольной расправой с пленником, годным для украшения его будущего триумфа в Риме.

Это образумило дикаря; он велел привязать Луктерия к лошади и отвез в римский стан.

Опасаясь, чтобы хитрец не склонил его к милосердию мольбами или какими-нибудь политическими соображениями, Цезарь не захотел даже взглянуть на арестанта и, не повидав его, поручил Эпазнакту стеречь пленника, возложив на арверна строгую ответственность за создание условий, не допускающих побег или смерть последнего.

Деятельность этого кадурка доставила немало хлопот и затруднений императору Галлии. Цезарь не знал, что с ним делать. Сберечь Луктерия до возвращения в Рим, чтобы вести за триумфальной колесницей, казалось положительно невозможным. Он непременно убежит, перехитрив Эпазнакта, и вдобавок распустит молву о своей казни, чтобы заставить Верцингеторикса умереть в силу клятвы сольдуриев и хоть этим насолить Цезарю, лишив его самого знаменитого пленника, которого тот берег, как сокровище, для своего триумфа. Казнить Луктерия казалось также невозможным по той же самой причине, а сослать его в какую-нибудь отдаленную крепость для строгого заточения было трудно ввиду вооруженных шаек, все еще кое-где бродивших по лесам и дорогам и вполне способных его освободить.

Долго Цезарь советовался об участи Луктерия с самыми доверенными лицами; наконец, приняв решение, он обязал их клятвой молчать об этом, если не всегда, то хоть до надлежащего времени.

Луктерия, закованного в тяжелые тройные оковы, поместили в одной палатке с Верцингеториксом. Друзья-сольдурии решились, в случае невозможности спасения, избавиться самоубийством от секиры палача или костра. Отдаленность времени триумфа давала им много надежд, особенно Луктерию, не понаслышке знавшему римские порядки. Он знал всю непрочность власти Цезаря, пока существует республика. Стоит ему каким-нибудь способом снестись с соперниками Цезаря, – и он спасен.

Через три дня Луктерию было объявлено, что Цезарь решил сослать его в одну из крепостей Северной Италии. Это очень обрадовало кадурка; он обещал своему другу непременно бежать с дороги, пробраться к германцам и попытаться еще раз освободить его из плена.

Когда смеркалось, Луктерия увели, позволив ему проститься с другом перед отъездом. Повели его, действительно, туда, где знатные пленные галлы были собраны за окопами лагеря в бараке на последний ночлег перед отъездом в разные места ссылки до триумфа. Там были собраны также сокровища из военной добычи, отсылаемые Цезарем из этих опасных мест в Женеву и Равенну, откуда он предполагал их взять после, и инвалиды, получившие отставку.

В лагере многие видели, как Луктерия вели к этому месту; два-три человека из прежних его знакомых подошли к нему и сказали на прощанье несколько утешительных слов о милосердии Цезаря и своем ходатайстве.

Лишь только Луктерий миновал ворота лагеря, как его стража изменила направление своего движения. Ночь была темна: луна едва просвечивала из-за тяжелых туч; мелкий снег носился в воздухе при порывистом ветре. Луктерий заметил, что его ведут не к бараку ссыльных, и сердце его заныло предвестием беды. Зная, что в тяжелых цепях, безоружному, от троих воинов бежать нельзя и зная, что не помогут ни мольбы, ни крики, дикарь апатично покорился своей участи, какой бы она ни была. Он вздрогнул, глубоко вздохнул, но не сказал ни слова, даже не спросил о причине изменения направления.

Воины привели Луктерия в чащу леса, где на небольшой поляне светился костер, плохо горевший от весенней сырости, и сидели воины в смешанных галло-римских мундирах. Поодаль чернела только что вырытая яма. Луктерий заметил, что между воинами нет ни Эпазнакта, ни Церинта, его заклятых врагов, и следовательно, оскорблять и мучить его не станут. Он принял это как последнее утешение, выражение лица его сделалось спокойно и важно.