Жребий брошен

– Хоть с дикарем, да только будь ты счастлива! – сказала мать.

Овдовевшая кормилица Амариллы радовалась безгранично ее возвращению, но счастье этой говорливой, плутоватой галлиянки омрачалось холодностью старшего сына.

Церинт не подумал посетить мать, когда-то прогнавшую его из дома на чужие хлеба. Гиацинту и прочих сестер и братьев, живших в Риме, он принял очень холодно, в соответствии с этикетом, нарочно чванясь и важничая перед ними.

Предсказание Дионисии сбылось: Церинт не вернулся в Галлию, а послал туда римского претора, который избавил его от хлопот управления областью седунов, высылая ежегодную дань и королю, и Цезарю.

Эпазнакт, напротив, возвратился к арвернам, выхлопотав им прощение Цезаря за грехи Верцингеторикса, а следовательно, и самоуправление, какое было даровано седунам, ремам, амбианам и другим, не участвовавшим в мятежах. Эпазнакт увез с собой в Оверн и свою милую Амарти, охотно последовавшую за мужем в страну дикарей, откуда ей уже нетрудно было изредка переписываться с родителями, потому что римляне построили кое-где в Галлии удобные дороги для государственной и купеческой почты, учрежденной ими на постоянной основе во всем государстве в эту эпоху.

Глава XIX

Она ростом выше и лицом прекраснее…

Месяц спустя после триумфа по тибуртинской дороге ехали Валерий Процилл и друг его Юлий Церинт, которого теперь уже никто не смел обзывать Разиней, опасаясь, что король-вергобрет пожалуется Цезарю и одержит верх в тяжбе над каким угодно Семпронием или Сервилием. Церинт, переодетый в римское дорожное платье, был очень весел, но Валерий заметно грустил.

Едва войско очутилось в Италии, принцепса аллоброгов охватила его давняя меланхолия. На каждом шагу что-нибудь напоминало ему погибших друзей или случай из времен молодости. Вот тут рос старый кедр, у которого сотник Балвентий помог Валерию слезть с лошади на привале. От кедра остался только пень, а бедный Балвентий убит… убиты с ним Аврункулей и Титурий…

Вот таверна… в ней веселый Лаберий мирил Фабия с Аристием. Аристий жив, но Лаберий и Фабий… увы… мир праху их!..

Как все изменилось в Италии! Как все опустело, обезлюдело! Гладиаторы римских хулиганов успели в эти десять лет опустошить целые селения, целые округа. После триумфа в Риме Валерий хотел нанести визит Фабию Санге, но узнал, что он и жена его уже умерли, огорченные слухами о поведении своего сына, который прислал им в начале похода из Галлии такое дерзкое письмо, что отец в гневе составил завещание в пользу своей воспитанницы Фабианы, любимой подруги его жены.

Никто не мог сообщить Валерию многого о последнем периоде жизни его благодетеля, потому что Сангой не интересовались. Принцепс пошел в его бывший дом к Фабиане, но узнал, что она уехала на свою виллу в окрестности Тибура.

Валерий уговорил Церинта поехать с ним, поскольку одному было неловко явиться к незнакомой женщине в деревне без приглашения.

Подъезжая к мосту через Анио, принцепс остановил своего коня и, указывая в глубь реки, сказал:

– Вот тут она погибла!

– Кто? – спросил Церинт, давно позабывший о событиих, неинтересных для него.

– Моя невеста Летиция.

– А!..

– Уцелел и тот самый бук, у которого я снял ее с лошади… А вот и выступ скалы, откуда я бросил ее в реку.

– За что?

– После скажу, – отозвался Валерий, поняв, что вергобрет не только ничего не помнит, но и не слушает внимательно. Он перестал говорить, погрузившись глубоко в мечты о прошлом.

Вилла Фабианы была та самая, что когда-то принадлежала Цитерис. Последняя давно продала ее, нуждаясь в деньгах.

Валерий попросил Церинта ехать со слугами на виллу вперед, а сам спешился и тихо побрел лесом к берегу озера по знакомой дороге. Его неодолимо тянуло к месту храма Цереры; мечты овладели им; образ Летиции возникал перед ним в разных вариациях. Он вспоминал ее и веселой девочкой, и твердой погибающей страдалицей, и наконец, ундиной, ростом выше и лицом прекраснее, чем она была живая.

Солнце стало заходить, когда Валерий вышел из леса на поляну. Вместо руин храма там возвышался небольшой павильон из белого мрамора, похожий на домик для ночлега приезжих гостей. Не желая, чтобы чужие люди нарушили гармонию его мечтаний, Валерий вошел в бывшее жилище старого жреца, также отремонтированное и служившее беседкой.

Лачужка оказалась необитаемой и в ней, кроме небольшого ремонта, все осталось по-старому, даже прорванное кресло Гратидиана с торчащей из-под рыжей кожи набивкой стояло на своем месте на террасе, а его шашечница виднелась прислоненная к стене на шкафу; не было только платья, посуды и постелей – вещей ненужных для беседки.

Валерий печально обошел внутренность лачужки и опять вышел на террасу. Слезы катились из глаз его. Принцепс плакал, не удерживаясь, потому что здесь никто не мог видеть его. Он обращал свое внимание на малейшие предметы, бывшие перед ним, на все, что видел перед собой, и удивился, как похожа стала эта местность на то, что являлось ему в мечтах, особенно часто в первые два года после отъезда.

Вот новое здание вместо руин; вдали, в глубине рощи, белеется что-то невысокое – мавзолей, или стол пред лавочкой из дерна; заходящее солнце красными лучами озаряет картину, много раз снившуюся Валерию. Он стоял и мечтал…

– О, Летиция! – шептал он, рыдая. – Я тогда слишком мало любил тебя! Услышь меня, моя бедная невеста! Твой дух, несомненно, посещает эти места…

Он вздрогнул, не понимая: сон овладел им или наяву расстроенное воображение явило галлюцинацию. Но это было ни то ни другое. Валерий был трезв, имел крепкие нервы. Он не мог страдать галлюцинациями или засыпать стоя. Однако ему явилось видение, или, по крайней мере, то, что он счел за призрак.

Из белого павильона вышла полная, стройная, высокая брюнетка, одетая в белое платье с венком из зелени сельдерея на распущенных волосах и величаво, тихо сошла со ступенек широкой лестницы.

Все помыслы горюющего принцепса стремились к Летиции; было весьма естественно, что и незнакомка сразу показалась ему похожей на погибшую, только эта Летиция была ростом выше и лицом прекраснее, точно преобразившись в богиню.

Она прошла через поляну, не заметив Валерия, к тому предмету, что белелся вдали, постояла около него несколько минут в печальном раздумье с опущенной на грудь головой и направилась к берегу, около которого на озере колыхался красивый челнок, готовый уплыть.

При ее появлении Валерий испугался, как всегда пугается живой мертвеца, но скоро успокоился и стал следить за своим видением. Былая любовь охватила его сердце.

Забыв поговорку: «Кто заговорит с нимфой, тот сойдет с ума», Валерий сбежал с террасы, преклонил колени и, простирая руки к идущей, благоговейно сказал:

– Кто бы ты ни была, ундина или нимфа этих мест, будь благосклонна ко мне!

Красавица брюнетка быстро обернулась на этот возглас, увидела стоявшего на коленях в молитвенной позе принцепса, гневно сдвинула брови и ответила с негодованием:

– Кто бы ты ни был, дерзкий, друг ли Доллабеллы или приятель иного негодяя, убирайся сию минуту из моих владений, пока я не хлопнула в ладоши моим гладиаторам, которые выскочат из-за этого павильона, сумеют проучить тебя и покажут по-своему дорогу из владений Фабианы!

Такой ответ мгновенно рассеял все грезы принцепса. Валерий очутился в весьма неловком положении перед живой помещицей, к которой явился в гости. Он чрезвычайно сконфузился и, вскочив с ощущением своей вины, с трудом проговорил:

– Это ты, высокородная Фабиана! Я здесь приезжий… я… я полагал… тут такое пустынное, заброшенное, могильное место… я полагал, что увидел нимфу или ундину… призрак девушки… извини меня!

Помещица пристально оглядела своего гостя и приняла его уже не за дерзкого волокиту, а за провинциального идеалиста, наивно ищущего настоящих мифологических божеств по лесам, как Нума Помпилий.

Она саркастически пожала плечами, удерживая невольный смех, и снисходительно сказала:

– Ты приезжий… так… это заметно. – И хотела уйти.

– О Фабиана! Помедли одну минуту! – вскричал Валерий. – Я искал именно тебя, но… ах, какой удивительный случай! Я ошибся… я сам не знаю, как это произошло… я ехал к тебе с визитом, как давний знакомый Фабия Санги.

– Фабия Санги?

– Да. Я десять лет не был в Риме и не переписывался из Галлии ни с кем из здешних. Вернувшись с Цезарем, я узнал, что почтенный Фабий уже скончался.

– Давно. Пять лет тому назад.

– А супруга его?

– Она умерла еще раньше от горя. Их сын оказался человеком дурного поведения, какими, к сожалению, оказываются почти все родительские баловни.

– Мне очень хотелось узнать что-нибудь о последних минутах сенатора, оттого я и решился побеспокоить тебя, Фабиана. Я многим обязан Фабию Санге.

– Его давний знакомый?