Империя. Том 1

Таким образом обеспечили ресурсы на текущий финансовый XII год, добыв 700 миллионов, и подготовили надежный доход на будущее. Однако в первое время имелись довольно большие трудности практического свойства. Два основных нынешних ресурса состояли в цене за Луизиану и ежемесячной субсидии, предоставляемой Испанией. Неизбежные отсрочки, которые влекло голосование по американским средствам, задерживали их поступление в казну. Тем не менее компания «Хоуп и К

» предполагала предоставить часть средств к концу 1804 года. Что до Испании, то из 44 миллионов, которые она должна была за одиннадцать истекших месяцев, она предоставила лишь около 22 миллионов, то есть половину. Финансы этой несчастной страны были как никогда расстроены; и хотя моря были открыты галеонам благодаря нейтралитету, предоставленному ей Францией, золото, поступавшее из Мексики, бездумно растрачивалось.

Чтобы возместить эти отсроченные поступления, жили за счет дисконтирования ценных бумаг Казначейства. Хотя Наполеон много работал над восстановлением финансов и преуспел в этом, Казначейство не пользовалась еще достаточным доверием в коммерческих кругах, чтобы успешно выпускать ценные бумаги от своего имени. Только облигации генеральных сборщиков, содержащие персональное обязательство бухгалтера и беспрекословно передаваемые в фонд погашения в случае протеста, получили доверие. Они подписывались в начале финансового года на всю стоимость прямых налогов и последовательно оплачивались из месяца в месяц. Последние из них были сроком на пятнадцать или восемнадцать месяцев. Чтобы реализовать заранее доходы государства, их во время короткого Амьенского мира дисконтировали (учитывали) суммами в 20–30 миллионов, по цене половины процента в месяц (шесть процентов в год), а после войны – по три четверти процента в месяц (девять процентов в год).

В отличие от правительства, Казначейство внушало так мало доверия, что самые уважаемые банковские дома отказывались от такого рода операций. Жили тогда в Париже весьма опытный в таких сделках банкир Депре, известный поставщик, ловкий в искусстве снабжения войск Ванлерберг, и наконец, один из самых плодовитых и изобретательных спекулянтов во всякого рода делах Уврар, знаменитый в то время благодаря своему огромному состоянию. Все трое лично пошли на контакт с правительством: Депре по поводу дисконтирования облигаций Казначейства; Ванлерберг по вопросу поставок продовольствия; Уврар по поводу всех крупных операций по снабжению и банковским операциям. Уврар организовал вместе с Депре и Ванлербергом ассоциацию, возглавил ее и постепенно стал, как при Директории, главным финансовым агентом правительства. Он сумел внушить доверие Марбуа, министру Казначейства, который, чувствуя свою некомпетентность, был счастлив иметь при себе изобретательный ум, способный придумывать средства, которых он не умел найти сам. Уврар предложил скупить векселя по обязательствам Казначейства. В апреле 1804 года он заключил первый договор, которым обязывался приобрести не только значительную сумму облигаций генеральных сборщиков, но и обязательства самой Испании, которая, не имея возможности выплачивать субсидию в деньгах, платила ее переводными долгосрочными векселями. Уврар без труда принял испанские векселя и перечислил деньги. Он находил в этой комбинации особенное преимущество. Ванлерберг и он были кредиторами государства на значительные суммы, вследствие предшествующих поставок. Им было разрешено, дисконтируя облигации генеральных сборщиков и испанские облигации, поставлять часть кредитов наличными деньгами. Так, продолжая дисконтировать, они сами себе платили. Под названием «Объединенных негоциантов» эта кампания начала завладевать делами государства.

Таковы были средства, использованные для незамедлительного удовлетворения всех военных нужд без необходимости прибегать к займам. Наполеон решил осуществить свой великий замысел в кратчайшие сроки. Он хотел пересечь пролив к июлю или августу 1804 года;

и если бы недоверчивые, сомневавшиеся в его проекте, могли прочесть его личную переписку с министром морского флота, бесконечное множество его приказов и тайную исповедь его надежд Камбасересу, то от их неуверенности не осталось бы и следа. Все суда флотилии были собраны в Этапле, Булони, Вимрё и Амблетезе, кроме тех, что строились от Бреста до Байонны, ибо род каботажа, задуманного для их объединения, так и не позволил им обогнуть остров Уэссан. Но поскольку почти все суда строились между Брестом и устьем Эско, недоставало совсем незначительного количества. Собрали сто двадцать тысяч человек, которым назначалось переплыть на речных канонерских шлюпах. Остальные, как мы помним, должны были погрузиться на флоты Бреста и Текселя.

Голландская флотилия, строившаяся и собиравшаяся в Эско, запаздывала. Наполеон отдал командование ею адмиралу Верюэлю, которого весьма уважал и который того заслуживал. Голландцы, не особенно усердные и не особенно верившие в этот необыкновенный проект, чересчур дерзкий для их холодного и методического ума, участвовали в нем без всякого рвения. Однако усердие адмирала и настойчивые просьбы Семонвиля, нашего посла в Гааге, ускорили снаряжение судов в Голландии. Флот из семи линейных кораблей, в сопровождении многочисленных торговых судов, был готов перевезти из лагеря в Утрехте двадцать четыре тысячи человек под командованием генерала Мармона.

В то же время в Эско завершалась организация флотилии, состоящей из нескольких сотен канонерских лодок и крупных рыболовных судов. Оставалось уйти с этой якорной стоянки и пробраться через проходы Эско, гораздо более доступные неприятелю, чем берега Франции. Адмирал Верюэль, лично возглавивший свои подразделения, дал несколько блестящих сражений между Эско и Остенде. Несмотря на потерю пяти-шести лодок, он расстроил усилия англичан и обратил недоверчивость голландских моряков в доверие.

Голландская флотилия к весне 1804 года завершала свое объединение в Остенде, Дюнкерке и Кале и была готова принять на борт корпус маршала Даву, стоявший лагерем в Брюгге. Наполеону хотелось большего; ему хотелось собрать голландскую и французскую флотилии в портах, расположенных по левую руку от мыса Гри-Не, под одним ветром. Его желание старались исполнить, постепенно сближая лагерные стоянки войск и флотилий.

Наконец работы по снаряжению кораблей у побережья Булони были завершены, форты построены, доки вырыты. Справившись со своей задачей, войска вернулись к военным упражнениям. Они обрели дисциплину и поистине восхитительную точность движений и являли собой армию, не только закаленную многими кампаниями и приученную к тяжелому труду, но и маневренную, будто она годы провела на плацу. Эта прекраснейшая армия, какой доводилось когда-либо командовать королям и генералам, с нетерпением ждала прибытия своего только что коронованного полководца. Она горела желанием поздравить его и последовать за ним к театру новой и необычайной славы.

Наполеон испытывал не меньшее нетерпение. Но у флотоводцев возникли сомнения, смогут ли канонерские лодки, составлявшие флотилию, «скорлупки», как их называли, противостоять английскому флоту. Адмирал Брюи и адмирал Верюэль питали к этим лодкам величайшее доверие. Оба уже участвовали в стычках с английскими фрегатами, выходили из портов в любую погоду и обрели убежденность, что этих легких суденышек совершенно достаточно для переправы через пролив. Адмирал Декре, склонный противоречить всем на свете, и адмиралу Брюи охотнее, чем другим, думал иначе. Те из морских офицеров, что не были заняты во флотилии, то ли из предубеждения, то ли по обычной склонности критиковать всё, что делают не они, склонялись к мнению министра Декре. Адмирал Гантом, переведенный из Тулона в Брест, стал свидетелем одного происшествия, которое вселило в него большую тревогу за судьбу армии и императора. Вид канонерской лодки, перевернувшейся на его глазах на Брестском рейде, так что над водой показался ее киль, исполнил его беспокойства, и он тут же написал об этом морскому министру. На самом деле этот случай ничего не значил: груз на той лодке был размещен без предосторожностей, артиллерия дурно поставлена, люди не достаточно опытны, плохо распределенный вес в соединении с растерянностью экипажа привели к кораблекрушению.

Но адмирал Декре опасался не недостатка устойчивости лодок: Булонская флотилия, маневрировавшая уже два года при самых шквальных ветрах, сняла всякую неуверенность на этот счет. Вот что он возражал императору и адмиралу Брюи.

«Разумеется, – говорил Декре, – 24-фунтовое ядро, будь оно выпущено канонеркой или линейным кораблем, имеет одну и ту же силу. Будучи выпущено хрупким суденышком, которое трудно поразить и которое целится с линии погружения, оно причиняет те же разрушения, а часто даже большие. Добавьте сюда ружейную пальбу, страшную на коротком расстоянии, добавьте опасность абордажа, и станет невозможно не признать ценность канонерских шлюпов. На них установлено более трех тысяч орудий большого калибра, то есть столько же, сколько на целом флоте из 30–35 линейных кораблей, какой редко удается собрать. Но где эти шлюпы мерялись силой с большими английскими судами? В одном только месте, у побережья, при малой глубине, где большие корабли опасаются заплывать далеко, преследуя слабого, но многочисленного неприятеля, готового изрешетить их своими ядрами. Это похоже на армию, растянутую цепью и осаждаемую с высоты недосягаемых позиций тучей ловких и неутомимых стрелков. Но представьте эти шлюпы не на мелководье, а посреди пролива и в присутствии кораблей, уже не боящихся приблизиться к ним; представьте, кроме того, сильный ветер, который облегчит маневр кораблям и затруднит вашим шлюпам. Не окажутся ли они во множестве растоптанными и потопленными теми гигантами, с которыми их заставили сражаться?» «Возможно, мы и потеряем сотню шлюпов из двух тысяч, – отвечал адмирал Брюи, – но тысяча девятьсот переправится, и этого будет довольно для погибели Англии». «Да, но только если крушение сотни шлюпов не посеет ужас на тысяче девятистах оставшихся, – возражал Декре, – если сама их многочисленность не причинит неизбежной неразберихи, и если морские офицеры сохранят хладнокровие и не утратят присутствия духа, что может вызвать всеобщую катастрофу».

Кроме того, обсуждали возможность летнего штиля или зимнего тумана, в равной степени благоприятных, ибо в штиль английские суда не могли преследовать наши корабли, а в тумане были лишены средства их видеть, и в обоих случаях мы избегали устрашающей встречи с ними. Но сами по себе подобные обстоятельства, хоть и случались по два-три раза за сезон, не доставляли достаточной безопасности. Чтобы вывести всю флотилию, требовалось время двух приливов, то есть двадцать четыре часа, на переход – десять-двенадцать часов, а с потерями времени, всегда неизбежными, – примерно сорок восемь часов. Не следовало ли опасаться, что за два дня внезапные перемены в атмосфере захватят флотилию врасплох в самый разгар операции?

Таким образом, возражения министра Декре были весьма существенны. Наполеон черпал ответы в своем характере, в своей вере в удачу, в воспоминаниях о Сен-Бернаре и Египте. Он говорил, что самые его блистательные операции, несмотря на столь же великие препятствия, удавались; что нужно оставлять на волю случая как можно меньше, но всё же нужно что-то оставлять. Однако, не переставая отвечать на возражения, он умел их оценить. Этот человек, без конца испытывавший удачу и в конце концов отвративший ее, никогда не пренебрегал возможностью лишний раз избавить себя от опасности и добавить шанс своим планам. Дерзкий в замыслах, он привносил в их исполнение безупречную предусмотрительность. Именно чтобы устранить эти возражения, он и обдумывал непрестанно план неожиданного маневра, с помощью которого он мог бы ввести большой флот в пролив. Если бы этот флот, обогнав лишь на три дня английский флот из Дюн, прикрыл переход флотилии, все препятствия отпали бы. Адмирал Декре признавал, что в таком случае у него не останется возражений, и покоренный Океан откроет Великобританию удару французов. Если бы французы обеспечили себе превосходство более чем на два дня (ибо английский флот, наблюдавший за Булонью, не мог быстрее оповестить флот, который блокировал Брест, чтобы тот немедленно воссоединился с ним), этого времени было бы достаточно, чтобы флотилия вернулась от берегов Англии за новыми войсками, оставленными в лагерях, десятью-пятнадцатью тысячами лошадей и боеприпасами. Тогда силы становились так велики, что всякое сопротивление со стороны Англии делалось невозможным.

В Бресте Наполеон располагал 18 кораблями, которых вскоре должно было стать 21; в Рошфоре – 5 и 5 – в Ферроле, одним кораблем в порту Кадиса и, наконец, 8 кораблями в Тулоне, где их число должно было увеличиться до 10. Английский адмирал Корнуоллис блокировал Брест с 15–18 кораблями, а Рошфор – с 4–5. Небольшая английская дивизия блокировала Ферроль. Наконец, Нельсон с его эскадрой крейсировал у Йера, наблюдая за Тулоном.

Таково было взаимное расположение сил и поле для комбинаций Наполеона. Он задумал скрыть один из своих флотов и неожиданным маневром привести его в Ла-Манш, чтобы оказаться там на несколько дней раньше англичан. Когда он собирался действовать зимой, то есть в прошлом феврале, он рассчитывал направить флот Бреста к берегам Ирландии, чтобы тот высадил на месте 15–18 тысяч человек и затем внезапно появился в Ла-Манше. Этот дерзкий план имел шансы на успех только зимой, потому что в это время года постоянно блокировать Брест становилось невозможным, и можно было воспользоваться дурной погодой, чтобы приготовиться к отплытию. Но летом, когда англичане присутствовали там постоянно, отплыть без сражения было затруднительно. В это время года гораздо легче было отплыть из Тулона. Сильный мистраль, дующий довольно часто в июне и июле, вынуждал англичан искать убежища за Корсикой и Сардинией. Воспользовавшись их уходом, эскадра могла сняться с якоря с наступлением темноты, выиграть за ночь двадцать лье, обмануть Нельсона, взяв ложный курс на Восток, и привлечь его, по возможности, к устьям Нила; ибо, с тех пор как Наполеон ускользнул от него в 1798 году, Нельсон постоянно был озабочен возможностью французов перебросить армию в Египет и не хотел быть захваченным врасплох во второй раз.

Наполеон задумал вверить Тулонский флот самому отважному из своих адмиралов Латуш-Тревилю, составив его из 10 кораблей и нескольких фрегатов, расположить в окрестностях Тулона лагерь, дабы навести на мысль о новой экспедиции в Египет, в действительности же взять совсем немного войск и отправить этот флот, предписав ему следующий путь. Сначала он должен был плыть к Сицилии, затем, переменив курс на западный, направиться к Гибралтарскому проливу, пройти через него, забрать по пути корабль «Орел» из Кадиса, сторониться Ферроля, куда постарается прийти Нельсон, когда узнает, что французы вышли из пролива, выйти в Гасконский залив, соединиться там с французской дивизией из Рошфора и, наконец, встав южнее островов Силли и севернее Бреста, воспользоваться первым же благоприятным ветром, чтобы войти в Ла-Манш. Флот, состоящий из 10 кораблей при отплытии, усиленный еще шестью за время плавания, был достаточно велик, чтобы несколько дней удерживать Па-де-Кале. Обмануть Нельсона было несложно, ибо этот великий флотоводец, гений сражений, не всегда обладал здравым суждением и к тому же его ум постоянно тревожили воспоминания о Египте. Обойти стороной Ферроль и подойти к Рошфору для соединения с тамошней эскадрой также было совсем нетрудно. Труднее всего было проникнуть в Ла-Манш, пройдя меж английских крейсеров, стерегущих подходы к Ирландии, и флотом адмирала Корнуоллиса, который блокировал Брест. Эскадра Гантома, пребывавшая всегда наготове, не могла не приковать внимание адмирала Корнуоллиса, заставляя его как можно плотнее замыкать узкий выход из гавани Бреста. Если же он устремится к Латуш-Тревилю, сняв блокаду с Бреста, Гантом тут же поднимет якоря, и одному из двух французских флотов, а может быть, и обоим, обязательно удастся подойти к Булони. Разгадать подобную комбинацию и успеть принять против нее меры английскому адмиралтейству было почти невозможно.

«Если вы хотите доверить великий замысел человеку, – говорил Декре императору, – вы должны сначала увидеть его, поговорить с ним и воодушевить его своим гением. Это тем более необходимо с морскими офицерами, чей дух подорван нашими неудачами на море. Они всегда готовы геройски умереть, но думают скорее о благородной гибели, чем о победе».

Итак, Наполеон вызвал к себе Латуш-Тревиля, который после возвращения из Сен-Доминго находился в Париже. Этот офицер не обладал ни умом, ни организаторскими талантами адмирала Брюи, но в действии выказывал отвагу и верность глаза, которые, вероятно, сделали бы его соперником Нельсона, если бы он продолжал жить. Он не был деморализован, как его товарищи по оружию, и был готов испытать судьбу. К несчастью, в Сан-Доминго он подхватил болезнь, от которой уже умерло немало смельчаков и должно было умереть еще больше.

Наполеон развернул перед ним свой план, заставил поверить в возможность его исполнения, открыл ему его величие и неизмеримые последствия, словом, вдохнул в его душу весь пыл, который воодушевлял его собственную. Вдохновленный Латуш-Тревиль покинул Париж, не успев выздороветь, и отправился лично присматривать за снаряжением своей эскадры. Всё было рассчитано для того, чтобы операция могла осуществиться в июле или, самое позднее, в августе.

Адмирал Гантом, командовавший в Тулоне до Латуша, был переведен в Брест. Император рассчитывал на преданность Гантома и был к нему весьма привязан. Он вверил ему эскадру Бреста, которой, вероятно, предстояло перебросить войска в Ирландию, и поручил ему завершить ее снаряжение, чтобы она была в состоянии действовать совместно с эскадрой Тулона.

Между тем флот сильно запаздывал по причине неслыханных усилий, прилагаемых ради снаряжения флотилии. Как только последняя была готова, все средства морского ведомства перенесли на снаряжение эскадр. Корабли строились в портах Антверпена, Шербура, Бреста, Лорьяна, Рошфора, Тулона. Наполеон сказал, что хочет за два года получить сто линейных кораблей и двадцать пять из них – в Антверпене; что именно на этот порт он возлагает надежды по возрождению французского морского флота; а кроме того, в такой обширной программе судостроения он находил случай занять праздные руки в портах. Но огромный расход материалов, перегруженность судовых верфей и недостаток рабочей силы замедляли исполнение его великих замыслов. На антверпенских верфях с трудом заложили лишь несколько кораблей, поскольку люди и материалы отправлялись во Флиссинген, Остенде, Дюнкерк, Кале, Булонь для непрестанно растущих нужд флотилии. В Бресте снарядили только восемнадцатый корабль; в Рошфоре – пятый. В Ферроле, из-за скудости испанских средств, задерживался ремонт дивизии, укрывающейся в этом порту. В Тулоне были готовы к немедленному отплытию только восемь кораблей, но зимние месяцы были использованы весьма активно.

Наполеон неотступно давил на морского министра Декре, не давая ему передышки. Он даже приказал, работать в Тулоне ночами при свете факелов, тогда десять кораблей для Латуша будут готовы вовремя. Не менее чем материалов и рабочих, не хватало матросов: адмиралы Гантом в Бресте, Вильнев в Рошфоре, Гурдон в Ферроле, Латуш в Тулоне в один голос жаловались на их нехватку. После нескольких опытов Наполеон утвердился в мысли возместить неполноту экипажей за счет молодых солдат, которые, имея в полках опыт пушечной стрельбы и обращения с орудиями, могли выгодно дополнить состав команд. Адмирал Гантом уже опробовал эту меру в Бресте и остался доволен, найдя позаимствованных с суши моряков весьма полезными, особенно для артиллерии. Только он просил, чтобы ему давали не опытных солдат, относившихся к новому обучению с отвращением, а молодых новобранцев, которые, еще ничего не умея, были более способны к обучению и более послушны. Сначала их испытывали и оставляли только тех, кто выказывал вкус к морю. Так удалось увеличить общую численность матросов на четверть или на пятую часть.

Франция располагала тогда примерно 45 тысячами матросов: 15 тысячами во флотилии, 12 тысячами в Бресте, 4–5 тысячами от Лорьяна до Рошфора, 4 тысячами от Ферроля до Кадиса, примерно 8 тысячами в Тулоне, не считая нескольких тысяч матросов в Индии. К ним можно было добавить 12, а возможно, и 15 тысяч человек, что увеличивало число взятых на борт людей до 60 тысяч. Один только флот Бреста получил прибавление в 4 тысячи новобранцев.

Наполеон размышлял о новом пополнении своих военно-морских сил и с этой целью хотел присвоить себе флот Генуи. Он думал, что, держа в этом порту эскадру из 7–8 кораблей и нескольких фрегатов, сумеет рассеять внимание англичан между Тулоном и Генуей, заставит их держать в этих водах двойной наблюдательный флот или же вынудит оставлять один из портов без присмотра, когда другой будет блокироваться. Он приказал Саличетти, французскому посланнику в Генуе, заключить с республикой договор, по которому она предоставит Франции свои доки, чтобы построить там десять кораблей и столько же фрегатов. Взамен Франция обязывалась принять в свой флот количество генуэзских офицеров, пропорциональное количеству кораблей, с содержанием, равным содержанию французских офицеров. Более того, она обязывалась набрать шесть тысяч генуэзских матросов, которых Лигурийская республика должна была, в свою очередь, в любой момент ей предоставить. В мирное время Франция обязывалась предоставлять генуэзцам свой императорский флаг, что обеспечивало им весьма полезное покровительство Франции, особенно против берберов.

По завершении всех приготовлений Наполеон собрался уехать. Но прежде он хотел принять послов с новыми верительными грамотами, в которых он именовался Императором. В воскресенье 8 июля перед ним предстали в надлежащей форме, принятой при всех дворах, папский нунций, послы Испании и Неаполя, посланники Пруссии, Голландии, Дании, Баварии, Саксонии, Бадена, Вюртемберга, Гессена и Швейцарии и, вручая ему грамоты, впервые обращались к нему как к коронованному государю. В собрании недоставало лишь посла венского двора, с которым еще продолжались переговоры о том, какой императорский титул дать Австрийскому дому; российского посла, с которым мы поссорились из-за ноты, направленной в Регенсбург, и наконец, посла Англии, с которой мы вели войну. Можно сказать, что Наполеон был признан всей Европой, за исключением Великобритании, ибо Австрия собиралась прислать формальный акт признания, а Россия сожалела о содеянном и, чтобы признать императорский титул семьи Бонапартов, просила только объяснения, которое спасло бы ее достоинство.

Несколько дней спустя раздали награды Почетного легиона. Хотя этот институт был учрежден два года назад, его организация потребовала много времени и едва завершилась. Наполеон лично вручил великую награду первым гражданским и военным деятелям Империи в церкви Инвалидов, к которой он питал совершенно особое расположение. Церемонию награждения он со всей пышностью провел в годовщину 14 июля. Император еще не обменивался орденом Почетного легиона с иностранными орденами. В ожидании обменов, которые предполагал совершить, чтобы поставить свою новую монархию во всех отношениях на равную ногу с другими, он подозвал к себе, прямо во время церемонии, кардинала Капрару и, сняв с груди ленту Почетного легиона, вручил ее престарелому и почтенному кардиналу, глубоко растроганному столь разительным знаком отличия. Таким образом, представитель папы стал первым иностранным членом ордена, который, хоть и был учрежден недавно, вскоре стал предметом устремлений всей Европы.

Стараясь придать значительности вещам по видимости самым суетным, Наполеон послал крест великого офицера ордена адмиралу Латуш-Тревилю. «Я назначил вас, – писал он ему, – великим офицером Империи, инспектором берегов Средиземного моря; но я весьма желаю, чтобы операция, которую вы вскоре предпримете, сделала возможным возвысить вас до такой степени уважения и почестей, что вам уже нечего будет желать… Будем хозяевами пролива шесть часов – и станем хозяевами мира!»

Всецело поглощенный своими обширными планами, Наполеон выехал в Булонь, поручив Камбасересу помимо обычной заботы председательствовать в Государственном совете и в Сенате, осуществление верховной власти в случае необходимости. Великий канцлер был единственным человеком в Империи, которому император доверял достаточно, чтобы вверить такие огромные полномочия.

Двадцатого июля он прибыл в Пон-де-Брик и без промедления отправился в Булонский порт, чтобы осмотреть флотилию, форты и новые укрепления. И сухопутная, и морская армии приняли своего императора с воодушевлением и приветствовали его появление единогласными возгласами. Девятьсот пушечных выстрелов из фортов и с линии якорных стоянок от Кале до Дувра оповестили англичан о прибытии человека, который уже восемнадцать месяцев так глубоко нарушал привычную безопасность их острова.

В ту же минуту взойдя на борт, несмотря на волнение на море, Наполеон пожелал осмотреть каменные форты Ла Креш и Эр, а также деревянный форт, размещенный между ними; все три форта предназначались для прикрытия линии якорных стоянок. Он велел тут же произвести несколько пробных выстрелов, дабы убедиться, что данные им инструкции по достижению наибольшей дальности стрельбы были исполнены.

В последующие дни Наполеон объехал все лагеря от Этапля до Кале; затем произвел смотр расположенным в некотором удалении от берега кавалерийским войскам, и в особенности прекрасной гренадерской дивизии, организованной генералом Жюно в окрестностях Арраса. Она включала десять батальонов по шестьсот человек в каждом. Именно этих гренадеров Наполеон хотел высадить первыми на английское побережье, переправив через пролив на уже описанных нами легких парусных шлюпах. Когда он увидел их выправку, дисциплину и боевой дух, то почувствовал удвоенную веру и не сомневался более, что завоюет в Лондоне скипетр суши и моря.

Вернувшись на побережье, он захотел осмотреть флотилию, судно за судном, дабы убедиться, что они снаряжены именно так, как он замыслил, и по первому же сигналу на них можно будет погрузить с необходимой быстротой всё собранное на булонских складах. Он нашел всё таким, каким желал. Однако не всё было готово. Две вещи расходуются во время великих операций с быстротой и размахом, всегда превосходящими предположения самых позитивных умов, – это деньги и время. В первых числах августа Наполеон увидел, что не успеет полностью подготовиться ранее сентября, и приказал передать адмиралу Латушу, что экспедиция откладывается на месяц.

Тем временем он захотел устроить для армии большой праздник, способный поднять дух войск, если возможно было поднять его еще выше. Раздав великие награды Почетного легиона главным деятелям Империи, он задумал лично раздать в армии кресты, вместо отмененного почетного оружия, и провести церемонию награждения в свой день рождения, прямо на берегу океана, на виду у английских эскадр. Результат ответил его пожеланиям; современники сохранили долгую память об этом великолепном зрелище.

Он приказал выбрать место, расположенное справа от Булони, вдоль моря, неподалеку от колонны, которую теперь там установили. Место это, имея форму полукруглого амфитеатра, будто нарочно устроенного у края побережья, было приготовлено, казалось, самой природой для великого национального празднества. Пространство рассчитали таким образом, чтобы поместить там всю армию. В центре амфитеатра возвели трон для императора, спиной к морю, лицом к суше. Справа и слева поставили скамьи для сановников, министров и маршалов. В продолжении, на обоих крыльях, должны были поместить подразделения императорской гвардии. Впереди, на наклонном полу эту природного амфитеатра, должны были выстроить, как в былые времена римский народ на обширных аренах, различные армейские корпуса в форме плотных колонн, расположенных лучами, завершавшимися в центре, у трона императора. Каждую колонну возглавляла пехота, а за ней уже, возвышаясь над пехотой на высоту своих коней, становилась кавалерия.

Шестнадцатого августа, на следующий день после дня святого Наполеона, войска явились на место праздника, пробравшись через толпы населения, стекавшегося со всех соседних провинций, чтобы присутствовать при этом зрелище. Сто тысяч человек, почти все – ветераны Республики, не сводя глаз с Наполеона, ожидали награды за подвиги. Солдаты и офицеры, получавшие кресты, вышли из рядов и приблизились к подножию императорского трона. Наполеон встал и зачитал прекрасные слова клятвы ордена Почетного легиона, и все хором, под звуки фанфар и артиллерийского салюта, отвечали: «Клянемся!» Затем в течение нескольких часов они по очереди подходили к Наполеону и получали кресты, явившиеся на смену благородству крови. Бывшие дворяне наряду с простыми крестьянами поднимались по ступеням трона, одинаково счастливые получением знака отличия за доблесть, и все обещали пролить свою кровь на берегах Англии, чтобы обеспечить родине и человеку, который ею правил, бесспорное мировое господство.

Это блистательное зрелище взволновало все сердца, а одно неожиданное обстоятельство сделало его глубоко значительным. Одна из дивизий флотилии, недавно отплывшая из Гавра, входила в эту минуту в Булонь при бурном волнении на море и живо обмениваясь пушечными выстрелами с англичанами. Время от времени Наполеон покидал трон, чтобы взять подзорную трубу и своими глазами наблюдать поведение своих солдат в присутствии неприятеля.

Подобные сцены должны были весьма беспокоить Англию. Британская пресса, язвительная и надменная, как любая пресса в свободной стране, высмеивала Наполеона и его приготовления, но так, будто насмешник сам трепещет от того, над чем потешается. В действительности тревога в Англии была всеобщей и глубокой. Обширные приготовления, совершаемые для обороны страны, тревожили население, не вполне ободряя людей, сведущих в военном деле. Сожалея о неимении большой армии, Англия захотела улучшить свое военное состояние посредством резервного корпуса. Часть людей, назначенных жеребьевкой служить в резерве, перешли в линейные войска, что довело их численность примерно до 170 тысяч солдат. К этому добавилось местное ополчение, в неопределенном количестве, служившее исключительно в провинциях; и наконец, 150 тысяч волонтеров, которые набрались во всех трех королевствах и выказывали большое усердие в военном обучении. Говорили о 300 тысячах волонтеров, но тех, кто действительно готовился к службе, было вполовину меньше. Дабы воодушевить население, первые лица Англии сами облачились в волонтерскую форму.

За обычными вычетами, Англия могла выставить против французов 100–120 тысяч солдат регулярных войск превосходного качества, неорганизованное ополчение и 150 тысяч неопытных волонтеров под руководством посредственных офицеров за неимением генерала. Все эти силы распределялись в Ирландии и Англии по тем пунктам побережья, где опасность представлялась наиболее грозной. В Ирландии регулярных и волонтерских войск насчитывалось 70 тысяч человек; остальные 180–200 тысяч приходились на Шотландию и Англию.

Таким образом, подлинная оборона была возможна только в океане. Англичане располагали 100 тысячами матросов, 89 линейными кораблями, рассеянными по всем морям, двумя десятками 50-пушечных кораблей, 132 фрегатами, соответственным количеством кораблей на судоверфях и в доках. Вслед за Наполеоном совершенствуя свои приготовления, они создали морских защитников, наподобие защитников сухопутных. Под таким названием соединялись рыбаки и моряки, не подлежащие принудительной вербовке, которые, будучи рассеяны в количестве около 20 тысяч в доках вдоль побережья, несли там постоянную охрану, независимо от выдвинутых на стражу в море фрегатов, бригов и корветов, растянутых цепью от Эско до Соммы. В других местах эта система предосторожностей, усовершенствованная за истекшие пятнадцать месяцев, дополнялась ночными сигнальными огнями и телегами для перевозки войск эстафетой. Кроме того, в берегах Темзы рыли углубления, куда ставили фрегаты, связанные железными цепями, создавая таким образом непрерывный и прочный барьер для небольших шлюпов. От Дувра до острова Уайт вся открытая береговая линия была укреплена артиллерией.

Затраты на эти приготовления и сумятица, которая из них проистекала, были огромны. Взволнованные умы, как обычно случается при опасности вторжения, никакие меры не находили ни годными, ни ободряющими, и при слабом правительстве, способности которого все считали себя вправе оспаривать, не существовало никакой моральной власти, которая могла сдержать яростное порицание и домыслы. По поводу каждой меры говорили, что она недостаточна, или дурна, или не довольно хороша, и предлагали другое. Питт сдерживался некоторое время, но поощренный всеобщим неистовством, наконец нарушил молчание. Он желчно порицал меры, принимаемые министрами, то ли потому что решил, что настало время их сместить, то ли в самом деле находил их меры недостаточными или дурно просчитанными.

Переходя всё более в оппозицию, он сблизился, если не мнениями и чувствами, то по крайней мере поведением, с прежней оппозицией вигов, то есть с Фоксом. Двое соперников, бившихся друг с другом двадцать пять лет, казалось, примирились, и ходили слухи, что они собираются сформировать вместе правительство. Прежнее большинство было разбито. Две объединившиеся и усилившиеся оппозиции, одна за счет поднятия щитов Пит-та, другая в счет будущей удачи Фокса, почти уравновешивали большинство правительства Аддингтона.

Несколько последовательных голосований обнаружили вскоре серьезность положения вещей для кабинета. В марте месяце Питт внес резолюцию с запросом о сравнительном состоянии английского военно-морского флота в 1797, 1801 и 1803 годах. С помощью друзей Фокса ему удалось собрать 130 голосов за свою резолюцию против 201. Министры получили лишь 70 голосов перевеса. Каждый день их большинство ослаблялось, и в мае месяце объявили о третьей резолюции, которая должна была окончательно оставить министров в меньшинстве, когда лорд Хоксбери объявил, в выражениях достаточно ясных, чтобы быть понятым, что последняя резолюция бессмысленна, ибо кабинет будет распущен.

Старый король, который очень любил Аддингтона и Хоксбери и совсем не любил Питта, тем не менее призвал в конце концов последнего. Таким образом, этот знаменитый и могущественный деятель, столь долго бывший врагом французов, вновь забрал бразды правления государством, имея миссию возродить по возможности пошатнувшееся благополучие Англии. Питт обладал таким влиянием на умы, его личности настолько и так давно доверяли, что его одного было достаточно для восстановления власти. Войдя в правительство, он тотчас затребовал выделения 60 миллионов секретных фондов. Поговаривали, что они нужны для возобновления связей Англии с континентом; ибо Питта по праву считали наиболее способным из всех министров создавать коалиции, в силу большого веса его в глазах дворов, враждебных Франции.

Таковы были события в Англии, в то время как Наполеон принимал императорскую корону и, переместившись в Булонь, готовился преодолеть Океан. Казалось, Провидение привело этих двух людей на сцену, чтобы в последний раз столкнуть их в борьбе с небывалым ожесточением и силой, когда Питт будет создавать коалиции, что он умел делать превосходно, а Наполеон – разрушать их ударами меча, что он умел делать еще лучше.

Наполеон был вполне равнодушен к тому, что происходило по ту сторону пролива. Военные приготовления англичан вызывали у него улыбку, а политические события в Англии могли тронуть его только в случае, если бы вернули к делам Фокса. Веря в искренность этого государственного деятеля и в его благорасположение к Франции, он мог тогда переменить мысли об ожесточенной войне на мысли о мире или даже союзе. Но приход Питта, напротив, еще лучше доказал ему, что с Англией нужно покончить дерзким и отчаянным ударом, в котором обе нации поставят на кон свое существование. Однако запрос 60 миллионов секретных фондов, объяснимый только делами тайной природы на континенте, весьма его обеспокоил. Он находил, что Австрия чересчур медлит с присылкой новых верительных грамот и ведет себя чересчур скрытно в деле русской ноты. Наконец, он только что получил от Убри ответ кабинета Санкт-Петербурга на депешу, в которой он намекал на смерть Павла I. Ответ России наводил на мысль о неких дальнейших ее планах. Наполеон, с его обычной прозорливостью, предчувствовал уже начало коалиции в Европе, пенял Талейрану на его доверчивость и снисходительность к обоим Кобенцелям и добавлял, что при малейшем сомнении в намерениях континента он перейдет в наступление, но уже не на Англию, а на ту из держав, которая возбудит его тревогу; ибо он не безумец, чтобы переплывать Ла-Манш, когда не полностью уверен в безопасности на Рейне. Но как раз когда он писал Талейрану из Булони о том, что надо вызвать Австрию и Россию на объяснения, произошло непоправимое несчастье, покончившее с его сомнениями и вынудившее вновь отложить планы высадки на несколько месяцев.

Доблестный и несчастливый Латуш-Тревиль, снедаемый не до конца излеченной болезнью, скончался 20 августа в Тулонском порту, накануне выхода в море. Об этом печальном событии Наполеон узнал в Булони, в последние дни августа 1804 года. Тулонский флот потерял флотоводца, и экспедицию в Англию пришлось отложить, ибо выбор нового адмирала, его назначение, прибытие, ознакомление с эскадрой – всё это требовало больше одного месяца. Однако стоял уже конец августа;

таким образом, отплытие из Тулона переносилось на октябрь, а прибытие в Ла-Манш – на ноябрь. Значит, предстояла зимняя кампания, и нужно было придумать новые комбинации.

Наполеон тотчас стал искать, кого назначить на место адмирала Латуша. С этого дня он осознал, что созданное им в Булони военно-морское расположение будет более долговечным, чем он предполагал поначалу, и без промедления занялся его упрощением, делая его менее дорогостоящим и более маневренным. «До сей поры я полагал флотилию экспедицией, – писал он Декре. – Отныне ее следует считать неподвижным формированием и с этой минуты перенести величайшее внимание на всё, что должно быть недвижимым, управляя ею по иным правилам, нежели эскадрой» (18 сентября 1804).