Гвианские робинзоны

– Мерзавцы, у вас нет ни души, ни сердца! – крикнул беглец. – Не приближайтесь, или я вас убью!

Охранники опустили оружие, впечатленные его решительным видом, не решаясь противостоять отчаянному человеку такого склада. Впрочем, им по-любому вскоре пришлось бы прекратить погоню, поскольку шум воды возвещал близость речных порогов.

Пирога приближалась к перекату Эрмина.

Только негр из племени бони по имени Ангоссо был способен преодолеть эту полосу острых, торчащих из-под воды камней, вокруг которых бешено крутилась и пенилась бурная речная волна. Двумя взмахами весла он развернул лодку, одновременно крутнувшись на месте, и оказался впереди.

Казимир и Робен тоже развернулись на своих скамьях, чтобы плыть лицом вперед, и счастливый отец наконец-то смог увидеть своих милых детей и их отважную мать.

Малыш Шарль, не сознавая грозящей опасности, радостно захлопал в ладоши.

Оставим же их на некоторое время, пусть насладятся счастьем долгожданной встречи, и в нескольких словах объясним, почему инженер и прокаженный оказались на перекате Эрмина, тогда как, по их расчетам, они должны были добраться до него только через четыре часа плавания после выхода из ручья в Марони.

Это произошло из-за путаницы в географических названиях. Слабое знание этих мест Робеном вполне извинительно. Что до каторжника Гонде, то он, сообщая беглецу, что это ручей Спаруин, был полностью уверен в своей правоте, и тем не менее он ошибался. Маленькая лесосека, где он работал в качестве лесного разведчика, находилась пятнадцатью километрами выше по течению, чем более крупная, расположенная в устье Спаруина. При этом начальники обеих вырубок почти не поддерживали контактов, и Гонде даже не знал о существовании другой. И поскольку маленькая вырубка тоже называлась Спаруин, то каторжник решил, что ее окрестили так по названию пересекавшего ее ручья, который в действительности называется Сакура.

Этим и объясняется ошибка в определении расстояния до переката. Островок под названием Суэнти-Казаба находится в пятнадцати километрах от устья Спаруина и скрывает от глаз устье другого притока Марони, протекающего по голландской территории. Этот приток был неизвестен в описанную нами пору. Только в 1879 году два француза, Казальс и Лабурдетт, разрабатывавшие золотоносные участки на левом берегу Марони, дали ему название Рюитер.

Отлив, который чувствовался даже здесь, на расстоянии девяноста пяти километров от берега океана, увлекал лодку беглецов к порогам Эрмина. Преследователям же нечего было и думать о том, чтобы преодолеть пороги на своей европейской лодке с килем и горизонтальным рулем. Они тотчас же сели на мель. Надсмотрщикам осталось лишь в бессильной злобе следить за тем, как легкая пирога, словно рыба, огибает опасные участки, да посылать вслед беглецам бесполезные проклятия.

Из всех порогов Марони перекат Эрмина самый безопасный. В самом деле, скальная гряда образует нечто вроде естественного шлюза длиной около восьми-девяти сотен метров с перепадом высот не более пяти метров. То есть наклон весьма незначителен. И тем не менее, чтобы преодолеть его без затруднений, требуются недюжинная ловкость и особая лодка, без киля и руля, с приподнятыми носом и кормой.

Бони Ангоссо, с юных лет знакомый с этим непростым искусством, огибал острые выступы темных скал, выбирал подходящий проход и никогда не направлял пирогу вперед, не убедившись, что путь безопасен. Время от времени бурная вода, к ужасу детей, болтала хрупкую лодчонку, словно щепку, грозя сбить ее с курса, но мощный удар весла возвращал ее в прежнее положение.

Ангоссо, который немного говорил по-креольски, объяснил вполуха слушавшему его Робену, что выше по течению реки находятся куда более опасные пороги, среди которых высокий Синга-Тете, расположенный чуть ниже места слияния рек Лава и Тапанаони, образующих Марони. Спуск по нему поистине ужасен. Водный поток, зажатый между скал, с ревом устремляется в слишком тесное русло, крутится в пене, низвергается шумными водопадами и попадает в другие теснины, с адским грохотом вырываясь из них бесчисленными водоворотами.

Стремнина Синга-Тете, что в переводе с языка негров бони означает «мертвый человек», необыкновенно губительна. Гребцы здесь бросают весла. Лодкой управляют двое, один впереди, другой сзади. Каждый из них берет длинный крепкий шест, называемый такари, упирая его одним концом в грудь.

Пирога, влекомая как перышко, несется по гребню волны, острому как бритва. Завеса водяной пыли, сверкающая как бриллианты, рассеиваясь над бурунами, ослепляет пассажиров, которые вжались в дно лодки, вцепившись в ее борта. Неукротимое течение сейчас разобьет утлое суденышко о торчащую из воды скалу, этого не миновать. Но человек, стоящий на носу пироги, нагибается, упирает дальний конец своего такари в скалу и, не дрогнув, получает сильнейший удар в грудь, которая отзывается гулко, как тамтам. Опасность миновала, но лишь на минуту. Этот прием повторяется снова и снова, то одним смельчаком, то другим и, как правило, с одинаковым успехом. Наконец, после пяти-шести бесконечных минут смертельного ужаса, пассажиры, насквозь промокшие, оглушенные, на пределе после невероятного напряжения, могут отдышаться в спокойных водах – и на всю жизнь сохранить воспоминание об этой головокружительной гонке, ежеминутно сопровождаемой гулкими ударами такари в грудные клетки их проводников.

Но сейчас от Ангоссо не требовалось демонстрировать подобные акробатические таланты, здесь вполне можно было обойтись веслом. Зоркий глаз сына природы беспрестанно вглядывался в бурные воды реки, и время от времени славный парень замечал великолепную кумару, резвящуюся в быстрине, и говорил себе, что эта прекрасная рыба, с нежной и сочной плотью, ароматным жиром, стала бы отличной добычей. Он с вожделением посматривал на свой большой лук из буквенного дерева, двух метров в длину, из которого он так метко стрелял огромными стрелами с тройным наконечником, никогда не давая промаха.

– Ой-ой, как жалко, что белый муше, и мадам, и ваши детки так рады, что убежать, и теперь шибко спеши, и Ангоссо не можно поймай кумару!

Солнце жарило немилосердно. В довершение всех несчастий горшок с печеным ямсом и бататом перевернулся, когда Робен высаживался на островок, и, спеша убраться оттуда, путешественники не успели погрузить в пирогу ни крошки съестного.

Красноречие Николя как ветром сдуло. В его животе урчало от голода. Дети, сбившись вместе на дне лодки, задыхались от жары и жалобно стонали. Бедные малютки не ели уже довольно давно. А на борту не было совсем ничего… лишь немного теплой воды, зачерпнутой из реки, которая скорее усиливала жажду, чем утоляла ее.

Мучения становились нестерпимыми. Нужно было пристать к берегу, тем более что пороги были уже далеко, а стражники давным-давно отправились восвояси.

Гвианские робинзоны могли больше не опасаться людей, но теперь они оказались лицом к лицу с голодом, не менее грозным врагом.

Наконец, не в силах больше терпеть, совершенно разбитые, задыхаясь и мучаясь от жары в этом адском пекле, с пустыми животами, дети заплакали, и с пересохших губ младшего слетел ужасный жалобный стон:

– Папа… я хочу есть…

Эта тяжкая мольба заставила Робена задрожать всем телом. Мать, измотанная моральным потрясением и нуждой, смотрела на него с тревогой.

Нужно было немедленно что-то предпринять под страхом неминуемой смерти от голода.

– Казимир, – сказал он прокаженному, – нам надо немедленно пристать к берегу. Дальше идти не стоит. Дети просят еды. Скажи, что нам делать? Я готов на все. Усталость ничего не значит. Я сделаю все возможное.

– Надо идти туда, – ответил старик, перемолвившись несколькими словами с Ангоссо.

Пирога повернула налево и под небольшим углом направилась к берегу. Через полчаса беглецы добрались до небольшой заводи, затерянной среди огромных деревьев. Чтобы попасть сюда, им пришлось проплыть по едва заметной протоке шириной не больше метра.

– О, компе, так хорошо. Тут я давай детям чуток молоко и желтки.

Робен с тревогой посмотрел на своего спутника. Он решил, что тот внезапно сошел с ума. Что касается Николя, то он, не понимая по-креольски, уловил лишь два слова: молоко и желтки.

– Бедный старик заговаривается. Я не вижу здесь ни птичника, ни коз, ни буренок, если только эти деревья вдруг не превратятся в кур-несушек или в дойную корову, а пока я не понимаю, откуда все это возьмется.

Несколькими ударами мачете, достойными заправского рубаки, бони свалил на землю целую охапку листьев ваи и марипы. Воткнуть в песок пару жердей, соединить их поперечиной, опереть на нее самые длинные и густые пальмовые листья на манер навеса было для него делом привычным. Через три минуты мать и дети расположились в шалаше, который в Гвиане называется ажупа, на удобном матрасе из свежей зелени.

Робен изнывал от нетерпения, несмотря на быстроту, с которой действовал его чернокожий друг. Последний достал из пироги две плетеных чашки-куи, полностью водонепроницаемых благодаря внутреннему слою растительной смолы, известной как мани, которую добывают из дерева горная маниль, или moronoboea coccinea. Затем, приметив два великолепных дерева высотой более тридцати метров, с гладкими красноватыми стволами, он сделал на них два глубоких косых надреза в нескольких сантиметрах от земли.

И тут произошло чудо, к полному изумлению бравого Николя: в надрезах выступили крупные и густые белые капли, которые слились в струйки и потекли прямо в подставленные под них чашки.

– Но это молоко!.. Настоящее молоко… Кто бы мог представить себе нечто подобное?! – воскликнул он, взяв в руки одну из чашек. – Вот, малыш Шарль, держи, попей молочка, только что от коровы.

Ребенок жадно поднес сосуд к губам и большими глотками выпил живительную влагу.

– Вкусно, правда же, мой дорогой?

– Еще как, – подтвердил мальчик с убежденным видом.

– А теперь дай попить маме, а потом еще Эдмону, Эжену и Анри.

Вторая чашка уже наполнилась до краев. Ее тоже пустили по кругу, и когда все утолили жажду и немного подкрепились, Николя последним припал к ней с таким комичным выражением счастья, что все, не исключая Робена, не смогли удержаться и рассмеялись от всей души.

Это случилось впервые за много месяцев!

– Вот что я вам скажу, патрон, я никогда в жизни не пробовал ничего подобного! Древесное молоко, ну и ну! В Париже о таком и не слыхали, там делают молоко из мозгов животных, крахмала, медонского мела, смешивая их с водой, не всегда чистой. Клянусь, между нами, я готов поверить в то, что они и яйца здесь отыщут. А вот это дерево хорошо бы запомнить. Для начала хотя бы узнать, как оно называется. В начальной школе с ботаникой у нас, честно говоря, было неважно.

– Это балата, – сказал Казимир.

– Как, – воскликнул Робен, – это балата, молочное дерево, mimusops balata? Я много раз проходил мимо подобных, понятия не имея, что это оно. Как видишь, Николя, недостаточно черпать знания только из книг.

– Да, это правда. Тут нужна практика. Дело в том, что на практике…

На этих словах он осекся, и не без причины. С дерева, под которым он стоял, прямо ему на голову, прикрытую плетеной панамой, свалился небольшой круглый предмет, величиной со сливу ренклод.

Он поднял голову и увидел Ангоссо. Тот сидел на большой ветке и смеялся над только что разыгранной им шуткой.

– Яичный желток! – радостно воскликнул Николя, поднимая этот предмет, круглый как шар, твердый и окрашенный в красивый оранжевый цвет.

– Хорошо есть, – сказал Казимир. – Вкусно-вкусно.

– Не стану отказываться. Тем более что их там полно, на всех хватит. Во всяком случае, тут можно быть уверенным, что он не из-под курицы.