Гвианские робинзоны

– Если я могу сделать для вас что-то еще, я к вашим услугам. Вы знаете, что я целиком на вашей стороне.

– Я это знаю, Гонде, и полностью вам доверяю.

– И правильно делаете… Знаете, у нас так: ты либо неисправимый негодяй, либо не совсем потерян… Если раз выбрал дорогу, то идешь до конца. Благодаря вам я оказался на добром пути; лучше поздно, чем никогда.

Вот, кстати, недалеко от того места, где вы спрятали лодку, на правом берегу ручья, есть огромная чащоба. Там все так заросло, что мышь не проскочит. Даже просеку сделать не получится, сплошные авары с таким количеством шипов, как будто это не растения, а колючая проволока. Пройти эту чащу можно лишь по руслу ручейка, который впадает в Спаруин. Он не больше метра глубиной и такой же ширины. Этот ручей вытекает из зыбучей саванны, а за ней как раз подходящее место, чтобы там спрятаться.

– Но как пересечь эту саванну?

– Я вам скажу: мне удалось обнаружить под травой и тиной довольно крепкую тропу. Должно быть, выход скальной породы. Он, правда, узкий, как клинок ножа. Но с помощью силы духа и крепкой палки по нему можно пройти. Как только окажетесь на месте, в тамошней мешанине травы, лиан и деревьев, черта с два вас кто-то найдет.

– Превосходно. К тому же, если мы пойдем по ручью, никаких следов не останется. Решено. Мы выходим завтра.

– Да, завтра, – покорным эхом отозвался Казимир, успокоенный хладнокровием и уверенностью своего товарища.

– Я провожу вас, – предложил каторжник после минутного колебания. – Вы же позволите мне остаться, правда? – закончил он с просительной ноткой в голосе.

– Хорошо, оставайтесь.

На следующее утро трое мужчин ушли из безымянной долины.

– Добрый боженька не хотеть, чтоб моя умирай тут, – со вздохом сказал старый негр.

– Если вы искали самую нелепую страну на свете, то вот она, во всей красе, право слово! Повсюду одни негры, деревья без ветвей, но с листьями будто из цинка, как трубы в банях «Самаритен», на окнах домов решетчатые ставни, везде насекомые, которые едят вас поедом с утра до вечера, солнце висит так высоко, что тени не бывает, жара как в печке для обжига гипса, фрукты… о, эти фрукты, такое чувство, что ешь консервированный скипидар! Месяц назад я трясся от холода, а теперь у меня облезли уши и облупился нос… Ну и страна!

Женщина с уставшим лицом, бледная, в трауре с головы до ног, печально улыбаясь, слушала эту тираду, которую выпалил на одном дыхании высокий двадцатилетний парень, чей неподражаемый акцент выдавал в нем жителя парижских предместий.

– И будто этого мало, тут еще и попугаи с обезьянами в каждом доме, орут с утра до ночи, хоть уши затыкай. А на каком языке тут говорят! Можно подумать, что разговариваешь с овернцами, которые что-то талдычат на своем наречии, не иначе. «Таки», «лугу», «лугу», «таки», только это и слышишь, что тут можно разобрать! А что они едят? Рыба жесткая, как подошва, да каша, похожая на пюре, от одного взгляда на нее просто в дрожь бросает!

И все же это сущие пустяки по сравнению с тем счастьем, которое мне доставило наше путешествие! Сколько воды! Боже, сколько воды! А ведь я-то не бывал даже в парке Сен-Мор в разгар сезона, а Сену видел только в Сент-Уэне. Говорят, что путешествия закаляют молодежь. Надеюсь, что я еще достаточно молод, чтобы наше закалило меня.

Но я разболтался, как большой попугай, с которым сегодня утром мне вздумалось поиграть в «лети, птичка», а он прокусил мне палец. Все это не важно, я умолкаю, не ровен час разбужу детей, им вроде бы неплохо спится в этих странных штуках, которые тут называют гамаками.

– Но я не сплю, Николя, – раздался детский голос из-под москитной сетки, натянутой над одним из гамаков.

– Ты проснулся, малыш Анри? – спросил Николя.

– Я тоже не сплю, – сказал другой голос.

– Надо спать, Эдмон. Ты же знаешь, тут говорят, что днем надо оставаться в постели и не выходить на улицу, чтобы не получить солнечный удар.

– Я хочу пойти искать папу. Мне скучно все время лежать.

– Будьте умницами, дети, – сказала в свой черед незнакомка. – Мы отправимся завтра.

– О, правда, мамочка? Как я рад!

– Мы снова поплывем по воде, скажи?

– Увы, да, мой дорогой…

– Значит, меня снова будет тошнить… Но потом я увижу папу.

– Можешь считать, что это дело решенное, правда, мадам Робен? Завтра мы уедем из этой негритянской страны, которую у нас называют Суринамом, а местные считают, что это Парамарибо. Наши морские ямщики зря времени не теряют. Мы отбыли из Голландии чуть больше месяца назад. Здесь мы провели едва четыре дня – и вот опять в дорогу, навстречу патрону! Если честно, я рад уехать отсюда. Там, куда мы направляемся, может, и не лучше, но по крайней мере мы будем все вместе. И все же, мадам, вы по-прежнему ничего не знаете?

– Нет, мой милый друг. Временами мне кажется, что я грежу, так стремительна и внезапна эта череда нежданных событий. Заметьте, что наши таинственные друзья выполнили все свои обещания. Нас встретили и в Амстердаме, и здесь. Если бы не они, мы бы пропали в этой стране, не зная ни языка, ни местных обычаев. Человек, который встретил нас по прибытии голландского судна, отлично нас устроил, и уже завтра мы отправляемся дальше. Более мне ничего не известно. Эти загадочные незнакомцы бесстрастно-вежливы, равнодушны, как дельцы, и точны, как рецепты. Такое чувство, что они подчиняются приказу.

– Это вы про нашего посредника в очках, с бараньим профилем, месье ван дер… ван дер… клянусь, мне ни за что не запомнить его фамилию… Да, он и правда никуда не спешит, но он ловкач, как и полагается настоящему еврею. Вы правы, нам не на что жаловаться. Мы путешествовали, как почетные послы. Дальше будет видно. Подумаешь, снова оказаться на корабле, опять попасть на русские горки, где мы будем болтаться без конца, как картофелина в кипятке, нам ли быть в печали!

– Полно, крепитесь! – невольно улыбнувшись, подбодрила его мадам Робен, которую забавляло это шутливое брюзжание. – Через три дня мы будем на месте.

– О, вы же знаете, я просто болтаю. Тем более что и вы, и дети прекрасно справляетесь с путевыми неудобствами, а это главное.

В самом деле, на следующий день шестеро пассажиров поднимались на борт «Тропической птицы», красивого одномачтового тендера водоизмещением в восемьдесят тонн, который обслуживал голландские владения, два раза в месяц поднимаясь к плантациям вдоль реки Суринам и доставляя продовольствие служащим плавучего маяка «Лайтшип», в буквальном переводе «Корабль света», который стоял на якоре в устье реки.

Посредник, о котором нам известно лишь то, что он был одним из самых богатых торговцев иудейского происхождения в колонии, руководил посадкой. Дети, одетые в костюмчики из легкой ткани, выступали в маленьких салакко, защищающих головы от палящего тропического солнца. Даже Николя торжественно водрузил на свою макушку эту экзотическую шляпу, в которой он был похож на фигурку китайского мандарина, какие выставляют на рынках торговцы пряниками.

Капитан лично встретил пассажиров, посредник обменялся с ним несколькими фразами по-голландски, затем церемонно попрощался с мадам Робен и спустился в лодку, которая доставила его обратно на берег. Якорь поднят, прибрежные воды спокойны, вот-вот начнется отлив. «Тропическая птица» грациозно легла на правый борт, захлопали паруса, путешествие началось…

Было шесть часов утра. Солнце как огромный фейерверк взошло над мангровыми зарослями вдоль речных берегов.

Удаляющийся город, вода, бурлящая под форштевнем, мангровые деревья, неподвижные на пьедесталах из переплетения корней, – все словно вспыхнуло под яркими лучами.

Птицы, будто застигнутые врасплох этой вспышкой, взвились в воздух. Цапли с плюмажами, одиночки-саваку, говоруны-попугаи, фламинго с розово-алым оперением, крикливые чайки, быстрые фрегаты кружили над судном, словно провожая его и желая доброго пути на разные лады во всех октавах.

Исчез из виду форт Амстердам с его покрытыми газоном брустверами и мрачными пушками, вытянувшимися в траве, как большие ящерицы. Один за другим мимо проплывали поселки с высокими фабричными трубами, увенчанными клубами плотного дыма. По обоим берегам раскинулись плантации сахарного тростника, ровные, как бильярдный стол, необыкновенно приятного нежно-зеленого цвета. Негры, совсем крохотные с палубы судна, смотрели на «Тропическую птицу» и походили на большие восклицательные знаки.

Вот «Решимость», великолепная плантация, на которой трудятся пять сотен рабов. Вот «Лайтшип», плавучий маяк с его черной командой и мачтой, увенчанной мощным прожектором. Лоцман вышел на палубу, он должен наблюдать, как проходит судно, пока оно не скроется из виду. Вот, наконец, океан с его желтовато-грязными водами, полными водорослей, и короткими крутыми волнами, по которым тендер пустился вскачь.

Путешествие из Французской Гвианы в Голландскую не представляет никаких затруднений благодаря мощному прибрежному течению с востока на северо-запад, которое естественным образом выносит суда из экваториальной зоны. Переход вдоль океанского берега от устья реки Марони к реке Суринам часто совершается всего за сутки. Не составит труда догадаться, что это же течение затрудняет движение в обратную сторону. Случалось, что в отсутствие попутного ветра суда проводили в море по восемь-десять дней, не имея возможности продвинуться ни на метр.

Вот какая заминка грозила нашим пассажирам. Скорость течения составляет полтора узла, то есть две тысячи семьсот семьдесят восемь метров в час, притом что узел составляет одну тысячу восемьсот пятьдесят два метра.

К счастью, вскоре после отплытия подул бриз, причем кормовой, – случай совершенно исключительный! – и это позволило «Тропической птице» развить скорость около четырех узлов и преодолеть течение.

Жена изгнанника устроилась вместе с детьми на корме под тентом и безучастно смотрела на пенный след из-под киля судна, не обращая внимания ни на качку, ни даже на палящее солнце, считая минуты и мысленно преодолевая пространство, отделяющее их от пункта прибытия. Ее сыновьям качка тоже, казалось, была нипочем.

В отличие от бедного Николя. Бледный как смерть, без кровинки на лице, он распластался на свернутом в бухту канате, зажав ноздри в безуспешной попытке справиться с морской болезнью.

Легкое судно с раздутыми парусами шло, увы, не плавно, но переваливаясь с одной короткой волны на другую, и парижанину, которого выворачивало при каждом толчке, ежеминутно казалось, что он вот-вот отдаст богу душу.

Внезапно чей-то голос нарушил задумчивое состояние мадам Робен. Это был капитан. Он подошел прямо к ней, держа в руке фуражку с белым чехлом на тулье и выражая всем своим видом самое глубокое уважение.

– Мадам, вы приносите счастье «Тропической птице». Никогда еще наше плавание не начиналось так гладко.

– Так вы француз? – спросила она, одинаково удивленная правильно построенной фразой, и акцентом, с которым ее произнесли.

– Я капитан голландского судна, – заявил моряк, избегая, впрочем, ответа на вопрос. – В нашем деле нужно знать несколько языков. Хотя в том, что я владею языком вашей страны, нет никакой моей заслуги: родители были французы.